Юрий Вяземский - Детство Понтия Пилата. Трудный вторник
Представь себе, на некотором расстоянии от меня человек этот вдруг содрогнулся, остановился, опустил голову и принялся торопливо и раздраженно протирать пальцами глаза, точно в них попала пыль или соринка. А после мотнул головой, как бы вытряхивая из глаз слезы, и с удивлением принялся оглядываться по сторонам, пока взгляд его на меня не наткнулся и на мне не замер. Он долго и словно с болью меня разглядывал. А затем обернулся к своим африканцам и заговорил с ними на совершенно незнакомом мне языке, несколько раз сердито и властно ткнув пальцем в мою сторону.
Тогда один из африканцев двинулся в нашу сторону и, к нам подойдя, спросил на ломаной латыни:
«Кто эта мальчик?».
Я не успел ответить. Не только потому что растерялся, а потому что один из сопровождавших меня рабов выступил вперед и строго объявил:
«Этот мальчик – гость и родственник почтенного Гелия Понтия Капеллы. А тебе какое дело, раб?!»
«Мне – никакое. Моя хозяин хотела знать», – ответил негр.
«Ну, так я объяснил тебе. И ступай лучше своей дорогой».
Грозный африканец тут же отошел. И мы пошли дальше. А странный господин в тюрбане и балахоне остался стоять посреди площади, провожая нас пристальным и тревожным взглядом.
Мы обогнули курию, и тогда я спросил:
«А кто это?»
«Это наша местная достопримечательность – царь Архелай, – охотно и усмешливо ответил мой экскурсовод. – Три года назад великий Август отнял у него царство и поселил в нашем городе. Но он, вишь, до сих пор строит из себя царя. Никак не может отвыкнуть».
«А где у него было царство?» – спросил я.
«Говорят, в какой-то Иудее».
«А эта Иудея где? В Галлии?» – Я тогда даже не слышал такого названия – «Иудея».
«Нет, на Востоке. Рядом с Африкой», – ответил сопровождавший меня.
«А почему он на меня обратил внимание?» – спросил я.
«Не знаю. Он никогда ни на кого не смотрит. А тут вдруг… Понятия не имею. Видно, совсем спятил с ума. К детям стал приставать!» – Раб рассмеялся.
«А страшные черные люди с палками…» – начал я. Но мой экскурсовод, еще больше развеселившись, пояснил:
«Они только с виду – страшные. На самом деле мухи не обидят. Тут им не Африка. Даже если на нашу галльскую собаку попробуют палкой замахнутся – вмиг палки переломаем, а этих черных истуканов запрячем на недельку-другую в эргастерий. У нас с этим строго».
Тогда я не понял и не мог понять. Но ты представляешь себе, Луций?! Фортуна уже тогда, в двенадцать лет, показала мне мою будущую Иудею! И сына Ирода Великого, Архелая, заставила увидеть меня! Кольнула невидимым копьем и велела спросить мое имя. Архелай был последним царем Иудеи. А я – ее пятый префект. Во дворце его теперь живу, в саду его отдыхаю, в банях моюсь и греюсь.
Боги! Я уже в тепидарии! Я так увлекся своими воспоминаниями, что не заметил, как из калдария перебрался во фригидарий – устал от духоты или перегрелся. Нырнул в холодный бассейн. Видимо, поплавал там некоторое время. А потом перешел в тепидарий. И всё это время мысли мои не прерывались, и я словно жил внутри рассказа…
Эй, кто там в прихожей?… Привет тебе, Диоген. Нет, не надо массажа. Я еще несколько раз зайду в калдарий. Потом разомнешь мне спину. А пока принеси мне фруктов. Как обычно. И прибавь к ним этих маленьких, беленьких… Как их?… Ну да, баккуротов… Нет, по-прежнему никого ко мне не пускай. Перикла, тем более… Максим не спрашивал?… Ну ладно… Ступай…
Пора, наконец, перебраться в Германию. Впрочем… Несколько моментов еще придется вспомнить. Кратко, очень кратко…
X. Дальше мы двигались так:
В Лугдуне мы, понятное дело, не останавливались. Ведь там жили мои родственники по матери!
Мы пересекли Родан в южном предместье, обогнули строившийся амфитеатр и ускоренным маршем двинулись сперва строго на восток, а затем, снова наткнувшись на Родан (река в этом месте сильно петляет), по ее левому берегу отправились на север.
В Генаве мы распрощались с Нарбонской Провинцией и въехали на территорию Кельтики, в ту восточную ее часть, которую называют Гельвецией.
Двигаясь вдоль северного берега Леманского озера мы миновали город, который римляне называют Юлиевой колонией всадников, а гельветы – Новиодуном, то есть Новым Городом. Хотя в Новиодуне мы остановились на ночлег, Фортуна хранила молчание и ни малейшим знаком, ни крошечным намеком, ни смутным даже предчувствием не дала мне знать, что в этом городке мне суждено и предстоит прожить целых пять лет, возмужать и надеть тогу мужчины.
Из Юлиевой колонии мы проследовали сначала до Лусонны, затем до Вивиско, а у Вивиско повернули на север и направились через Виромаг и Минодум к Авентику – городу, который теперь называют столицей гельветов.
Из Авентика мы двинулись в землю раураков. В Августовой Колонии Ветеранов Под Покровительством Аполлона Среди Раураков – так официально называлось это поселение, основанное Мунацием Планком то ли сразу после убийства божественного Юлия, то ли спустя тридцать лет Луцием Октавием, – в Августе Раурике мы не только заночевали, но отец, до сих пор предоставленный самому себе, здесь впервые встретился с местным военным начальством, а именно – с префектами Испанской и Счастливой Мезийской кавалерийских ал, расквартированных в этом месте. От них он узнал, что ни в одну из ал не готовы принять его турму, потому как обе алы приписаны к легионам, расквартированным в Могонтиаке, и их собираются держать в резерве; отцу же предписано следовать к Нижнюю Германию, в Кастра Ветеру, или Старый Лагерь, а там ему будет сообщено и приказано, куда двигаться дальше и к каким войскам присоединиться.
Посему на следующее утро мы выступили из Августы и продолжили путь на север, в землю трибоков. Великая германская река Рейн, которая теперь все время была от нас по правую руку, то надвигалась на нас, и тогда мы ехали по ее песчаному берегу, то отступала в сторону, заслоняясь от нас тростниковыми зарослями и болотистыми топями, а мы вместе с дорогой, в поисках твердого грунта, прижимались к холмам и взгорьям на западной стороне долины.
Через пять дней мы достигли Аргентората, а еще через семь дней прибыли в Могонтиак.
В Могонтиаке отец целый день ожидал, пока его примет Луций Ноний Аспрена, которому были вверены Второй и Четырнадцатый легионы. Но Луций Аспрена, несмотря на то, что сам изъявил желание переговорить с только что прибывшим из Испании турмарионом, так и не нашел времени принять Марка Пилата.
Мы двинулись дальше.
Через четыре дня мы уже были в земле убиев, на шестидесятом миллиарии, у жертвенника Августа и Ромы.
А еще через три дня достигли, наконец, Кастра Ветеры – штаб-квартиры Семнадцатого, Восемнадцатого и Девятнадцатого легионов и зимней резиденции главнокомандующего Публия Квинтилия Вара. Но было лето, и Вар с тремя легионами, как выяснилось, находился под Ализоном.
Посему, дав нам сутки на отдых, гарнизонное начальство предписало нам двигаться в Ализон.
На рассвете следующего дня по прочному мосту, построенному Друзом, мы перебрались на правый берег Рейна и вступили на землю Германии. Уже к вечеру мы достигли реки Лупии и переправились на ее правый берег. А на следующий день по военной Друзовой магистрали двинулись на восток через земли тубантов и бруктеров. (В те времена была только одна дорога – по правому берегу, но на ней уже были постоянные укрепленные пункты, расположенные друг от друга на расстоянии дневного перехода легионов.)
Однако позволь мне, Луций, в своих воспоминаниях некоторое время еще не покидать Галлию и вот о чем тебе рассказать:
XI. После пиренейского тумана и рассказа о Квинте Первопилате отец снова не обращал на меня внимания и на привалах разговаривал только с Лусеной.
Но уже возле Нарбона вдруг подъехал ко мне и заявил: «Конника из тебя, боюсь, не получится. Но будущему мужчине, конечно, надо учиться правильно ездить на лошади. Я объясню Агафону, как с тобой надо заниматься».
Что именно он велел Агафону, моему учителю, я так и не понял. Однако возле Немавса отец велел мне сесть на уксамского коня, вдвоем со мной ускакал вперед и на берег моря и два часа к ряду занимался со мной как учитель с учеником, настойчиво, терпеливо и на удивление бережно, почти ласково. Не стану тебе описывать приемы, которым он меня обучал. Но эти уроки я на всю жизнь запомнил, и они не раз выручали меня: по меньшей мере, дважды спасли от тяжелых травм и, может статься, даже от смерти.
Окончив тогда тренировку, отец сказал: «По-прежнему не чувствуешь лошади. И, судя по всему, не дали тебе боги того дара, который есть у меня и который был у твоего прадеда. Но ты, оказывается, совсем не такой пустой и никчемный, как я о тебе думал». И дружески хлопнул меня по плечу.
А когда вдоль Родана мы двигались от Арелата к Вьенне, немного не доезжая до поворота на Коттийскую дорогу, где с левой стороны, между рекой и дорогой, есть изумительное по гладкости и ровности поле, никем не вспаханное и не засеянное, – так вот, как только наша телега подъехала к этому полю, отец, утром ускакавший вперед, неожиданно вернулся к обозу на мавританском коне, ведя в поводу другого мавританца. Он велел мне сесть на этого второго коня и, пока телеги двигались вдоль поля, учил меня управлять мавританцем, разгоняя его до бешеной прыти, а затем осторожными, плавными, широкими дугами гася скорость… В заключение отец сказал: «Конечно, у тебя еще нос не дорос до мавританца. И, скорее всего, никогда не дорастет. Но сын Марка Понтия Пилата должен хотя бы иметь представление об этих замечательных конях».
