Владислав Реймонт - Последний сейм Речи Посполитой
— Не интересно мне знать! И все дезертиры?
Принялся шагать по комнате.
— Из бывшей Украинской дивизии генерала Любовидзкого. Безоружные, поэтому большую часть загнали штыками во вражью службу: ну, кто там почестнее, ждал только случая, чтобы бежать. Приплелись бедняги, прося по дороге милостыню, пробирались только ночью лесами, немало легло по дороге, немало и переловлено, да под розгами, поди, на тот свет отправилось. Зато каждый, что остался, стоит десятка новобранцев. Говорят: пусть только кликнут клич о войне, так ни один солдат не останется под вражеским знаменем. И так целые тысячи перебираются из самых дальних сторон в Польшу. Ничего, что в Киеве с изловленных беглецов кожу живьем сдирают, колесуют и четвертуют. Того, кто хочет стать на защиту отчизны, и смерть не остановит.
— Да, не остановит! — повторил Заремба, думая о чем-то совсем другом. — Куда пойдут?
— В полку Дзялынского не хватает трехсот человек для полного состава.
— Хорошо складывается. Обещал я им, что получат недоплаченное жалованье в Варшаве. А после присяги еще сегодня должны получить по пять дукатов.
— И мне надо к ним съездить? — спросил вдруг Заремба.
— Ждут. И нельзя медлить ни одного часу, а то шпики рыщут по всей округе. Все они у меня вписаны в табель, только вам, пан поручик, надо быть при присяге и дать походные планы и маршрут.
Заремба не слышал больше, уставившись глазами в колеблющееся пламя свечи.
«В полночь... свет со стороны сада... люблю...» — услышал он вдруг шепот Изы, охватывающий сладостью упоения. Вздрогнул от сладкого трепета ожидания.
— Какая на дворе погода?
— Пасмурно, и на небе ни звездочки. Как раз для нас!
— Как раз! — повторил он, как эхо, подсел к столу, закрыл лицо руками и медленно утонул мечтой в этой беззвездной ночи.
Какой-то парк шелестит листвой над его головой... Он пробирается сквозь чащу... Огонек вдали... На стеклах колеблется тень... Она ждет, вглядывается в темноту... Еще только несколько шагов до рая...
Пробило где-то одиннадцать, и Сташек, с руками по швам, остановился в дверях.
— Через полчаса пора уходить, — послышался решительный голос Кацпера.
Севера вдруг охватила тьма и холод, пронизывающий до мозга костей. Все вдруг сразу рассеялось, и в душе заговорил неумолимый голос долга. Он встал из-за стола и бросил коротко:
— Приготовить деньги, надо собираться!
Он отвернулся, как будто опасаясь, чтобы лицо его не выдало тайну, и, расхаживая по комнате, снова предался мечтам.
Последние слова Изы все время бродили у него в мозгу, дышали тоской любви и ожиданием лучших наслаждений в мире так, что по временам он искал ничего не видящими глазами шляпу, перчатки, брался уже за ручку двери, но не уходил, — его отрезвляли доверчивые глаза Кацпера, казалось говорившие: «Того, кто хочет стать на защиту отчизны, и смерть не остановит».
«Значит, никогда уже ничего для себя! Никогда, ни одной минуты собственного счастья», — терзался он в безмерной муке.
Но, когда Кацпер приготовил ему дорожный костюм, принялся бессознательно одеваться. Вдруг, увидав Сташека, подбежал к нему с диким блеском в глазах.
— Ты стрелял в казаков?
Сташек побледнел и пробормотал что-то бессвязное.
— Без команды?! — шипел Заремба вне себя от гнева. — Я тебя научу, как себя держать. Кацпер, пятнадцать палок этому негодяю!
Сташек со слезами грохнулся на пол.
— Двадцать пять заработал, и меньше не приму, — завопил он, хватая его за ноги. — Заработал, как пить дать, потому могла беда выйти! Мой капитан не пожалел бы мне и все полета. Бей, Кацпер, как в барабан, только пущай не серчает на меня пан поручик.
Заремба схватил его за ворот и, поставив перед собой, крикнул:
— Ты у меня не отвертишься своими фокусами; получишь завтра, что тебе следует!
— Пора уж, пан поручик! — напомнил Кацпер, подавая ему длинный военный плащ.
Заремба оделся, посмотрел еще раз на часы и, тяжело вздохнув, словно над могилой своего счастья, крикнул повелительным тоном:
— В дорогу!
И тронулся сам вперед, точно убегая от чего-то стремглав.
V
Когда они очутились, однако, за монастырскими постройками, Заремба приказал Сташеку вернуться и бдительно смотреть за Мацюсем и лошадьми, а всех подозрительных прохожих, слоняющихся вокруг дома, гнать прочь.
Сташек, огорченный немилостью пана поручика, горячо напрашивался, чтобы его взяли с собой.
— Отработай сначала палки, которые ждут тебя! — прикрикнул на него сердито Заремба. — Кацпер, веди!
Кацпер, отыскав в темноте тропинку между деревьями, повел зигзагом по откосу вниз к реке.
Ночь была темная; по небу плыли бурые, изодранные лохмотья туч. Изредка налетал с шумом знойный ветер, от которого раскачивались макушки деревьев. Временами воцарялась глухая, тревожная тишина.
Заремба с Кацпером прошли мимо лачуг, прятавшихся в чаще садов, землянок и логовищ, в которых грозно ворчали собаки, и скользнули в проход между двумя домами, почти соприкасавшимися своими боковыми стенами. Узкий проход вывел их на Мостовую улицу, через которую им надо было перейти, что представляло некоторую опасность, так как неподалеку, налево, над завешенной цепями заставой, горел фонарь, а под ним стоял конный и пеший караул.
Оба прошмыгнули крадучись, и не успели спрятаться в тень наглухо запертого трактира, как сверху, со стороны города, послышался топот конских копыт.
— Смена караула! — объяснил Кацпер и, нащупав дверь, отпер ее ключом и тщательно захлопнул за собой.
Сени, в которых они очутились, пересекали дом. С обеих сторон через щели в дверях просачивался свет, сдержанные голоса и звон стеклянной посу�ы. Во дворе, застроенном амбарами и заполненном экипажами и людьми, сновали какие-то тени, но Кацпер смело направился к знакомому ему проходу, и оба вышли на дорогу, ведущую от моста по берегу Немана.
— Теперь будет жарко! — шепнул Кацпер, вглядываясь в темноту.
Немыслимо было что-нибудь разглядеть даже в двух шагах, так как высокие прибрежные холмы отбрасывали густую тень на дорогу и часть реки, покрытой блестящей рябью.
Оба пошли туда, соблюдая большую осторожность, останавливаясь поминутно или прячась между штабелями сложенных у дороги дров, так как очень часто слышался грузный топот копыт проезжающих патрулей. На другой стороне Немана довольно часто виднелись огни солдатских костров.
— Охраняют, как крепость.
— Через каждые полсотни шагов — верховой,
а со стороны поля даже расставлены секреты.
Дошли до какого-то домика, втиснувшегося между дорогой и рекой. Кацпер постучал в окно условным знаком. Тотчас же вышли двое.
— Готово, можно ехать! — шепнул кто-то и повел их к самому берегу, густо заросшему кустами. Там, в густой тени, была спрятана лодка.
Оба вошли в нее, и тот же шепот скомандовал:
— Лечь на дно!
Оба подчинились команде. Лодка качнулась, выплывая на воду, точно лебедь, и, тихо покачиваясь, поплыла вдоль берега. Река булькала в темноте. Тесные волны, словно запыхавшись, спешили куда-то вперед, беспрестанно о чем-то споря и задевая друг друга; иная вдруг лизнет, шипя, песок пенящимся языком или взметнется вверх, как рыба.
Небо висело низко. Вздутые клубы туч, казалось, гнались за волной, все убегавшей в торопливой тревоге. Очертания гор уходили черными изогнутыми контурами.
Ветер шумел вверху, только макушки деревьев шевелились, сонно шелестя листвой. Ночь была глубокая, безмолвная. В деревнях начинали уже петь первые петухи.
Лодка плыла смело, чутко, однако объезжая песчаные отмели и избегая глаз военных дозоров. Ночная тьма тщательно охраняла ее и редкий седой туман окутывал влажной пеленой.
Заремба привстал немного. В верхних окнах дворца, точно где-то в облаках, блестел огонек. Север тяжело вздохнул и снова опустился на дно. Шепот Изы обвеял его опять сладостной мелодией любви, будя в то же время томительную, щемящую грусть. Он лежал и глядел в бездонную пучину небес, весь охваченный душевной мукой. Стеклянное журчанье волн, бульканье, вздохи, поднимающиеся неизвестно откуда, всплески струй и таинственные голоса ночи усиливали его муку, так как каждый из этих звуков причинял новую рану, пробуждая воспоминания и несбыточные надежды, каждый напоминал прощальный всхлип.
Через некоторое время, однако, он стряхнул с себя бесплодную жалость к себе самому, отбросил ее прочь от себя, точно букет ярких цветов, и, подняв голову над бортом лодки, стал внимательно всматриваться в реку и в черные, едва уловимые тени казаков. Они плыли мимо места, где Городничанка впадает в Неман. Как раз в это время стало немного светлее, тучи внезапно разорвались, и серебристая полоса лунного сияния разлилась по реке, открыв их прибрежным патрулям.
— Стой! Стой! — послышались с берега громкие оклики.
