Луи Мари Энн Куперус - Ксеркс
— Учись правилам новой для тебя игры, господин мой Прексасп. Царь волен сделать тебя сатрапом, волен и распять. Учи правила, от них теперь зависит твоя жизнь.
Не слышал Главкон и тех слов, которыми обменялись Ксеркс и его носитель колчана, пока афинянина уводили из зала:
— Правильно ли я поступил, Мардоний, почтив этого человека?
— Вечный государь не мог поступить лучше. Придётся, правда, терпеть его неучтивость, ибо он правдив, верен и благороден, а качества эти редки в эллинах. Предоставь мне нужное время. Я сделаю из него настоящего перса.
— Не подведи меня. Мальчишка понравился мне, он прекрасен и телом и духом. Какая жалость, что он родился в Афинах. Тем не менее есть простой способ навсегда разлучить его с этой несчастной и обречённой страной.
— Пусть всемогущий назовёт его.
— Найди ему жену среди персидских девушек. Нет, лучше трёх или четырёх, хотя я слышал, что эти безмозглые греки довольствуются одной. Не существует более надёжного способа овладеть его сердцем.
— Благодарю государя за приказание. Я не забуду его. — Мардоний поклонился.
Ксеркс потребовал вина, пиршество продолжилось и окончилось оргией.
Глава 3
Память Главкона о прежних днях то усиливалась, то ослабевала. Иногда прилив воспоминаний бросал его в ярость. Кто сделал это? Кто подделал проклятое письмо и подкинул его Сеутесу? Фемистокл? Немыслимо. Демарат? Но ведь сказал же Гомер: «Друг, сердцем таким наделённый, брату скорее подобен». Ещё более невероятно. Тогда, выходит, тайный враг похитил диспозицию флота у Фемистокла. Но какой же человек мог возненавидеть Главкона? Оставался единственный ответ: невольно атлет оскорбил одного из богов, позабыл о каком-то обете или же просто везением своим вызвал их зависть. Посейдон имел зуб на Одиссея, Афина на Гектора, Артемида на Ниобу… Главкону оставалось только надеяться, что его нынешнее пребывание среди персов не вызовет у небожителей новой вспышки гнева.
Хуже всего было с Гермионой. Она снилась ему по ночам. Тщетно Главкон искал посланца, способного принести весть в Афины вопреки сгущающимся тучам войны; помощи Мардония в подобном деле Главкон попросить не мог. А потом как гром среди ясного неба его поразила весть, заставившая выбросить Гермиону из сердца.
Раб-кариец, доверенный управитель серебряного рудника афинян в Лаврии, решил предпочесть свободу и бежал в Сарды. Персы постарались как следует допросить этого человека, знавшего все афинские слухи. Главкон повстречался с беглецом, не узнавшим атлета, ибо при дворе царя было полно греков. И кариец сообщил ему о новом успехе Демарата:
— Патриотизмом он заслужил себе на следующий год звание стратега. Уже поговаривают и о его личной удаче.
— Какой же?
— Он просил у Гермиппа из Элевсина руки его дочери, вдовы бежавшего преступника Главкона. Говорят, свадьба состоится после окончания годичного траура… Что с тобой, господин мой?
— Ничего.
Лицо Главкона сделалось пепельным. Спешно расставшись с карийцем, он уединился в своей опочивальне. К счастью, меча при нём не оказалось: Главкон вполне мог свести счёты с жизнью.
Тем не менее, успокаивал он себя, разве не к лучшему это? Разве не умер он для всех, знавших его в Афинах? Неужели Гермиона должна оплакивать его до конца дней своих? И разве удастся ей найти мужа лучшего, чем Демарат, пожертвовавший собственной дружбой ради любви к отечеству?
Визирь Артабан давал в тот день великий пир. Выпили за победу царя и погибших врагов. Все не отводили глаз от Главкона, проверяя, притронется ли он к чаше. Поступок этот вознаградили рукоплесканиями. Главкон приналёг на вино, и рабы доставили его домой пьяным. Утром Мардоний сообщил Главкону, что царь определил его в конные телохранители, предоставив место почётное и открывавшее дорогу для продвижения. Афинянин не возражал, и Мардоний прислал ему посеребрённый панцирь и вороного бактрийского коня, быстрого, словно ветер. Надев на себя доспехи, Главкон отправился в покои Роксаны и Артозостры, ещё не видевших его в подобном наряде. Сверкающий как зеркало панцирь пришёлся Главкону к лицу. Дамы были в восторге.
— Ты быстро превращаешься в перса, господин мой Прексасп. — Теперь Роксана не называла его другим именем. — Ты скоро заслужишь титул Великолепного и станешь сатрапом Парфии, Азии или какой-нибудь другой из восточных провинций.
— Скоро я совсем стану персом, — согласился Главкон, — ибо вчера ушей моих достигла весть, подтверждающая смерть Главкона Афинянина. Оживёт он или нет, знает один только Зевс, мне же это неведомо.
Артозостра осталась на месте, но Роксана приблизилась как бы для того, чтобы коснуться золотого пояса, дара Ксеркса. Корона, восседавшая на чёрных как смоль волосах, поблескивала бирюзой, и Главкон невольно загляделся на точёное смуглое лицо, тонкие ноздри, изящную фигуру, проступавшую под свободной одеждой. Неужели в голосе этой красавицы слышались интонации не одной только дружбы?
— Ты получил вести из Афин?
— Да.
— Плохие?
— Зачем называть их плохими, княжна? Друзья мои считают меня мёртвым. Разве будут они вечно оплакивать меня? Они вправе забыть обо мне столь же быстро, как и сам я позабыл о них в своём одиночестве.
— Ты считаешь себя одиноким? — Рука её принялась играть пряжкой, мягкая, прекрасная, облитая солнцем нильской долины. — И ты считаешь, что у тебя нет друзей? Совсем нет? В Сардах? Среди персов?
— Я хотел сказать вовсе не это, моя госпожа. Просто у человека бывает лишь одна родина, а я родился в Аттике, далёкой отсюда.
— И второй родины уже не будет? Неужели новая дружба не способна заменить навсегда умершую?
— Не знаю.
— Поверь мне, ты можешь обрести вновь и дом, и друзей, и новую любовь. Только раскрой своё сердце навстречу.
Трепетный и взволнованный голос Роксаны умолк. Румянец вдруг окрасил её лоб. Главкон наклонился к её руке с поцелуем. Она, похоже, ждала этого.
— Спасибо тебе за добрые слова. Прощай.
С этими словами атлет оставил женщин. Выходя от Роксаны, Главкон ощущал, что горечь принесённой карийцем вести сделалась менее сильной.
* * *Между тем, войска подходили. Ксеркс занимал своё время игрой в кости, охотой, винопитием или же тешил себя любимым делом — резьбой по дереву. Состоялось несколько заседаний царского совета, где были приняты решения, давно уже осуществлявшиеся Мардонием и Артабаном. Колоссальная машина, которой предстояло сокрушить Афины, оживала. Главкон узнал, что надеждам Фемистокла на помощь сицилийских греков не суждено исполниться, ибо благодаря усилиям Мардония населявшие Карфаген финикийцы должны были напасть на Сицилию, как только Ксеркс выступит против Спарты и Афин. Мардоний со спокойным удовлетворением взирал на плоды рук своих. Всё было готово: сотни тысяч воинов, двадцать сотен военных кораблей, мосты через Геллеспонт, канал у горы Атос. Главкон не уставал восхищаться сыном Гобрии. Номинально войско возглавлял Ксеркс, однако душой его был Мардоний.
Армия преклонялась перед ним, лучшим среди персов стрелком и наездником. В отличие от своих предков, он не содержал гарема ревнивых наложниц и злокозненных евнухов. Артозостру он боготворил. Роксану любил. А на остальных женщин в его жизни времени уже не оставалось. Внешне ни один из других царских слуг не мог показаться более послушным Ксерксу. День и ночь трудился Мардоний во славу Персии. Главкон втайне ужасался: Фемистокла и Леонида ждала встреча с достойным врагом.
С каждым днём Главкон всё более поддавался обаянию Персии. Он даже начал мысленно называть себя новым именем. Его окружали греки: Демарат, изгнанный «полуцарь» Спарты, и сыновья Гиппия, покойного афинского тирана. Обществом этих изменников Главкон брезговал и всё же время от времени спрашивал у себя: чем он, собственно, лучше?.. Если бы выдвинутое против него обвинение было справедливым, мог ли он надеяться на более высокую награду от варваров? А о том, что он будет делать, выехав на поле битвы, Главкон не смел даже думать.
* * *Царь Царей оставил Сарды с тем же великолепием, с которым вошёл в город. Главкон ехал среди телохранителей Ксеркса и часто видел теперь царя персов, ибо тот любил окружать себя красивыми людьми. Один раз ему довелось придержать стремя, когда Ксеркс сходил с коня, и честь эта вызвала завистливое ворчание. Артозостра и Роксана ехали в закрытых носилках в обозе, сопровождавшем персидское войско. Огромная рать шла по Лидии и Мидии, досуха выпивая мелкие речонки; воинству, шедшему к бессмертным равнинам Трои, предстояло совершить деяния более славные, чем воспетые Гомером битвы на берегах Симоиса и Скамандра. Наконец перед ними оказался Геллеспонт, зелёная река шириной в семь парасангов, отделявшая покорённую Азию от ещё не завоёванной Европы.
