Станислав Калиничев - Невенчанная губерния
— А теперь все погуляйте, нам с Романом поговорить надо.
Серёжка и Наца поднялись тут же. Дина посмотрела рассеянно вокруг, но натолкнулась на сердитый взгляд отца, встала и тоже вышла. А Шурка остался. Он не считал себя лишним, но главное, Штрахов сделал вид, что не замечает его присутствия. Крякнул неопределённо и обратился к Роману.
— Надо тебе поступить в Макеевскую школу десятников. Оттуда люди выходят. Многие и штейгерами работают. Рекомендацию от управления мне обещали достать. Шахта платить за тебя будет…
— Макеевка рядом, — сдерживая обиду, ответил Роман. — Ежели ты, Степан Савельевич, думаешь, что с глаз долой — так из сердца вон, — то надо бы меня спровадить куда подалее.
— Имей терпение, — сокрушённо вздохнул Штрахов. Он сам был расстроен, и его горький вздох умерил агрессивность Романа. — Вот скажи: могу я отдать Нацу за коногона? Только не перебивай, а слушай. Она росла как барышня, а ты приведёшь её в барак. Дом вам купить я не могу. У меня ещё одна невеста есть — Дина. Старшая, между прочим. И вообще, где это ты видел, чтобы коногон имел свой дом? Так вот. Мне нужно, чтобы ты дал согласие на учёбу, а уж хлопотать я буду сам. Если поступишь, то в Макеевку можешь перебираться вместе с Нацей. Я и квартиру помогу вам снять.
— Степан Савельевич… — опешил Роман.
— Ладно, ладно! — не давая ему расчувствоваться, мрачно сказал Штрахов. — Обвнчаетесь, когда поступишь. Я тоже дитю своему не враг. Если любите… Только бы документы раздобыть, бумагу на тебя. Начальство сейчас занято, всё не подберут уполномоченного по выборам в Думу. Его, видишь, при всех, на собрании надо выбирать, а они боятся собрание разводить. Когда сойдётся орава шахтёров — всякое можно ожидать. Ну да раньше или позже… Так ты согласен идти в школу десятников?
Выходило так, что Штрахов уговаривал Ромку идти учиться, брался похлопотать за него, а то, что свою дочку предлагал в жёны, получалось само собой. Вроде бы это такая мелочь, которая при соблюдении первого условия достанется ему впридачу. Всё складывалось настолько хорошо, что теряло правдоподобность. Роману радоваться бы, но что-то тёмное не уходило из груди. Он ждал какого-то подвоха.
Шурка в тот же вечер рассказал Сергею всё, что слышал, оставшись за столом. Братья искренне радовались за друга, не ведая лишних сомнений. Героями отрадных событий они считали прежде всего себя. Лишь потом, пережив полной мерой выпавшее счастье, оба поняли, что надолго, а возможно, и навсегда теряют лучшего друга и защитника.
Начиная со среды на руднике все только и говорили о предстоящих выборах уполномоченного. Они были намечены на воскресное утро. Об этом говорили в мастерских, в конторе и даже в бараках. Мальчишкам не терпелось увидеть, как это станут о чём-то разговаривать сразу столько людей! Ждал этого дня Пров, ждал и Роман, хотя его нетерпению были иные причины…
Вечером в пятницу Пров Селиванов довольно поздно вернулся с работы. Он терпеливо дождался, пока схлынула смена, и в бане стало немного свободнее. В казарму он пришёл мрачный, плечом вперёд протиснулся между нарами и стал собирать свой фанерный, в виде приплюснутого бочонка, чемоданчик. Сергей и Шурка молча наблюдали за его действиями. Он ощущал на себе их вопросительные взгляды. Закончив недолгие сборы, сказал глухим голосом:
— Проводите меня, ребятки.
По ночной улице Назаровки, мимо Технической колонии, состоявшей из нескольких домиков рудничного руководства, которая в быту называлась Котлетным посёлком, вышли в степь.
— Не дают нам фараоны засиживаться, — вздохнул Пров.
— Чего же так вдруг? — спросил расстроенный Шурка.
— Господа Абызовы правды нашей боятся.
— Я что-то не всё понимаю…
— Когда-нибудь поймёшь, — отозвался Паров. — Нынче ночью или завтра будут обыски и аресты. Это перед собранием будет сделано. Я Романа и товарищей предупредил. За ними ещё ничего нет, но дня на три-четыре могут упрятать, пока не пройдёт собрание.
— Сам-то откуда узнал?
— Такая у меня профессия… Ну, пора! Возвращайтесь, дальше я один пойду.
Серёжка молчал. Ему перехватило горло. Пров обнял его, прижал к себе, похлопал по плечу.
— Хорошие вы ребята, жалко расставаться.
— Даст Бог — ещё встретимся, — совсем по-взрослому сказал Шурка.
Его напускная бодрость рассмешила и растрогала Прова.
— Нет, братцы. С Провом Селивановым вы уже больше никогда не встретитесь. Нету больше такого.
— А какая же твоя настоящая фамилия?
— В Назаровке был Селивановым, а вот на Обиточной или Провиданке… сам ещё не придумал, какая будет.
— Жалко, — сказал Шурка, уже не скрывая своего огорчения. — Когда нету имени, так вроде и человека нету. Совсем жалко…
— Не расстраивайтесь. Настоящее имя у меня есть. Если придёте… ну, в организацию, а на шахте такая обязательно сложится, я это почувствовал, то где-нибудь обязательно встретимся. Ну, Шурка, давай чемодан.
Он взял свой не тяжёлый чемоданчик и вскоре растаял в степи.
ГЛАВА 7
Бабушка Надежда Ивановна жила в Рутченковке вместе со своей компаньонкой Лидой-Гречкой (так все называли эту женщину). Они занимали часть дома — две комнаты, кухня, веранда и дворик — на сонной и пыльной улице станционного посёлка.
Муж Лиды когда-то работал кладовщиком у Савелия Карповича. Он был намного старше жены, тучный, и однажды помер от сердечного удара. Детей у них с Лидой не было. Она часто помогала Надежде Ивановне и прижилась в доме стариков Штраховых. Не оставила она бабушку и после смерти Савелия Карповича.
Теперь это были две старые женщины, «компаньонки», как выражалась бабушка, однако посторонний человек сразу мог определить, кто из них хозяйка, а кто — приживалка. Нет, они были на «ты», Лида позволяла себе даже поворчать. Только никогда не просила подать ей мандеполь, не вредничала: вот, мол, после каждой твоей уборки не могу найти очки… Всё происходило как раз наоборот Лида была из мариупольских греков. Там, в Мангуше, жили её родственники: дети сестры и внучатые племянники. Каждое лето она ездила в Мариуполь, и месяца полтора-два проводила у родственников.
Стоило Гречке уехать, как бабушка начинала хандрить, жаловаться на недомогание или тоже пускалась разъезжать по гостям. И на этот раз ничего неожиданного не произошло. Надежда Ивановна расхворалась, да так, что затребовала к себе Дину. «Неровен час — помру, и сообщить про то будет некому», — передавала она через знакомых. Дина поморщилась-поморщилась, но поехала. Бабушку любили, в праздники она могла ещё раскошелиться на дорогой подарок, и вообще родственники считали, что Надежда Ивановна уберегла от конфискации больше, чем им казалось вначале.
Дина пробыла в Рутченковке больше месяца, а когда вернулась домой, стала выговаривать матери:
— Не такая уж она была и больная! У них в посёлке появился новый доктор — молодой, неженатый. Вот она всё меня с ним знакомила…
— Что же в том плохого? — спросила мать.
— А что хорошего? Мальчик-пупсик. Усы для солидности отпустил — как крысиные хвостики. Нашла мужчину — петушком разговаривает. Да у него, как у ребёнка, щёчки розовые — тьфу! Противно даже.
Вскоре после возвращения Дины к ним в дом нагрянул Клевецкий. Подъехал он на извозчике, надушенный, с цветами. Вручил их, правда, хозяйке. Поинтересовался, вертя головой по сторонам, дома ли Степан Савельевич? (Искал-то, ясное дело, не хозяина). Мария Платоновна любезно препроводила его в горницу. («В гостиную!» — поправили бы её девчонки).
— А к нам Леопольд Саввич! Девчата, вы где? — проходя вместе с гостем по комнате, кликнула хозяйка.
— А… разве Дина уже вернулась? — чуть поспешней обычного спросил гость.
Но мать этого нюанса не заметила, а если и заметила, то могла принять за выражение радости — ведь он давно не видал старшую. — Вы присаживайтесь, я чайку сотворю.
— Нет-нет, я ненадолго. Заехал к Степану Савельевичу. Посоветоваться.
Из своей комнаты выплыли Дина и Наца.
— Ах, девицы! — озарился он в любезной улыбке, но взгляд блуждал где-то между ними. Дианочка, Настасьюшка… Соскучились, небось, друг по дружке
Лишь называя их имена, он взглянул на одну, потом на другую. Дину неприятно задело, что посмотрел он на неё как на чужую. Не то, чтобы доверия, общей тайны, но и смысла никакого во взгляде. Пустыми глазами скользнул он и по Наце. Но младшая таким огнём полыхнула в ответ, только что не прыгнула от радости. У Дины от этого бесстыжего, откровенного взгляда, которым одарила Клевецкого младшая сестра, заныло под ложечкой. Хотелось думать, что ошиблась, что показалось. Но и сам Леопольд сбросил на момент пелену с глаз, строго посмотрел в ответ, вроде бы команду отдал, понятную только ему и Наце. Он ещё несколько минут пошумел, разговаривая одновременно со всеми тремя женщинами, сообщил об очередном скандальчике в юзовском клубе, посетовал на отсутствие Степана Савельевича и исчез.
