Дочь понтифика - Дарио Фо
– Нет. Намерения были иными.
– Какими же?
– Хотелось оказаться с вами наедине, чтобы, не заморачиваясь светскими условностями, сказать совершенно честно: кажется, я в вас влюблен.
– Вот и выходит, что мое предположение недалеко ушло от истины.
– Не сказал бы. Я не только влюблен, но и полон самого глубокого уважения. Поэтому даже мысль о плотской близости между нами для меня невозможна. И знаете почему? Потому что я страдаю галльской болезнью.
– Сифилисом? И вы говорите об этом так спокойно, словно о легком недомогании? «Знаете, я немного простудился, наверное, меня продуло…» Боже правый, сифилис!
– А что тут рассусоливать? От трагических интонаций его меньше не станет.
– Да уж… Даже не знаю, что сказать. Просто поверить невозможно. Я кое-что слышала про эту болезнь: голос становится гнусавым, походка – шаткой, движения – неловкими… А у вас ничего такого нет. И к тому же дети, шестеро, кажется…
– Слава Господу, все покуда здоровы.
– Какое счастье! Но как вы рисковали!
– Ваша правда. Чувствую себя последним негодяем, вспоминая о них. А что до меня самого, то это уж как повезет: сегодня ты бодр и силен, а завтра, глядишь, превратишься в жалкую развалину. Но речь не обо мне, тут все решено… Когда мы привезли в Феррару того освобожденного, и толпа ликовала, приветствуя вас – да, да, именно вас, это было ясно, – мое сердце пронзила острая мысль: «Да как же ты, подлец, даже думать смел о легкой интрижке с ней? Совесть-то твоя где?»
Наилучший способ избежать лжи – говорить чистую правду
Состояние Эрколе д’Эсте все ухудшалось, врачи потеряли всякую надежду, и при дворе почти в открытую обсуждали, кто унаследует герцогство.
8 августа Альфонсо, прервав очередную поездку, срочно вернулся в Феррару: надо было попрощаться с умирающим отцом, а также проследить за тем, чтобы младшие братья не попытались отстранить от власти старшего, его.
Он и Изабелла столкнулись в широком коридоре у чуть приоткрытой двери герцогской спальни.
Брат с сестрой наскоро обнимаются, и она говорит:
– Слава богу, что ты вернулся!
– Как он? – спрашивает Альфонсо.
– Жар, лихорадка, слабость. Тяжко видеть его в таком состоянии, – вздыхает Изабелла.
– Кто с ним?
– То я, то Лукреция. Сейчас – она, только что меня сменила.
– Спасибо, что ты приехала из Мантуи, бросив детей и мужа.
– О чем говорить, это ж мой отец. Кроме того, разлука с Франческо не слишком меня печалит.
– Я не совсем понимаю…
– Неподходящее время для обсуждения такой темы, но, раз уж к слову пришлось, не скрою, что у нас вы семье не всё в порядке. Маркиз стал холоден, раздражителен и непрестанно выражает недовольство.
– Не бери в голову, – отмахивается Альфонсо, – ты лучше меня знаешь, в чем дело.
– Так в чем же?
– Опять втюрился в какую-нибудь деревенскую красотку. В первый раз, что ли? Никогда мне твой муженек особенно не нравился, но в конце концов, у каждого есть право на невинное увлечение.
Изабелла пристально смотрит на брата и веско произносит:
– Мне кажется, деревенские ему наскучили.
– Что ты хочешь сказать?
– Лучше промолчу.
Альфонсо берет ее за руку:
– Изабелла, с каких это пор у нас появились тайны друг от друга?
– Давай сменим тему. Сейчас нужно думать только об отце.
Но Альфонсо заинтригован:
– Нет уж, раз завела разговор, изволь довести его до конца. Самой же станет легче.
Изабелла мнется:
– Не знаю, стоит ли… Ты уже виделся с женой?
– Нет. Она ведь у герцога, ты сама давеча сказала.
– Да, конечно… Не знаю, как лучше выразиться… Франческо…
– Что Франческо? – Альфонсо настораживается всё сильнее.
– Успокойся, но лучше постараться, чтобы они с твоей супругой виделись пореже.
Брат стискивает ладонь сестры и кричит, смертельно побледнев:
– Немедленно выкладывай, что учудил этот потаскун!
– Прошу тебя, Альфонсо, прошу тебя, мне больно! Ты растревожишь воплями отца. К тому же там Лукреция.
Он отпускает руку Изабеллы и ледяным тоном требует:
– Расскажи, что случилось.
– Думаю, пока ничего. Успокойся, сядь.
Альфонсо садится на канапе и уже спокойнее говорит:
– Значит, здесь замешана моя жена…
– Я тебе просто советую присматривать за ней. Не уезжай так часто. Перелетная птица может, возвратившись, оказаться однажды у разоренного гнезда.
– И тогда разорителям мало не покажется, – сквозь зубы цедит Альфонсо.
Дверь спальни умирающего герцога распахивается. Изабелла испуганно хватает брата руку.
В коридоре появляется Лукреция, подходит к сидящему мужу и, склонившись, целует в макушку:
– Как хорошо, что ты вернулся!
– Кажется, весьма своевременно, – отвечает супруг.
Лукреция смотрит на него пристально, целует еще раз и произносит:
– Иди к отцу, но только не буди его – он лишь недавно уснул, ему нужно отдохнуть. Я буду ждать тебя в саду.
Альфонсо молча скрывается в спальне герцога и плотно закрывает за собой дверь.
– Можно, я пойду с тобой? – спрашивает Изабелла Лукрецию.
– Конечно! Нам обеим не повредит свежий воздух.
Они спускаются по лестнице. Изабелла опирается на плечо Лукреции и жалуется:
– Я стала такая толстая! Извини, из-за набранного веса мне теперь часто нужна подпорка.
– Не позволяй себе расклеиваться, дорогая. Побольше гуляй, займись верховой ездой…
– На ком, на слоне? С таким задом только на нем и кататься.
Обе хохочут.
Потом Лукреция говорит:
– Любопытно, какими были вы с Альфонсо в детские годы? О чем тогда болтали сестра и брат? Нынешние-то ваши разговоры я, признáюсь, прекрасно слышала из спальни.
Изабелла страшно смущена:
– Лукреция, клянусь, сказанное говорилось лишь для твоего же блага. Ты даже не представляешь, что может произойти…
– Ошибаешься – представляю, потому что кое-что уже произошло.
Изабелла в ужасе хватается за голову:
– Уже?!
– Франческо, – тон Лукреции сочувствен и печален, – поведал мне о своей болезни, об общей вашей беде.
Изабелла облегченно вздыхает:
– Он не говорит об этом ни с кем и никогда. Почему же для тебя сделал исключение?
– Думаю, дело в наших общих юридических занятиях. Они породили атмосферу особой доверительности – даже в вопросах крайне щекотливых. Как этот, например. Он сделал признание, и я словно провалилась в бездонную бездну, прóпасть отчаяния и жалости.
– Это ты, а мне-то, матери его детей, каково было узнать? Но ни капли жалости я тогда не ощутила, только ненависть и презрение.
– Понимаю, что ты пережила.
– Нет! И половины не понимаешь! – Изабелла скинула с плеч широкий плащ. – Посмотри на меня, взгляни, до чего я дошла! От горя и безысходности меня раздуло, как парус ветром. Я стала как мячик. Набрала сорок килограммов!
