Людо ван Экхаут - ЭТО БЫЛО В ДАХАУ
В блоке № 12 было несколько сербов и словаков, освобожденных в этот день от работы. Я не мог говорить с ними, так как не знал языка, но староста бокса сказал мне, что в блоке есть и французы. Заключенных из блока № 12 каждое утро отправляли в Мюнхен – ликвидировать последствия бомбежек на вокзале. В последние недели Мюнхен сильно бомбили. Староста рассказал мне также о положении на фронте. За время своей болезни я настолько обессилел и отупел, что чуть не забыл о том, что идет война. Дела у нацистов были плохи, но они, судя по всему, не собирались сдаваться. Гитлер приказал сражаться за каждый город, за каждую улицу, за каждый дом.
Русские освободили Освенцим и Гросс-Розен. Они уже заняли Варшаву и грозным валом катятся на Германию. Англичане и американцы форсировали Рейн и продвинулись далеко в глубь Германии.
Я поинтересовался у старосты, где он почерпнул всю эту информацию. Оказалось, из немецких газет, которые заключенным удалось пронести из города.
На следующее утро я впервые вышел на утреннюю поверку вместе с заключенными свободных блоков. Было еще совсем темно, дул холодный пронизывающий ветер, но мы шагали в ногу под резким ослепляющим светом прожекторов. Несколько тысяч заключенных в полосатой одежде, идущие строем, производили впечатление большой силы и сплоченности.
После поверки рабочие команды начали уходить из лагеря. Мы вышли через главные ворота под крики капо и эсэсовцев и свирепый лай собак. Трудно было поверить, что война подходит к концу. Эсэсовцы лютовали больше, чем прежде. Я довольно скоро выбился из сил. Впервые за время пребывания в Дахау мне пришлось преодолевать пешком такое расстояние, да еще после болезни. Я нарушил строй, и капо с бранью набросился на меня. Я упал, и он в бешенстве стал топтать меня ногами. Подоспел эсэсовец с собакой и приказал мне догонять строй. Не помню, как я бежал. В памяти остался лишь лай собаки, которая неслась следом за мной и хватала меня за ноги.
Нам предстояло пройти около двух с половиной километров до станции Дахау. Там нас загнали в поезд – на этот раз в пассажирские вагоны,- и на рассвете мы прибыли на центральный вокзал Мюнхена. В это серое утро ничто не напоминало о приближающейся весне.
Вокзал был сильно разрушен, и это несколько подняло наше настроение. Но ненадолго. Началась изнурительная работа: нам приказали разбирать поврежденные пути и грузить рельсы и шпалы на платформы, потом толкать эти тяжелые платформы в указанное место и там разгружать их. Затем нам пришлось переносить вчетвером шпалы и рельсы на другой путь, где тоже работала группа заключенных. Эти шпалы и рельсы казались нам невероятно тяжелыми. Тащить их на плечах – это еще куда ни шло, но поднять с земли казалось почти невозможно.
Легче всего было толкать платформы, но зато остановить их стоило огромных усилий.
Ни на секунду не стихал свист кнутов, лай собак и окрики эсэсовцев, которые пинками и ударами подгоняли изможденных узников. Жители Мюнхена видели все это, и теперь они не имеют права говорить, будто они о нас ничего не знали.
К концу дня мы вымотались окончательно. Поезд привез нас на станцию Дахау, откуда наша команда кое-как дотащилась до лагеря.
Вечерняя поверка тянулась часа полтора. Вернувшись в блок, мы получили по 165 граммов хлеба. Через два дня нам выдали только по 125 граммов, а еще через неделю силы мои настолько иссякли, что я упал на работе. Подбежавший эсэсовец заставил меня подняться, и я продолжал двигаться как автомат, пока не потерял сознание.
Когда я пришел в себя, то увидел, что лежу на платформе, прикрытый мешковиной, которую мы обычно подкладывали под рельсы и шпалы, когда несли их на плечах. Я попытался было встать, но кто-то толкнул меня, прошептав несколько слов на чужом языке. Улыбка этого человека говорила, что он не желает мне зла. «Серб или словак»,- подумал я. Совершенно незнакомые люди прятали меня целый день от эсэсовцев. Товарищи работали за меня.
Вечером, когда мы возвращались в лагерь, я опять упал. Товарищи успели подхватить меня до того, как подскочили эсэсовские собаки. Они помогли мне дойти, положив мои руки себе на плечи. У них тоже было мало сил, но они не бросили меня. Такие моменты никогда не забудутся. Так проявлялась настоящая человечность и подлинное братство.
Добравшись до блока, я сразу лег, зажав в руке свою порцию хлеба. Я заставил себя есть, превозмогая боль в груди. Помнится, что еще Друг говорил мне о том, что у меня больное сердце. Неужели конец? Нет, только не думать о смерти. Это самое обычное переутомление. Не может болеть сердце у человека в двадцать два года. «Уже двадцать три» – я вспомнил, что недавно был день моего рождения. Но боль не проходила. Я чувствовал невероятную слабость. Я готов был терпеть самую страшную боль, если бы это прибавило мне сил. Но сил не было. Тяжелые как свинец руки и ноги, тяжесть в желудке, острая боль в груди, адский шум в голове и жуткая слабость. Что же дальше?
На следующее утро я все же вышел на утреннюю поверку, но в рабочую команду эсэсовцы меня не включили, обнаружив, что я до крови стер ноги. Эсэсовцы отобрали на работу самых сильных, остальных разогнали по блокам. По всему чувствовалось, что дела у немцев неважные. Бомбежки следовали одна за другой. От гула дрожала земля. Непонятно было – то ли это бомбили Мюнхен, то ли союзники вели артиллерийский обстрел.
Эсэсовцы нервничали. Ходили слухи, что они собираются сбросить бомбы на Дахау. Но пока эсэсовцы оставались в лагере, мы могли быть уверенными, что лагерь не будет уничтожен. Говорили, что русские сумели достать оружие и что со дня на день в лагере может начаться вооруженное восстание.
В лагере начался хаос. В уборные перестали подавать воду, трупы больше не убирали. Едкий дым крематория смешивался со смрадом разлагавшихся трупов, нечистот и мусора. Повсюду бродили как во сне скелетообразные призраки. Я тоже стал одним из таких призраков. Притупилась способность мыслить, ослаб инстинкт самозащиты. Однажды вечером я оказался на лагерной аллее и лицом к лицу столкнулся с эсэсовцем. Он ткнул меня пальцем, и я упал. Стыдясь своей слабости, я с трудом поднялся на ноги. Он рассмеялся и толкнул меня снова. На этот раз встать я уже не смог и заплакал от досады. Это привело моего мучителя в бешенство, он с криком набросился на меня, а потом подозвал проходившего мимо заключенного:
– Подойди сюда, идиот!
Тот подошел и четко отрапортовал:
– Заключенный номер одиннадцать тысяч девятьсот шестьдесят два явился по вашему приказанию.
– Доставь немедленно эту крематорскую собаку в тридцатый блок.
– Слушаюсь!
Мужчина схватил меня за плечи и, отчаянно ругаясь, поставил на ноги. Я попытался было сопротивляться и вдруг почувствовал в его действиях что-то странное. Он закинул мою руку себе на плечо и потащил меня, все время поддерживая. Мы остановились между блоками № 18 и № 20.
– Он ушел. Ты из какого блока?
– Из двенадцатого,- ответил я.
– Сейчас я отведу тебя туда. В таком состоянии тебе лучше не появляться на улице. Ты видишь – эсэсовцы бесятся. Американцы близко.
– Откуда эти слухи?
– Это не слухи, а правда. У эсэсовцев в лагере есть шпионы, но у нас тоже есть свои люди где надо. Американцы уже под Дахау. Отдохнешь немного или отвести тебя?
– А вдруг эсэсовец увидит, что ты ведешь меня обратно?
– Да он, наверное, уже забыл о тебе.
– Я попробую сам дойти до своего блока. Спасибо тебе, товарищ.
– Чепуха. Ты так далеко не уйдешь. Упадешь опять на улице, подберут и доставят в тридцатый блок, а оттуда живыми не выходят. Держись-ка лучше за меня.
И мы пошли. Я прекрасно понимал, что без него до своего блока мне не добраться.
– Ты – поляк? – спросил я, взглянув на нашивку с буквой «П».
– Да. Из Лодзи. Это в ста тридцати километрах от Варшавы.
– Как тебя звать?
– Мариан. Мариан Антковиак.
– А ты хорошо говоришь по-немецки.
– У меня было достаточно времени выучить его – засмеялся он. – Я здесь с весны сорокового года.
Я недоуменно посмотрел на него.
– Ты выглядишь несравненно лучше меня, хоть я здесь только с первого декабря прошлого года.
– Был в тифозном блоке?
– Да.
– Там совершенно иная система,- сказал он.- Заключенные умирают потому, что не выдерживают грязи, голода, беспорядка, вшей, болезней. Я знал другой Дахау. Лагерь высшего порядка… Там привязывали к позорному столбу за небрежно убранную постель, за плохо подметенный пол. Сейчас они уничтожают заключенных и морально и физически. Тогда же у нацистов была одна задача – сломить наш дух, но мы были им нужны как физическая сила – они использовали нас на работе. И у них была цель – победить и превратить все народы в своих рабов.
Он привел меня к двенадцатому блоку, и мы крепко пожали друг другу руки.
– Спасибо, товарищ! Возможно, когда-нибудь увидимся. (И мы действительно увиделись в мае 1963 года на международной встрече узников Дахау. Мы узнали друг друга, обнялись как братья. С тех пор я ежегодно езжу к нему в Лодзь, а он с семьей бывает у меня в гостях.)
