Сергей Мильшин - Волхв
Сменившись, Никита попросил Бота, хорошего товарища, соратника по десятку, прикрыть его — во время тревожного положения покидать пределы казармы запрещалось. Тот пообещал сделать все возможное. Быстрым шагом Дубинин направился к храму святой Троицы, в которой заведовал Ворфоломей. Никита до болезненности ощущений не любил опаздывать и потому торопился. Хотя задерживался уже намного. Обещал-то зайти после обеда, а уже ужин миновал.
Никита перекрестился на широком деревянном крыльце срубленной из кедра новой церкви. Ее построили всего лет двадцать назад на месте когда-то разоренного княжеского капища Сварога. В гулком храме было прохладно и почти пусто. В дальнем углу какая-то набожная молодуха била поклоны перед иконой Божьей матери, старушка-послушница снимала огарки со стола перед ликом Исуса. Дубинин широким шагом приблизился к маленькой крепкой дверце в дальнем углу церкви. Здесь, в крохотной каморке Отец Ворфоломей отдыхал после песнопений и готовился к праздничным выходам. Он толкнул дверцу и, пригнувшись, вошел. Ворфоломей, невысокий и лысоватый с умным пристальным взглядом из-под густых бровей, читал, отстранясь, толстую книгу в кожаном переплете. Увидев вошедшего, он отложил том и поднялся на встречу:
— Рад тебя видеть, Никита, что опоздал? — он заботливо заглянул в лицо дружинника.
Тот сделал один шаг и сразу очутился напротив старика, всего в аршине от него. Помещение было очень маленьким.
— На ворота поставили, все в поход ушли, людей не хватает.
— Я так и подумал, что дело неотложное. В противном случае ты бы обязательно пришел, — он тепло улыбнулся. — Даже раненый. Присаживайся.
Дубинин опустился на указанный стул, один из двух в комнатке. На второй тихо опустился Ворфоломей, чуть коснувшись дружинника укутанными рясой коленями. Никита скользнул взглядом по отложенной на полочку книге. «Баяновы песни. Сказание о делах древних, о родах славных русичей, что жили на землях предков от сотворения мира в звездном храме до нынешних дней окаянных», — прочитал он и мысленно усмехнулся: Отец себе не изменяет и по-прежнему никого не боится. А ведь зайди сюда тот же Никифор, с которым у старика в последнее время совсем испортились отношения, настоятелю несдобровать. В лучшем случае выгонят на улицу, как в прошлом году Сергия, а могут отлучить или даже умучить в подвалах княжеских, как пособника язычников. С них станется. Ворфоломей вздохнул и прервал короткую паузу:
— Вот зачем я тебя позвал, — он задумчиво пожевал губу. — Дело в том, что наш Никифор, мара его забери, задумал новую пакость. Не в моих силах его остановить. Могут снова погибнуть невинные люди.
Никита помрачнел:
— О чем ты говоришь, Отец?
— Собираются пристегнуть к лону церкви очередные заблудшие души — готовятся идти на Коломны месяца через два, как урожай соберут, — он поднял глаза, проверяя, как тот примет новость.
Дубинин невольно ахнул:
— На Коломны? Да они с ума сошли. Это же реки крови, сотни погибших. Они просто так разрушить свой храм Макоши не позволят.
— Вот и я также думаю. И еще молюсь за Никифора, чтобы Господь отвел от него этот преступный замысел.
Никита криво усмехнулся:
— Надеешься, до Господа дойдут твои молитвы?
— Во всяком случае, я очень этого хочу. Никифор здесь чужак, ему русичей не жаль, фанатик. Сотней большей, сотней меньше, у меня такое ощущение, что он вообще всех славян ненавидит.
— Но за что?
— За что? Много причин. Может, за то, что за веру свою старую цепляются отчаянно, за то, что наследие предков чтут и забывать не хотят. Славных предков своих всех помнят и дела их. От корней своих не отказываются, рабами себя не признают. Сами рабов не держат — дикие же, и другим на своей земле не дают. Вольным духом живут и никакую власть над собой признавать не желают, даже князя не особо чтут. А самое большее, что ему не нравится, что жен своих, вторых и третьих, не выгоняют, хоть и приняли вроде как греческую веру. Вот и ярится. Книги жжет, пытаясь отобрать у народа память. Народом беспамятным ведь управлять легче. Всего лишь внушит русичам, что не было у них за плечами тысячелетий великих деяний и побед, внушит, что славяне — это ущербные дикие племена, а народ гораков осчастливил их — принес светлое знание и истинную веру. Как будто это не наши предки — пеласги и троянцы — обучили их, диких горцев всему, что они сейчас за свое выставляют. Вот таков Никифор. Прикрываясь словом Божиим, творит поганые дела. А Исус ничего такого не говорил. Напротив. Он призывал не носить веру израилеву на север, на земли самаритян — самих ариев, то есть наших предков. — Священник ненадолго горько задумался. — А князь наш слаб. Своего слова нет у него. Никифор любую гадостную задумку через него протащить сумеет.
— Книги жгли, — князь опять промолчал.
Священник тяжело вздохнул и перекрестился на образ, висевший над головой дружинника:
— Все Никифор, анафема на него. Пытался я его остановить, да разве этот грешник кого послушает. «Дьявольские письмена», кричит и все тут. Чуть меня во враги Господа нашего Исуса не записал. Пришлось отступиться.
— Что же нам делать?
— Молиться. Что мы еще можем? Ну, и как бы ненароком, надо сообщить коломенским, что эти вороги против них затевают.
Никита коротко задумался:
— Жаль Смагин пропал, а то бы я через него передал. Хороший мужик, совестливый. Да, низкий тебе поклон от меня, ну и от него тоже, хоть я Клёнке и сказал, кто его спас. Если бы не ты, засадили бы сапожника в подвалы. А всего-то делов — пару книг из костра вытащил. Не понимаю я их ненависти к книгам. А ты, я смотрю, ничего не боишься — среди бела дня бесовские письмена читаешь, — он усмехнулся и кивнул на книгу. — А вдруг кто зайдет? Пропадешь ни за грош. А так здесь ты еще много русским людям пользы принесешь.
— Мне за свои поступки перед Богом ответ держать, а не перед Никифором. До ворот, где апостол Петр стоит, мне уже совсем немного осталось. Так чего мне бояться? Летом раньше, летом позже. А помогать нашим я буду, пока глаза не закроются. Верю я. Верю, минуют страшные времена на Руси, выкинет народ Никифора и всех его приспешников, и взойдет истинная вера Христова, которая в сути своей не противоречит, а дополняет Веды славяно-арийские. И в Перуновых Ведах о том пишут. — Старик замолчал и уставший слегка прикрыл глаза.
За дверной створкой постепенно нарастал легкий, как гул реки, шум — люди собирались на вечернюю проповедь. Священник шевельнулся и поднял ясный взгляд на дружинника:
— Ты иди, Никита. Теперь от тебя зависит судьба родичей из Коломны. Иди с Богом.
Дубинин поднялся и сразу занял все свободное место комнатки. Ворфоломей перекрестил его крепким совсем не старческим двуеперсием. Никита хотел согнуться над рукой священника, чтобы поцеловать, но тот остановил его.
— Полно, лишнее это. Отправляйся уже, пора мне выходить к людям.
Никита согнулся в неглубоком поклоне и потянул дверь на себя. В зале было многолюдно. Пока они беседовали с настоятелем, народ заполнил его почти полностью. Никита подумал, что это еще одна причина, по которой Никифор ненавидит Ворфоломея — у него, в отличие от протоиерея, храм во время проповедей не пустует.
На улице темнело. Ясное небо медленно заполняли светлые пока еще звезды. Прозрачная полная луна выкатилась на небосвод, явно раньше положенного срока. Никита решил возвращаться в казарму. А то хватятся, потом вообще неделю не выпустят. А нужного человека он на днях поищет — время пока есть.
Глава 14
Горий прицепил очередную кожаную полоску к крюку, подергал ее, проверяя на прочность, и потянул с полочки лещади — крепкие деревянные планочки, перевязанные у одного конца. Зажав между планками полоску под самым крюком, он крепко сжал их и с силой потянул вниз по всей кожаной заготовке. Повторив протяг несколько раз, он оценивающе прошелся пальцем по вытянувшейся сыромяти. Поверхность блестела, но не просвечивала и на всем протяжении казалась одной толщины. То, что надо. Он снял полоску с крюка, уложил ее в стопку уже прошедших через лещади заготовок и, наклонившись, вытащил следующую из вороха кожаных лент. Сегодня ему предстоит прикончить всю эту огромную кучу сыромяти. «До обеда, пожалуй, не справлюсь», — пригорюнился Гор. Он вздохнул и покосился на растянутую под навесом для сушки огромную уже просоленную медвежью шкуру. Настроение немного улучшилось. Шкура принадлежала ему. Пока она прошла только грубую обработку, но совсем скоро станет полностью готовой к использованию. Ведун обещал научить готовить такие шкуры. Гор обязательно кинет ее на свое ложе. Эх, похвастаться не перед кем. В который уже раз он пожалел о том, что нет с ним рядом друзей. Потом он вспомнил, что скоро они с Белогостом отправятся на праздник в село. И там будет Белогорка. Он вспомнил ее серые смешливые глаза и мечтательно замер. Теперь-то ему есть что ответить на ее постоянные шуточки. Да и не посмеет она уже так над ним издеваться. Все-таки у него уже настоящий меч на поясе и зарубленный косолапый в активе. Во всяком случае, хочется на это надеяться. Девчонки — такие непредсказуемые. Уже привычным движением он зацепил приготовленный обрез кожи на крюк и ловко подкинул в руке лещади, развернувшиеся в воздухе.
