Роман Антропов - Бирон
«О, ослы, ослы! Вы мне отплатите! Нет, вы вот поглядите, как я вам отплачу!» — пронеслась в голове Бирона злобно-торжествующая мысль.
Прошло несколько времени.
— Ваше высочество и ваша светлость! — звучно произнес Бирон, распахивая дверь в тронный кетлеровский зал. — Имею высокое счастье оповестить вас о прибытии высоких и славных членов Верховного тайного совета: князя Долгорукого и князей Голицыных.
Первым за Бироном стоял Алексей Долгорукий, чуть-чуть позади — оба брата Голицыны. Анна Иоанновна сидела на своем скромном герцогском троне.
— Я более чем рада видеть вас, господа князья!.. — важно произнесла она.
Все трое подошли к «захудалому» трону и, приветствуя герцогиню, поцеловали ее пухлую руку.
— Находитесь ли вы, ваше высочество, в добром здравии? — произнес Дмитрий Голицын. Едучи сюда, мы все время молили Господа Бога об этом.
— Спасибо, князь Дмитрий, я здорова. А ежели бы и была больна, какая кому от того печаль могла приключиться?
— Упаси Боже! Ваша жизнь, ваше высочество, драгоценна для России!.. — торжественно сказал Долгорукий.
— Моя жизнь драгоценна для России? — усмехнулась Анна Иоанновна. — Это давно ли? С каких пор? И что такое я, забытая племянница великого государя, сосланная сюда, в чухонскую Митаву?
— Ваше высочество! — выступил князь Дмитрий Голицын. — То, что вы изволили произнести, есть сущая правда. Негоже было так бессердечно поступать с племянницей великого императора. Ведомо нам все, что претерпели вы в эти семнадцать лет заточения в Митаве. Но наша ль в том вина? Разве мы являлись распорядителями судеб империи? Что мы могли поделать, когда и видели неправду? Не корите же нас за это, ваше высочество!
— Справедливо сказал брат, — промолвил другой Голицын.
— Верно!.. — вздохнул князь Долгорукий.
— А теперь мы обязаны сообщить вам: император Петр Второй Алексеевич скончался. Ведомо вам сие?
— Ведомо.
— А ведомо ли вам, что у нас нет пока нового императора?
— И это ведомо, — твердо произнесла Анна Иоанновна.
— Мы, ваше высочество, явились к вам по поручению членов Верховного тайного совета, — начал опять Дмитрий Голицын. — После кончины его величества возник вопрос: кому следует наследовать корону российскую. И вот тогда я первый подал свой голос за вас. Правду я говорю? — обернулся Голицын к брату и Долгорукому.
— Правда… Твое это дело, князь Дмитрий, — ответили оба.
— Вы видите, ваше высочество, что я ни на минуту не забывал о той, которая томится в Митаве, о племяннице великого государя.
— Спасибо! — вырвалось у герцогини.
Князь Голицын продолжал:
— Одному Богу известно, сколь трудно мне и тем, которые разделяли мои взгляды, отстаивать царский престол для вас. Но я это сделал. Если вам угодно, вы с сегодняшнего дня — императрица всероссийская. Мы привезли вам корону.
— Мне?! — воскликнула Анна Иоанновна. Она хотела что-то сказать еще, но не могла уже: сильное напряжение нервов разрешилось истерикой.
Произошла паника. Все бросились помогать будущей императрице.
Фрейлина Менгден совсем растерялась.
Но вдруг случилось чудо: сразу, моментально, Анна Иоанновна выпрямилась во весь рост и с совершенно спокойной улыбкой обратилась к послам:
— Это так… пустяки… худо со мной сделалось… Так вы корону мне привезли?
— Да, ваше высочество, — низко склонился Голицын. — Один росчерк пера — и вы — императрица.
— А что же я должна подписать? — как-то особенно экзальтированно спросила герцогиня.
— Вот эту бумагу! Угодно вашему высочеству выслушать содержание ее? Мы предупреждаем вас, ваше высочество, что это — воля народа.
Анна Иоанновна молча согласилась на прочтение и, когда чтение ограничительной грамоты окончилось, тотчас же подписала ее.
XIII
В Москве. «Остерман работает»
Тепло, торжественно, со звоном колоколов всех сорока сороков, встретила первопрестольная Анну Иоанновну.
Хотя народу избрание ее на царство и казалось каким-то диковинным, чудным, непонятным — кто знал о ней, захудалой герцогине Курляндской? — тем не менее народ радовался, что появилась царская власть, а не власть одних верховников.
Долгорукие поселились около покоев Анны Иоанновны и никого не пускали к ней без себя.
Для бывшей герцогини Курляндской получилось заточение еще более тягостное, чем митавское.
Бирон отправился к Остерману. Великий дипломат заканчивал беседу, по-видимому, весьма важную, с князем Черкасским,{25} который бывал у него почти ежедневно. Этот князь Черкасский, представитель «шляхетства» дворянства, страшный богач, но человек в высокой степени ограниченный, сыграл известную роль в уничтожении замыслов верховников об ограничении царской власти.
— Подождите, Эрнст Иванович, я сейчас к вашим услугам, — бросил Остерман Бирону. — Итак, князь, вы не струсите?
— Что вы! Что вы! Конечно, нет…
— Приезжайте ко мне вечерком. Надо будет о многом еще договориться, — окончил беседу Остерман.
Черкасский уехал, едва взглянув на Бирона и надменно кивнув ему головой. Впоследствии этот надменный кивок дорого обошелся князю.
— Я сейчас хочу проехать к Анне Иоанновне, Бирон, — сказал Остерман.
— Я не видел ее вот уже несколько дней, — угрюмо произнес Бирон.
— Вы же не уверите меня, дорогой Эрнст Иванович, что это чересчур огорчает ваше сердце? — тихо рассмеялся Остерман. — А просто вас разбирает бешенство, что около нее теперь находитесь не вы, а эти пьяные звери. Верно?
— Да! — резко ответил Бирон.
— Ничего не поделаешь, Бирон, надо потерпеть. Пусть все думают, что фаворит герцогини, когда она сделалась императрицей, получил чистую отставку.
Бирон хрипло рассмеялся.
— Нам надо вести нашу игру очень тонко! — произнес Остерман. — Если мы хотим опираться на дворянство и на войско, чтобы уничтожить ограничительную грамоту да и весь этот Верховный тайный совет, то необходимо, чтобы ни дворянство, ни войско, ни духовенство не боялись особенно нас, немцев. А то они будут так рассуждать: «Освободим мы государыню от властных князей-вельмож, ан, глядишь, в лапы к немцам попадем! А лучше ли от того будет? Те все же — наши, русские, свои, а эти немцы — басурмане!» Понимаете, Бирон?
«Конюх» молча кивнул головой.
— Вы в особенности должны стушеваться, — продолжал Остерман. — О той роли, которую вы играли при царевне-герцогине Анне Иоанновне, знают очень многие.
* * *Всякий раз, когда Остерман появлялся во дворце, лица князей Долгоруких вытягивались. Они ненавидели его, но и страшно боялись — боялись его поразительно острого ума, изворотливости, ловкости…
— Как чувствует себя ее величество? — осведомился Остерман у Алексея Долгорукого.
— Опочивает, кажется, — ответил тот.
— Ну, ничего, я разбужу ее! — улыбнулся Остерман.
Долгорукий не выдержал и спросил:
— Скажите, наш великий оракул,[27] о чем это вы столь продолжительно беседуете с императрицей?
— А вас почему это так интересует, ваше сиятельство? — насмешливо улыбнулся Остерман.
Долгорукий смешался, но тотчас ответил:
— Нет, я просто так полюбопытствовал.
— Вступая на престол, Анна Иоанновна желает поучиться кое-какой государственно-политической мудрости, — продолжал Остерман. — Зная меня, как опытного в сих делах дипломата, она и выразила требование, дабы я обучал ее…
— Гм… — ухмыльнулся в бороду Долгорукий. — Особенно чего же ей стараться? Делами государственными не одна она, чай, будет ведать.
Остерман шепнул на ухо Долгорукому:
— Да она и совсем не будет ведать ни о чем, князь Алексей. Разве мы не связали ее по рукам и по ногам?
Лицо Долгорукого просветлело.
— Значит, вы в нашей партии? — воскликнул он.
— А то в чьей же? Разве я — не член Верховного тайного совета? Или вы исключили меня оттуда?..
Тут Долгорукий крепко пожал руку великого дипломата и произнес:
— В таком случае надо действовать заодно. Ведомо ли вам, великий оракул, что по Москве ходят по рукам подметные письма?
— Ведомо!.. — спокойно ответил Остерман.
— А что писано там, знаете?
Остерман вместо ответа вынул листок бумаги и, протянув его Долгорукому, спросил:
— Одно из этих, князь Алексей?
Долгорукий обомлел. Он несколько секунд молчал, а потом тревожно воскликнул:
— И вы, Остерман, столь спокойно относитесь ко всему этому?
— Я никогда не волнуюсь и не теряю головы. Опасность велика, я знаю это. Но ведь мы настороже, князь?
— А если нас осилят? Если мы проморгаем? — заволновался Долгорукий. — Вот, например, знаете ли вы, кто является первыми смутьянами? Знаете ли вы, кто волнует народ, войско и дворянство?
