Александр Доронин - Кузьма Алексеев
Игумен тоже на языке у толпы. Всё грешников ищет. А у самого разве душа чистая? У сельских жителей амбары до зернышка вычистил. Монастырю знай плати: то деньгами, то хлебушком, то шерстью, то маслом. А монахи? Ни одну молитву даром не сотворят. Не подашь — под нос кукиш получишь.
Долго Грузинский с крыльца рычал на народ. Да только напрасно старался. Битому и сеченому мужику слова не страшны. Сколько бы говорил князь дальше, бог его знает, только тут колокола монастырские зазвонили, тревожно, в набат, как при пожаре.
Люди засуетились. Их что, на драку призывают? Врагов за грудки хватать? Богатые умеют травить людей, это их главное оружие против сплоченной народной силы. И это им часто удавалось. Вот и сегодня почему кузнецы, которых на ярмарке почитали за силу, с закрытыми ртами стоят? Почему гончарные мастера равнодушно слушают приказы о выдаче властям братьев-товарищей по труду? Только один человек не выдержал, не смолчал, громко крикнул:
— Люди, вы что молчите и позволяете этим псам травить вас, как зайцев на охоте?!
Ох ты, мать родимая, да это же Вавила головушку поднимает! Гераська стал пробираться поближе к нему, да не успел, полицейские того под руки на крыльцо подняли.
— Куда уж тебе, клещ, против нас идти? — накинулся на Вавилу полицмейстер. — Вот я сейчас только кивну — и тебя головой в прорубь, в Волгу!
— Как бы тебе самому там не оказаться! — заступился Гераська за друга.
— А это еще кто такой? — презрительно плюнул в его сторону Сергеев. — Березовой каши захотел, гнида?
— Оставь его, это вошь купца Строганова, пусть его хозяин наказывает, — бросил презрительно Грузинский, глянув на Кучаева.
— Всех нас не накажешь, ваше благородие! Мы — сила! — разгорячился Гераська.
— Правильно, сила! — заклокотала соборная площадь.
— Бом-бом, бом-бом! — потряс зимний воздух большой соборный колокол. За ним и маленькие заплясали, наполняя округу радостью и светом.
Народ зашумел, загомонил и неудержимой лавиной двинулся прочь. Людская река подхватила и понесла смельчаков, которые осмелились спорить с полицмейстером и князем.
Служилые стреляли в воздух, но разве такую силу остановишь!..
* * *Вавилу из строгановского амбара выпустили через неделю. Управляющий делами купца, Жигарев, приказал ему и Гераське ехать в Нижний с подводами за солью. Грузчикам заплатили наперед да едой на три дня обеспечили. Вавила, изголодавший на арестантских харчах, поел наконец досыта и занялся сбором гостинцев для своей старенькой матери, проживавшей в Нижнем. В плетеную корзину Вавила сунул четыре соленых карпа и две большие булки. При этом напевал озорные частушки:
Меня, милка, не позорь, Поведи меня во двор.Пусть туда и мать притащит, На меня глаза таращит.
Заразившись весельем от приятеля, Гераська подхватил:
Это будет пусть к добру,Что приду им ко двору.А коль станут обижать,Можно краше отыскать.
Тут нараспашку открылась дверь, в барак, дрожа всем телом, ввалился мужик и закричал высоким голосом:
— Выходите, братцы, го-ри-ит!!!
— Где?! Что горит?! — бросились парни к выходу.
— Амбары строгановские подожгли!..
В одних рубашках обитатели барака высыпали на высокое крыльцо и от увиденного оцепенели. На берегу Волги трещало и гудело огненное море. Горели те амбары, которые Строганов построил нынешним летом. Такое пламя разыгралось, что огненные отблески пожара охватили полнеба.
— А-а, купец еще десятки таких построит, — махнул рукой Вавила. Однако на лице его была тревога.
* * *Наконец-то морозы сломали себе зубы. Подули теплые ветры. Под утро талый снег превращался в твердый наст, хрустел под ногами, к обеду же от тепла становился мокрым, прилипал к лаптям овсяным киселем. От зимнего сна очнулась и Волга. Глубокий снег по берегам враз посерел и осел, как путник, у которого отказали ноги. Лед обнажился и вздулся, открыв взорам всю внутреннюю мощь реки, пока еще находящейся в плену. Но сосновый лес, шумя на ветру своими зелеными иглами, будил реку: хватит спать, весну дальше надо гнать!
И вот однажды утром жители Лыскова проснулись от треска ломающихся льдин. Белые громадины со скрежетом лезли друг на друга, из-под них фонтанами брызгала темная вода. А сверху на это буйство невозмутимо смотрело небо, залитое расплавленным солнечным золотом.
Только через две недели река успокоилась и стала похожа на бабу на сносях: раздалась вширь, медленно и плавно несла свои воды вдоль берегов, которые тоже сильно изменились. Снег растаял, сошел мутными ручьями в Волгу, в зелень одевались прибрежные сады и леса. Поля и луга, речная пойма покрылись шелковистой травой. Новые песни напевали прилетевшие с юга птицы. На землю с умилением глядело солнце с улыбкой счастливой матери: новорожденное дитя приносит долгожданные радости.
* * *В начале лета Кузьму выпустили из острога и привезли к князю Грузинскому.
— Твое дело работать, холоп, а не бунтовать! — сказал, как отрубил, он.
Кузьма понял, что это приказ о новом наказании — новой неволе. Только теперь нет замков и стражи. Но все равно не уйдешь, вернут на место. Впрочем, о побеге Кузьма и не помышлял: следовало поправить свое здоровье, набраться сил после темницы. А служба у князя не тяжкая — торговые дела Кузьма и раньше умел делать. Правда, сейчас на ярмарку его одного не отпускали. Князь посылал с ним возницу и свою экономку Устинью.
Вот и сегодня они на базар едут втроем: Устинья, угрюмый парень и он, Кузьма. Всю дорогу молчали. Каждый думал о своем. На пыльной дороге догнали вереницу нищих стариков и детей. Еле волоча ноги, они тащили на спинах узелки, холщовые сумки. Одеты в убогие рубища, лица исхудалые, пожелтевшие. Собирая по селам милостыню, они ходили по дорогам, не мечтая о лучшей доле, покорившись своей судьбе. Отупелые от знойного дня или усталости долгой, они даже не обернулись и не успели отойти в сторону. И один старичок был задет задним колесом брички. Он упал, даже не издав звука. Кузьма соскочил с брички, помог ему подняться. К счастью, старик только слегка ушибся.
Весь оставшийся путь Кузьма ругал нерасторопного возчика, а тот только зло твердил: «Вперед не будут лезть под колеса!»
Наконец показались берега Волги и сама красавица-река. Широкая, полноводная, она синевою своей глаза слепила. Над водой с криком летали белоснежные чайки. Увидев появившуюся на волнах рыбу, стрелой бросались вниз, и вскоре та уже трепыхалась в их жадных клювах.
По скрипучему под колесами песку въехали на пристань, с нее — на небольшой паром. Тот пошатнулся, как пьяный. Рысак, испугавшись, встал на дыбы. Кузьма повис у него на шее. Когда рысак перестал бить копытами и трясти головой, паромщик — длинный худой парень — поднял из-под ног шест и оттолкнул паром от пристани.
Кузьма глядел, как кипящая волжская вода поднимала волны. Извозчик с экономкой прижались к бричке и испуганно крестили свои лбы.
* * *Базар встретил их своими бесконечным гулом. Кузьма с Устиньей сначала зашли в лавку купца Строганова. Лавок у него было много и все они на выгодных, многолюдных местах. Из любой можно любоваться волжскими просторами. Протянешь руку — Волгу тронешь, назад оглянешься — зеленый лес тебе улыбается. Летом здесь прохладно, а зимой ни бурь, ни метелей, ни колючих ветров. Лавки из толстых сосновых бревен, есть и кирпичные. Крыши крыты железом и черепицею.
А в самих лавках чего только нет! Мануфактура, сладости, яйца, рыба разносортная, мясо… Все не перечесть! Были бы деньги, заходи — выбирай! Понятно, карманы Силантия Дмитриевича наполнялись деньгами постоянно. Купец умел их тратить и пускать в толковый оборот. В Нижнем и в Петербурге новые хоромы выстроил, парусники и пристани покупает. Приказчики покупали товары загодя. Не забывали и про себя, конечно: умудрялись набить и свои карманы.
Перед одной лавчонкой грудой навалены мешки с семенным зерном. Пшеница, рожь, ячмень и овес манили желтизною. Мужичье, окружившее мешки, радовалось: отборные семена и цена сходная. Надо брать. Последнюю овцу со двора продадут, а семян купят!
Есть желание заиметь плуг — покупай. Дорогой товар, да куда деваться — сохой только хорошую землицу пахать, луговину да суглинок не осилишь. Старики собрались возле плугов и, тараща во всю глаза, рассматривали и щупали дорогую диковину. Плуг на солнце светился, переливался, сердце радовал!
Вертелись люди и возле кузницы. Пальцами пробовали острия кос: хорошо ли отбиты. Купят косу — бережно, как ребенка, завернут в тряпицу. На серпы надеяться — зимою без хлеба останешься. На волжском спуске в длинном ряду продавали колеса, хомуты, вожжи из сыромятной кожи, деготь…
