Русские качели: из огня да в полымя - Николай Васильевич Сенчев
Профсоюзная деятельница, неотступно сопровождавшая меня в той командировке, очевидно, имела задание «обезвредить» корреспондента. Она постоянно напоминала, что нужно обязательно побывать на шоколадной фабрике, мясокомбинате и ликёроводочном заводе. Такая опека мне порядком надоела, и я прямо сказал об этом. В общем, нейтрализовать меня не удалось. И вышел материал под заголовком «Втихомолку на курорт» — о том, как обесценивается настоящая профсоюзная работа и подрываются её социальные функции.
Ульяновск тогда произвел на меня двойственное впечатление. Город, где родился и вырос Владимир Ленин, был чист и опрятен. Но только в центре! Ступишь на окраину и там можно увидеть, как и в других городах, заросшие чертополохом пустыри, пыльные улицы и закоулки, мусорные кучи. И всё-таки город Ленина выглядел намного свежее, чем другие областные центры, благодаря уникальному расположению между Волгой и Свиягой. В Ульяновске не было химического и металлургического производств, что могло бы удушить город. Не было того обилия машин, которые, как в городах-миллионщиках, отравляли атмосферу. Наконец, окрестности Ульяновска привлекали девственно чистыми дубравами и березняками, ягодными лугами.
По-настоящему реликтовой была Ундоровская зона — ровное, в обрамлении лесов плато на правом высоком берегу Волги. Здесь, на срезе крутых обрывов обнажаются геологические слои от среднеюрского до мелового периода, охватывающего временной отрезок от 180 до 65 млн лет.
Ловлю себя на том, что говорю об этом в прошедшем времени. Наверное, потому, что за сорок лет проживания в Ульяновске многое изменилось. И не во всём в благоприятную сторону. Там, где можно было сохранить природу, человек оставил грубые грязные следы. Стремительная урбанизация сделала город более комфортным и одновременно более токсичным. Причём, неблагозвучное слово «токсичность» стало затем широко употребляться в характеристике человеческих взаимоотношений.
С оригинальными нравами ульяновцев я и моя семья столкнулись в первые же дни. Старшему сыну Павлу (ему было тогда 12 лет) до завершения учебного года оставалось полтора месяца. Рядом с домом, где мы поселились, располагались две школы — так называемые элитные, куда кто мог впихивали своих чад. Навели справки о порядках, царящих в этих школах, и решили отдать сына в обычную чуть отдалённую школу — в пяти трамвайных остановках.
Позже жена Елена мне рассказала, какой комичный разговор состоялся у неё с суровой директрисой этого учебного заведения. Изучив школьный дневник сына, где часто в конце учебной недели стоял неуд по поведению, она поняла, что подросток не подарок и, видимо, сразу решила отфутболить его. Елена долго спорила с ней, не понимая, почему, на каком основании отказ. И вдруг сценка как в чеховском «Хамелеоне». Когда жена наконец-то объяснила, что мы переехали из другого города в связи с переводом мужа на работу в Ульяновск и работа у него такая-то, директриса мгновенно переменилась. Павел сразу стал Пашенькой и долгожданным учеником в их школе. На следующий учебный год наш старший сын перешёл в другую школу, поближе к дому, успешно её закончил, потом также успешно отучился на юридическом факультете Ульяновского филиала МГУ.
Этот эпизод — подходящая иллюстрация к повадкам симбирского обывателя. И не важно, в каком он обличье. Самодовольный начальник или прислуживающая ему шестёрка. Нас очень напрягала лицемерие здешних людей и их уверенность, что они, аборигены, здесь пуп земли, а пришлые — они и есть пришлые, перекати-поле. Здесь, как ни в каком другом городе, очень сильна родственно-кумовская сцепка, местническая психология. Стоит какому-нибудь Иванову или Петрову зацепиться за чиновничье кресло, он сразу же притягивал во власть братьев, сыновей, невесток, племянников, сватов — порою таких бездарных, глупых, вороватых, что хоть святых выноси…
Не случайно, московская власть, зная об этой симбирской особенности, старалась прислать на руководство областью человека со стороны — как правило, из индустриального региона. Были удачные варяги, как Анатолий Андрианович Скочилов, например. А вот его преемник куйбышевец Иван Максимович Кузнецов, прошедший цековскую школу, не смог выжить в мягких объятиях местного партийно-советского чиновничества. Беспрерывные угощения обернулись для этого человека катастрофой. И тогда, чтобы спасти область — родину Ленина — прислали из Тбилиси Геннадия Васильевича Колбина, с которого можно было бы писать картину «Комиссар».
Колбин, действительно, был впечатляющей внешности. Если позволить такое зоологическое сравнение, то он был похож на вепря с тяжелым поставом головы, с проницательным, нередко настороженным взглядом маленьких глаз. Понимая, что оздоровление области нужно начинать с кадров, Геннадий Васильевич начал тасовать кадровую колоду, не имея в ней заметных козырных фигур. И часто бывало, что менялось шило на мыло. Вместо одного пьяницы приходил другой. Или глупца сменял такой же не сразу распознаваемый глупец.
Местный люд, претендующий на внимание нового руководителя области, всячески исхитрялся попасть ему на глаза с благоприятного ракурса. Колбину стали подражать во всем. Даже в походке, жестах, в приёмах речи. А один чиновник, руководитель плановой комиссии, заметив, что хозяин области подчеркивает текст в деловых бумагах цветными маркерами, живенько перенял эту особенность. И эта подражательная привычка так вросла в него, что позднее, уже изгнанный из руководящей обоймы, писал доносы и кляузы с использованием цветных карандашей.
Круто взялся Колбин за область. Одна из бурных кампаний, затеянных с присущей ему неистовой энергией, была борьба за тотальную трезвость. Вообще-то она развернулась по всей стране с весны 1985 года, но в Ульяновске она приняла иезуитский характер. Все алкаши и выпивохи стали вдруг усердными трезвенниками, но пить продолжали по-прежнему, тайком — как говорится, под одеялом.
Суровую методу борьбы за трезвость ульяновские аборигены припомнили Колбину, когда он уехал в Казахстан на смену первому секретарю республиканского ЦК Динмухамеду Ахмедовичу Кунаеву. В адрес Геннадия Васильевича полетели запоздалые критические стрелы от одного из местных журналистов, посчитавшего себя незаслуженно обиженным им.
Что ж, деятельность Г.В. Колбина на родине Ленина была не безошибочной. Но главная его заслуга в том, что он растормошил сонное «обломовское» царство, заставил руководителей всех уровней энергичнее впрягаться в работу. Мне довелось пообщаться с Геннадием Васильевичем, когда, как собкор газеты «Труд», готовил
