Йожо Нижнанский - Кровавая графиня

Владычица замка набросилась на нее в приступе безумной ярости, стала бить ее кулаками по лицу, пинать ногами.

— Вот тебе, вот тебе, бунтарское племя! Сдохни, сдохни, как подохнут твои ублюдки! — шипела она.

Старушка держалась с молчаливым достоинством.

Зрители с ужасом наблюдали этот взрыв гнева, то тут, то там раздавались возмущенные крики.

Когда старушка повалилась на землю, графиня приказала своим служанкам:

— Отнесите ее в темницу! — Но тут же ее осенила дьявольская мысль: — Нет, погодите немного, пусть возьмет с собой на память и для потехи три пальца сына! Эй, слесарь! — окликнула она Павла Ледерера. — Неси сюда клещи, я ему сама выжгу пальцы… Илона, ступай поторопи Дору!

Павел Ледерер торопливо обмотал тряпками длинные, покрытые деревом ручки клещей, потому что они чересчур накалились, и осторожно понес их, точно факел. Казалось, раскаленные клещи пылают огненным языком. С них посыпались искры и на мгновение озарили фигуру чахтицкой госпожи.

Напряжение во дворе достигло предела.

Вдруг во дворе послышались отчаянные вопли. Из дверей замка выскочила Дора, за ней — Илона.

Охваченная дурным предчувствием, госпожа выронила клещи.

— Что случилось? — заорала она.

— Темница пуста! — гаркнула Дора. — Калина исчез, следа от него не осталось. Дверь заперта, но за ней я нашла только веревку, которой он был связан.

Старушка-мать ожила, услышав весть о побеге сына. Чахтичане приосанились, загомонили. Никому и в голову не приходила мысль, что завтра же их могли призвать к ответу за сочувствие разбойнику.

Алжбета Батори не в силах была собраться с мыслями. Затуманенный гневом рассудок отказывался служить. Весь мир сговорился против нее. Она не знала, как заставить замолчать толпу, как смыть позор, который так неожиданно настиг ее.

— Под моей крышей скрывается предатель! — вскинулась она, исходя мстительной злобой, и бросила на слуг ястребиный взгляд, словно выбирая, на кого обрушить подозрение в предательстве и тут же прилюдно покарать его, дабы клещи не лежали без дела и виселица получила положенную жертву. Каждый, на ком задерживался ее взгляд, содрогался при мысли, что может оказаться беспомощной игрушкой ее мести.

Смолкли и чахтичане. Они вдруг осознали, как неразумно было давать волю своим чувствам.

Но случилось то, чего никто не ожидал.

Перед хозяйкой замка появился гайдук. Неведомо откуда взялся, словно из-под земли вырос, высокий, косая сажень в плечах, и крикнул зычным голосом:

— Верно, чахтицкая госпожа, под твоей крышей предатель! Предатель, который продал товарища!

И он молнией метнулся к Павлу Ледереру и стал молотить его кулаками по голове, пока тот не рухнул на землю.

— Это тебе только залог того, что ты за свою измену схлопочешь!

Еще прыжок — и он уже стоял перед графиней:

— А тебя, дьяволица, я малость погрею!

Он схватил клещи, раскрыл их и ткнул Алжбету Батори в бок. Она завизжала от боли: клещи впились ей в бедро.

— Теперь ты будешь знать, как приятно рвать каленым железом живое человеческое тело! — Он поднял старую Калинову. — Пойдем, матушка, мы не дадим вас в обиду!

Никто во дворе не успел опомниться, как гайдук уже посадил старушку на коня, сам взобрался и погнал его прочь.

Отскакивая с дороги, чахтичане кричали вслед:

— Вавро! Это Вавро!

Это был действительно разбойник Вавро. Когда Андрей Дрозд послал его в Чахтицы разведать, что случилось с Яном Калиной, ему пришло в голову переодеться в мундир одного из павших гайдуков. Так он незаметно проник в замок и замешался среди пандуров, чтобы гайдуки не узнали его. А когда пандуры разбежались по темным закуткам двора, он тихонько прокрался к перевернутому котлу и затаился позади него. Вавро хотел как можно ближе подобраться к владычице замка, чтобы в нужную минуту выполнить поручение. А если его постигнет неудача, так он подожжет амбар и стога: по озаренному небу вольные братья поймут, что он в опасности, и придут на помощь. Но тут он узнал, что Калина неведомо каким образом сбежал, и тогда у него созрело решение спасти его мать.

И вот они уже исчезли за воротами.

Госпожа, забывшая от боли весь свой гнев, рухнула на руки служанок.

— Прочь отсюда все, прочь! — успела она еще крикнуть чахтичанам, на редкость довольным ходом событий, и бурно разрыдалась.

Она была не в состоянии двинуться с места. Служанки понесли госпожу, но стоны ее не тронули ни единого сердца.

Чахтичане молча оставляли двор.

Весь замок был на ногах. Молоденькие служанки носились из зала в зал, точно птицы в клетке, испуганные, всполошенные. Они делали уборку при свете свечей: все должно было блестеть, нигде — ни пылинки, ни соринки.

Швеи трясущимися руками дошивали новый прекрасный наряд госпожи. Мучительная тревога терзала молодые души, туманила глаза, запавшие от постоянной бессонницы.

Недобрые предчувствия нахлынули и на трех бабищ — Дору, Илону и Анну. Они хмуро сновали между девушками. Спальня госпожи настолько притягивала их внимание, что девушкам даже не доставались обычные окрики.

Временами из спальни доносились пронзительные визги. Они еще никогда не слышали, чтобы госпожа так кричала от боли, хотя служили тут уже долгие годы. Однако эти вопли пробуждали в них отнюдь не сочувствие. Только страх, какого до сих пор еще не испытывали. Что, если она вдруг обвинит их в том, что почти все, что случилось, на их совести? Что, если она вздумает наказать их за бегство Магдулы Калиновой и Яна Калины, за неудачи и унижения, в которых они совсем не повинны? При такой мысли мурашки пробегали по сморщенной коже.

Общая тревога и общая опасность сблизили ревнивых соперниц. Анна Дарабул, Дора Сентеш и Илона Йо собрались у дверей спальни и стали судить-рядить, как им обойти господскую немилость.

Девушки взирали на них со страхом. Когда такие бабищи, оспаривающие друг у друга в смертельной схватке расположение госпожи, вдруг приходят к согласию и совместно начинают что-то обдумывать и замышлять, есть от чего трепетать в страхе!

Алжбета Батори металась от боли на высоком ложе с балдахином, а склонившись над ней, на ступеньке у кровати хлопотала Майорова.

— Еще чуть-чуть потерпи, твоя светлость, и все боли пройдут, — утешала она.

Вавро изрядно ущипнул графиню клещами. Высоко над коленом зияла рана, словно туда впились хищные клыки.

— Я убью тебя, Майорова, — цедила сквозь зубы госпожа, пока старуха промывала рану маслом и смазывала целебной мазью. От этой мази рану невыносимо жгло, раздирающая боль усиливалась. Знахарка спокойно стояла над ней, утешно улыбалась:

— Потерпи малость, твоя графская милость, скоро забудешь, что вообще что-то у тебя болело.

И в самом деле, госпожа скоро почувствовала облегчение и села в постели. Но чем меньше жгло рану на ноге, тем больше терзала израненная гордость при воспоминании об унижении, нанесенном разбойниками и дерзким поведением чахтицких горожан. Воспоминание о чахтичанах, ликовавших по поводу таинственного побега Яна Калины, вызывало в ней ярость. Ее лицо так чудовищно преобразилось, что Майорова испуганно соскочила со ступеньки у кровати.

— Горе им, не миновать им жестокой мести! — крикнула госпожа так злобно, что старые служанки отпрянули от двери, а девушки в зале затрепетали.

Взглянув на темную обожженную рану, смазанную черной пахучей мазью, она еще яростнее завопила.

— Две-три недели — и раны как не бывало, — успокаивала ее Майорова.

— И следа не останется?

— Возможно, и следа не останется.

— Возможно? — раздраженно переспросила потерпевшая.

— Я всего-навсего глупая тварь, — осторожно ответила Майорова, — умом не богата, разве что немного опыта накопила. Ожоги поменьше могу залечить и без следа. Но от такой большой раны, трудно сказать, не останется ли темный шрамик. Вот и думаю: не посоветоваться ли твоей графской милости с умным и ученым врачевателем? В Прешпорке, говорят, есть такой и творит будто бы чудеса.

Госпожа тотчас вознамерилась отправиться в Прешпорок. Все равно ей необходимо увидеть Дёрдя Турзо, подать жалобу на чахтичан, оказавших поддержку разбойникам, и попросить его послать в наказание в Чахтицы войско для защиты и поимки разбойников.

Майорова тщательно перевязала рану.

Утихающая боль, надежда на полное исцеление, возможность унизить Чахтицы и жестоко отомстить разбойникам ненадолго прояснили чело чахтицкой госпожи. Старые служанки, словно почувствовав это, поспешили войти с докладом.

— Ваша милость, госпожа, — проговорила с достоинством Дора Сентеш, — портнихи как раз закончили новое платье!

— Такого платья никто никогда не видывал! — добавила Илона.