Юзеф Крашевский - Хата за околицей
Работа отнимала у него все время, только иногда, в длинные вечера, Янко рассказывал Мотруне замечательнейшие события в жизни ставичан, надеясь рассказом рассеять ее скуку. Мотруна слушала и молчала, молчание вошло у нее в привычку, изредка затягивала она колыбельную песню, но песня прерывалась тяжелым вздохом, и опять наступало молчание.
Свято исполняя материнские обязанности, она забывала и нужду, и горе, находила в них утешение, отрадные надежды и цель своей жизни, улыбка дитяти вызывала и на ее устах печальную улыбку, и ни на минуту не отрывалась она от колыбели, — возле нее она работала, отдыхала и засыпала.
Такова была жизнь обитателей бедной лачужки, так протекали дни и ночи, месяцы и годы. И на селе жизнь текла обычным руслом: старики отправлялись на вечное житье, их места занимала молодежь. Прошли длинные годы, а в мазанке только крыша зарастала мхом, Мотруна побледнела и нагнулась к земле, Янко пожелтел, и с каждым днем горб его становился тяжелее, девочка начала ходить, но участь наших героев нисколько не изменялась.
В селе уж не чуждались Мотруны, но все-таки неохотно вступали с нею в сношения, и всему виной была одна бедность: на сплетни мало кто обращал внимания.
Трудно было отыскать для Мотруны работу, потому что как поверить нищей? Благодаря усердию Янко, препятствия несколько устранялись: в избенке был кусок хлеба, и всегда находились средства для удовлетворения необходимых потребностей. Когда дитя подросло, Мотруна стала в летнее время наниматься жать, Янко никогда не сидел без дела и зарабатывал вчетверо больше своей хозяйки. На заработанные деньги они проживали всю зиму.
От беспрестанных трудов силы Янко незаметно начали истощаться, что было приписано недоброжелательству и колдовству невесток. Он начал ходить от знахаря к знахарю, пил разные целебные снадобья и вскоре до того ослабел, что не в силах был подняться на ноги.
Наконец в один осенний вечер больной почувствовал приближение смерти и, опасаясь причинить несчастной вдове беспокойство, взял палку и, не сказав ни слова, поглядев только сквозь щель на девочку, которая уже бегала и играла, побрел к избе братьев. Насилу дотащился бедняга и, переступив порог, упал.
— Ха, ха, ха! Вот и я к вашим услугам, вам хотелось, чтобы я воротился — вот и воротился. Из отцовского наследства хоть домовынку[20] мне сделайте, да похороните, как следует.
Через час его не стало, братья долго бранились и сердились, а все-таки принуждены были похоронить покойника.
Внезапное отсутствие Янко возбудило в душе Мотруны зловещие предчувствия, трудно сказать, что она перечувствовала, когда разнеслась весть о смерти дурачка. С ним лишилась она единственного существа, которое сочувствовало ее горю и светлым надеждам, бескорыстно делилось с нею трудами и часто облегчало ее горькую долю.
Воспоминание о нем никогда не могло изгладиться в душе Мотруны. Сядет ли она в хате, выйдет ли в сени — всюду видит пред собой следы его трудолюбивой руки и смышлености: из одной необходимости он сам собой выучился бочарному и слесарному делу и трудами своими снабжал пустую мазанку. На колышке над скамьей, против печки, где обыкновенно сиживал Янко, еще висела его запыленная дырявая шляпа.
Поцеловав гроб, положив на него последний кусок хлеба и холста, Мотруна проводила в вечность другого друга. Поздно ночью воротилась она домой и долго думала о грозной будущности.
Лепет малышки пробудил ее, и она усердно принялась работать. Но теперь уж некому было торговаться и разносить оконченную работу.
XXXIV
В нужде, среди всякого рода лишений, не раз грозивших смертью, росла сиротка Маша.
Мать, как все матери, видела в своем детище что-то необыкновенное и возлагала на него великие надежды. Девочка в самом деле была замечательной красоты. Все любовались ею, когда она, подобрав фартучек, идет бывало с матерью на работу. В прекрасном детском личике соединились черты двух типов — восточного и северного. Прекрасные черные глаза, каштановые волосы, белый цвет лица, прямой нос, высокий лоб, немного выдавшийся вперед, розовые улыбающиеся губки — все это производило самое приятное впечатление на всех, даже старики не раз засматривались на Машу и не раз повторяли: "Славная будет девка!" А Мотруна души в ней не чаяла: последний грош отдавала, чтоб одеть, накормить ненаглядную дочку.
Маша отличалась сметливостью и трудолюбием, на десятом году она уже работала с матерью, предупреждала ее желания и неожиданным советом удивляла мать, готовую стать на колени пред своим разумным детищем. С утра до вечера девочка резвилась, пела, суетилась, а когда мать, по обыкновению предавшись печали, опускала голову, Маша бросалась на ее колени и поцелуями рассеивала мрачную думу.
Воспитанная в нужде, девочка как-то инстинктивно отгадывала, чем пособить всякому горю, отстранить всякую неприятность.
Красота и расторопность расположили к Маше ставичан, всякий охотно говорил с нею, а бабы нередко, возвращаясь с базара, давали ей яблоки, баранки и другие лакомства.
Так росла последняя героиня хаты за околицей.
В несколько лет хата эта сделалась дряблой старушкою и для дальнейшего существования требовала заботы и труда. То проваливалась крыша, то наклонялись стены, то открывались огромные щели. Мать и дочь вместе лепили, замазывали, конопатили, но все напрасно. С первым дождем являлись промоины и пропускали воду, а ветер врывался в избенку и шумно ходил по ее пустым углам. И холодно, и сыро, и темно было в мазанке, но по-прежнему жили в ней горемычные хозяева, и длинные дни тянулись в этом приюте нищеты такою же печальной чередой, как тянутся они во многих великолепных палатах.
Девочке, не знакомой с людьми, не видевшей даже светлицы зажиточного крестьянина, никогда не грезилось, чтобы кто-нибудь имел более удобное жилище. Благодаря этому счастливому заблуждению, не знала она многих печалей.
И росла и расцветала прекрасная Маруся среди ветхих и голых стен мазанки, как цветок, Бог весть, какими судьбами занесенный на песчаный утес, Бог весть, откуда получающий жизненные соки и дневную пищу. Видела она печальное, бледное, увядшее лицо матери, слышала только стоны, вздохи, жалобы, куда бы она ни взглянула — все было грустно, уныло, мрачно, отовсюду веяло холодом смерти, и однако ж румянец жизни нередко окрашивал хорошенькое личико прекрасной девочки, любопытство оживляло глаза, а тревожное желание узнать людей, броситься в омут жизни волновало молодую, свежую грудь.
Читатель, вероятно, видел или слышал о том, как воспитываются крестьянские дети. Один Бог печется о них, точно так же, как печется Он о птицах небесных и о цветах полевых. Деревенские ребятишки слушают басни, песни, учатся практической мудрости у своих родителей, размышляют в поле за работой, смотрят на разнообразное небо — и сердце мало-помалу развивается, а ум, с каждым днем обогащаемый новыми опытами, крепнет, растет, мужает. Узнают они меньше, чем мы, но чувствуют так же, если только не больше, угадывают гораздо лучше, потому что им говорит неиспорченное сердце, а его слову они привыкли покоряться…
Маруся не пользовалась и таким воспитанием. Мать по целым дням упорно молчала, из села никто не заглядывал в избу.
Правда, Мотруны теперь не отталкивали, но все еще называли ее цыганкой. Дети боялись Маши, и за все ласки ее часто отплачивали какой-нибудь оскорбительной шуткой. О, дети иногда бывают жестоки!
Не раз на возвышенности против кладбища пастухи пасли стада, почти у самой избы разводили огонь, пекли картофель, бегали, беспечный смех их проникал в избу и вызывал оттуда сиротку. Но чуть только показывалась она на пороге, смех замирал на устах веселой толпы, слышался шепот: "Цыганка! Дочь знахарки!", все разбегались, и Маруся печально возвращалась в избу. А как часто старалась бедняжка угодить этой буйной толпе: собирала щепки, разводила огонь, носила воду, недоверчивые дети принимали услугу, но не говорили, не резвились, не дружились с нею.
Маруся была одна-одинешенька. Часто, сидя на пороге избушки, всматривалась она в пустую окрестность и пристально наблюдала предметы, на которые другой не обратил бы внимания.
Пролетали ласточки, чирикали воробьи, расхаживали сороки у самой избы — и Маша следила за их движениями, вслушивалась в их голоса, в чиликании она искала мысли, отгадывала желания. Настанет лунная ночь, и маленькие суслики высунутся из своих нор, усядутся в кружок и поведут таинственную беседу, — девочка, затаив дыхание, долго наблюдает за ними… Кружится ли над избушкой шумное стадо скворцов, тянутся ль утки, расхаживают ли журавли по дороге, или заяц боязливо пронесется через дорогу и пропадет в кустах, — все это в глазах сиротки были явления, достойные внимания и размышления.
