Александр Доронин - Кузьма Алексеев
От принесенных Катей ватрушек отломила кусочек, сунула в свой беззубый рот, стала жевать. Затем встала, Катю позвала на улицу.
Перед избушкой росло дерево. Оно было старое и чахлое, местами сухое, в корневищах дупло. Старуха опустилась перед ним на колени, стала класть земные поклоны. До слуха Кати доносилось ее невнятное бормотание. Это была молитва батюшке-дубу, всемогучему и мудрому. Старуха просила своего покровителя даровать Кате мужа сердечного, деток здоровых и хозяйства справного. Горбатая спина ворожеи тряслась, крючковатый нос еще более заострился. Долго шептала она. Наконец замолчала, обернулась к Кате, сверкнув птичьими глазами:
— Теперича, милая, женишка поджидай. Недалече уж он. А на дорожку я тебе наговорной водички налью. С другом своим выпьете…
В это самое время под ногами Гераськи хрустнула сухая ветка и, чтобы не испугать насторожившихся женщин, он вынужден был выйти из укрытия.
Увидев парня, девушка присела от изумления. Лицо ее побледнело.
— Что с тобой? — встревожился Гераська.
— Уж не сон ли это? Как ты попал сюда?
— Ехал вот и случайно увидел тебя…
Старуха окинула парня с головы до ног пронзительным взглядом. Тот даже попятился. Потом, не говоря ни слова, сел на коня и был таков.
Девушка, глядя ему вслед, засмеялась:
— Бабка Таисья, ты его до смерти испугала!
— Ничего, дочка, твои чары его не пугают…
Они вернулись в избушку. В тлеющую печурку бабка Таисья подбросила бересты — та мгновенно вспыхнула ярким пламенем. Потом уселась на земляной пол и, снова перебирая хмель, спросила Катю:
— А что это такое, дочка, скажи-ка мне: стоит без кореньев, без листочков дуб. Под ним остановился безногий старичок, без рук схватился за птичку, без ножика зарезал, без огня поджарил, без зубов принялся грызть?
Катя думала-думала, но ответить ничего так и не смогла. Старуха словно бы забыла заданную загадку. Думала о чем-то своем.
— Бабушка Таисья, а сколько тебе лет? — спросила Катя.
— Не знаю, дочка, не помню уж, очень много.
— А почему ты дубу молишься, а не иконам?
— В былые времена, доченька моя, мы церковные пороги не обивали, тремя пальцами лбы себе не расшибали. Бывало, приду с родителями на Репештю, там дубы высокие, красивые, переливаются волнами зелеными, белоствольные березоньки, словно девушки-красавицы. Из-под одного дубочка родник бил. Водица та целебной была. Желания исполняла…
Старушка задумалась, наверное, вспомнила далекие годы. И задремала, склонив лохматую голову. Катя стала собираться домой. Услышал бы отец, о чем говорит эта старуха, не миновать ей кнута.
— Я пойду! — встала Катя со скамейки.
— Приходи, дочка, коль понадоблюсь.
Девушка попрощалась со старухой и торопливо двинулась по знакомой тропинке. Про себя тайно надеялась: Гераська ее в лесу поджидает. Только нет, оставил ее, одинокую…
В селе, проходя мимо трактира, увидела лошадь Кучаева, привязанную к столбу. «Наверное, вино пьет, — грустно подумала. — И даже дудочки его не слыхать».
В яме, наполненной дождевой водой, плавали гуси. Катя подошла к трактиру поближе. Возможно, парень в окошко выглянет и увидит ее? Но в окне никого не было. Тут на крыльцо вывалился из трактира пьяный бородатый мужик. Катя, вскрикнув, бросилась бежать.
* * *В июне, когда все поля засеяны и все огороды засажены, как никогда нужен дождь. Однако дождей не было давненько. Наконец-то утром, когда небо было яснее младенческих глаз, из-за дальнего леса наползла темная заволока. Чирк! — небо прорезала неожиданная молния. Гром прогремел раскатисто и давай резвиться. Ветер рвал листья с деревьев, по дорогам гнал крутящуюся пыль. Затем хлынул ливень, превратив улицу в реку.
Люди радовались дождю. Мальчишки, босоногие, полураздетые, едва утих гром, выбежали на дорогу — и по лужам наперегонки. Женщины на коленях тихо шептали молитвы, поднимая к небу натруженные руки. Дождь был спасением. Поля на глазах зазеленели, пошла в рост трава на лугах.
В такой день Грузинский задержался на мельнице. Тут его застал ливень. Пришлось переждать.
В мельнице от скрежета жерновов хоть затыкай уши, барабанные перепонки лопнут от шума. Из всех щелей и от поднявшегося ветра в ноздри лезла мука. Князь чихал и на чем свет стоит ругал мельника:
— Ты, дьявол окаянный, останови колесо, пока я не задохнулся!
Мельник Ефим, которого в селе прозвали Волчарой, был могучим здоровяком. Башка огромная, как деревенское решето, пальцы, что кузнечные клещи, лицо круглое, всегда красное. Князь на мельнице не бывал около двух лет. К Волчаре не ходили даже сельские жители — побаивались его. Если и приходили, то мололи свой хлебушек молча. Волчара жил в пристройке, прилипшейся к мельнице, вместе с женой.
Жернова остановились. Стало тихо. Только дождь шумел снаружи. Волчара грустно смотрел на пол, покрытый мукой, о чем-то раздумывал.
— Где-нибудь посушиться бы… Промок я под дождем, не видишь? — проворчал Грузинский.
Волчара боязливо предложил:
— Жене скажу, чтоб баньку истопила…
— У тебя есть жена?
— У тебя, хозяин, горничной была. Ксенией зовут.
— Ксенией? — удивился Грузинский. Думал-думал, но с таким именем женщина ему не припомнилась. Разве всех слуг в памяти удержишь?
Подошел к единственному окну, стал смотреть на дождь. От нового удара грома улица осветилась бескрайним светом, мельницу охватило синим пламенем. Грузинский перекрестил грудь, словно этим спасал самого себя, боязливо открыл дверь — с улицы подул резкий сырой ветер. Дождь хлестал по лужам. Привязанные к забору лошади тревожно заржали, увидев хозяина.
— Где мои сторожа? — сердито спросил князь Волчару и, увидев, что тот испуганно дрожит и крестится, усмехнулся: — В штаны наклал? Ладно, Бог не выдаст. Иди-ка ко мне поближе…
Мельник с опаской подошел.
— Наклонись-ка. Да не так…
— За что бить меня собираешься, Егор Лександрыч?! — задрожал Волчара. — Какая вина моя перед тобою?..
— Эко, какой ты дурень, право, — князь пнул его. — Садись на четвереньки. Хорошо, теперь я залезу…
Подняв мокрые полы своего сюртука, князь уселся верхом на Волчару.
— До своего дома неси меня. Да гляди, не урони. Уронишь — уши отрежу.
Прошли длинный двор, зашли в темный коридор мельниковой избушки. В горнице было светлее. Перед печкою, повернувшись к пришедшим задом, хлопотала женщина. В коротенькой рубашке, ноги дразняще белели. Когда повернулась в сторону вошедших, князь сразу ее узнал, бывшую свою возлюбленную. Женщина от испуга закружилась по дому, не чуя собственных ног: поправила на полу дерюжку, смахнула со стола крошки хлеба, сорвав с головы платок, стала разгонять им мух.
— Выходит, ты здесь обитаешь, с муженьком жизни радуешься? — усмехнулся князь.
— Здесь, Егор Лександрыч, здесь, — курицей-несушкой прокудахтала женщина, сама то и дело вытирая концом платка свои стручковатые губы. — Чай, замуж сам меня сунул, против моей воли…
— Подзабыл я про то, ты уж прости меня, — Грузинский не стал изворачиваться, сказал прямо: — Годы свое берут. А что сделал, за то прощенья не прошу. Характер мой ты сама знаешь.
— Верные слова сказал, князь, характеры богачей тяжелее тяжелых. Да чего там, характер не рубашка, с себя не скинешь.
— Не скинешь, мм-да…
Вскоре Грузинский уже парился в бане, поглаживая свою волосатую грудь. Волчара то и дело лил на каменку из ковша то кислый квас, то речную воду. Хлестал князя березовым веником.
«Спереди очень даже похорошела», — думал князь о жене мельника. В голове других мыслей не было.
Волчара принес маленькую скамейку, поставил князю под ноги, крикнул жене, стоящей в предбаннике:
— Утирку принеси!..
Ксения словно этого и ожидала. Вошла в баню совершенно без стыда. Егор Александрович всеми десятью пальцами гладил свой жирный живот. Проходящую перед ним женщину ущипнул за круглую ягодицу, засмеялся. Ксения вытерла князя полотенцем, вышла. Тут же вернулась с кувшином. Муж глядел в ее сторону с восхищением.
— Медовуху не попробуешь ли, ваша светлость? — обратилась она к князю. Ласково сказала, не поворачивая в сторону Волчары даже головы.
— Немного выпью…
Ксения наполнила ковшик. Брага пахла медом и душицей. Князь вытянул хмельную до дна. Протягивая пустой ковш женщине, схватил ее руку, погладил. Рука пухленькая, косточки тоненькие.
— После баньки уху не сварить ли?
— Кхм… неплохо было бы, неплохо, — очнувшись, как от сна, проговорил Грузинский. — Иди готовь…
Волчара помог князю выйти в предбанник, одел его.
— Хозяин, а твоих парней не позвать? — спросил Волчара.
— Место собакам на улице! — отмахнулся князь.
После возвращения из бани хлебали уху. Ксения глядела на мужчин из предпечья, не решаясь садиться с ним за один стол. После ужина князь бросил Волчаре:
