Франсуаза Шандернагор - Селена, дочь Клеопатры
Отлично! Она не хотела его видеть? Он тоже! И не скоро захочет!
Он в последний раз посмотрел на море с кормы трехмачтового судна: надеялся ли он после двухчасового плавания увидеть вдалеке «плавучие крепости» Сосия, который еще утром командовал левым крылом, своего вечного друга Сосия? Но позади «Антонии» не на что было смотреть, кроме как на длинные белые следы на воде.
Когда стало очевидно, что надежды больше нет, он перешел в носовую часть корабля. Он выслеживал. Вот уже два дня, как он внимательно вглядывался вперед, но опасался при этом не подводных камней, а атаки одного из незаметных отрядов – небольших бирем[125] с низкими палубами, которые Агриппа, адмирал Октавиана, распределил в засадах вдоль всего греческого побережья, от Левкады до Мефоны. Эти самые биремы с весны топили тяжелые транспортные колонны с египетским зерном и морили голодом его войска.
– Отдохни, генерал, – подойдя к нему, сказал сириец Алексас. – Мы здесь, мы последим.
Но он заупрямился и даже не сдвинулся с места, простояв на носу корабля всю ночь. Как будто он мог еще взять реванш! Как будто еще можно было хоть что-то спасти…
Иногда, изнуренный, он прекращал делать вид, что напряженно высматривает вражеские корабли, и в отчаянии ронял голову на руки. Именно в этой позе его застали Алексас и египетский капитан: они пришли узнать у него ночной пароль. Они говорили по-гречески, а Антоний машинально ответил по-латыни, да к тому же римской поговоркой: «Никто не может развязать нить, сплетенную Фортуной». Он тут же осознал свою оплошность, но не знал, как ее исправить. В конце концов, смесь языков и наций – это то, о чем он мечтал. Как Александр… Александр, которому Октавиан противопоставлял Ромула[126]! Ну-ну, будем серьезны! Ромул, чья империя помещалась между четырьмя бороздами плуга! А Аполлон? Аполлон против Диониса! И они еще выдвигают своих «национальных» богов, эти куцые рожи! Запретить Исиду, изгнать магов и халдеев, и все для того, чтобы прочно усадить в седло Марса Победителя и Юпитера Громовержца! Цезарь был бы очень удивлен, увидев столь убогого наследника…
Он также был бы изумлен, обнаружив, что его первый лейтенант плачет на носу спасавшегося бегством корабля – поскольку сейчас, после поражения, люди Мецената и Мессалы будут говорить о нем как о беглеце… Сквозь слезы на фоне волн ему вдруг привиделась выдающаяся тень:
– Марк Антоний, сколько раз я тебе говорил, что ты не политик и не стратег? Превосходный тактик – да, и самый лучший оратор, и самый смелый солдат. Но не стратег.
– Тем не менее, Цезарь, кто спас тебя в Алезии?.. И в Фарсале? Ведь в Фарсале именно моя кавалерия встала против Помпея, именно я выдержал удар!
– Верно. Что не мешало мне находиться там же, позади тебя.
– Но все-таки не в Филиппах! Когда я отомстил за твою смерть… В Филиппах я совершенно один сражался с Брутом и Кассием. Исход битвы был настолько неясен, что твой внучатый племянник спрятался в зарослях и даже бросил свой жезл командующего и плащ, чтобы быстрее бежать… Цезарь, я выиграл совершенно один. Без него, без тебя и без богов!
– В ярости, Антоний! Ты победил в ярости. Это твое второе «я» – пылкость… А только что ты испробовал остывшую ярость, и, позволь заметить, это не привело к успеху. Ярость не откладывают на завтра! Ты покинул Эфес более восемнадцати месяцев назад… И год назад – Афины! Планк, Тиций, Деллий, Силаний и Домиций Барбаросса – все твои друзья повторяли: ты слишком затягиваешь…
– Они предали меня! Все!
– Предают только тех, кто проигрывает, Марк Антоний.
– Ах… А Брут?
– Брут предал меня, потому что я проигрывал: римскому народу не нужен царь. Я знаю, что ты мне скажешь: они не правы, они ничего не поняли. Я также знаю, что ты пытался воплотить все мои замыслы и планы, и всегда руководствуешься ими – как преданный «сын»… Антоний, подумай хорошенько, эти планы были составлены до моей смерти! Как ты можешь беспрекословно им следовать, не учитывая того, что я мертв? Меня убили прямо в Сенате из-за идей, которые ты по глупости пытаешься воплотить: завоевание Парфянской империи, объединение Востока и Запада, греческая модель монархии, всенародные божества… Вы продолжаете мое дело, ты и она, как будто ничего не произошло между прошлым, когда я пытался изменить мир, руководствуясь трезвым расчетом, и сегодняшним днем, тринадцать лет спустя. Тринадцать лет прошло со дня моей смерти… Дети мои, у вас отважные сердца, но пустые головы!
– Допустим, я не выдающийся политик, пусть так. Но я не считаю, что совершил стратегическую ошибку. Нельзя было начинать атаку два года назад, у меня не хватало людей!
– И положение дел не так уж сильно изменилось с тех пор, не правда ли? В итоге ты все же принял бой, Марк Антоний, но это был тупик и просчет обоих! Судя по ситуации, можно сказать, что в битве при Акциуме ты поступил правильно, но сражение было проиграно тобой намного раньше! Неравенство сил можно восполнить только активными действиями, бездельник!.. Ладно, мой бедный Антоний, перестань ныть. Судьба – это долгое терпение, и порой она заранее готовит роковые удары: ты не заметил этого и не заслужил победы… А теперь иди к ней. Ей тоже стыдно. Это ее первая война, ты же знаешь. И она тоже плакала. Не очень долго, ведь тебе известно, что она быстро загорается надеждой снова и начинает строить планы, – но ей нужен ты, твои слова, твое дыхание, твои объятия; поэтому она не перестает посылать тебе знаки… Как, например, совсем недавно она отправила к тебе весьма обнаженную служанку с подносом ветчины. Как мило, не так ли? Но ты надменным голосом ответил: «Я не голоден!» Однако если ты не намерен умереть от голода – что было бы совсем не по-геройски – тебе следовало бы решиться поесть. Но только сделай это уже завтра! Потому что ты ведь мокрый как плющ – брызги волн, слезы… Мужчина – и плачешь! Посмотри на себя, Антоний: с твоего императорского плаща течет вода, туника прилипла к заднице – ты считаешь, это подходящий вид для римского генерала? Через четверть часа она рискнет всем и пришлет к тебе своих неразлучных служанок Ирас и Шармион… Они предложат тебе ненадолго укрыться на корме и переодеться. Для тебя приготовлено надушенное платье, и не нужно отказываться: они разденут тебя и насухо вытрут – это очень умелые девушки. Затем, когда ты согреешься, они легонько подтолкнут тебя к комнате: там, в полумраке, она будет ждать тебя с бокалом греческого вина… Целуй ее, Марк Антоний, потому что это единственная вещь, которую ты делаешь лучше, чем я. Так не лишай ее этого – целуй!
Глава 22
Быть может, это была их самая прекрасная ночь любви. Потому что Клеопатра пребывала в отчаянии: лишенной всякого будущего, ей больше не на что было рассчитывать. Единственная ночь любви, у которой известна точная дата, поскольку античные историки в изложении тех событий выделили ее особо: сражение состоялось второго сентября возле южной части острова Корфу; в четыре часа пополудни Марку Антонию, чей флот был блокирован Октавианом и Агриппой, удалось прорваться – или пропустить свой выход. В любом случае результат оказался совсем не таким, на какой он надеялся. После чего император провел три дня, целых три дня, стоя на носу корабля «Антония», отказываясь есть, разговаривать и видеться с Клеопатрой. В конце концов он все-таки сел, совсем пьяный от злости и стыда. Не в силах представить, что теперь будет, не в состоянии покончить с этим вовремя. Позднее, когда корабль приближался к мысу Тенарон, она послала к нему своих прислужниц, которым удалось убедить его поужинать с Царицей и – как говорит нам хроника – остаться с ней на всю ночь. Одну ночь с пятое на шестое сентября тридцать первого года до Рождества Христова, в открытом море рядом с мысом Тенарон, крайней юго-западной точкой полуострова Пелопоннес.
«Душа любовника живет в теле другого любовника»: той ночью Антоний снова обрел жизнь в теле Клеопатры.
И снова Исида воскресила Осириса. Потребовались все колдовские чары Египта, чтобы хоть на мгновение стереть из памяти тысячи трупов, которых там, на севере, море выбрасывало на берег, утопленников, сожженных или убитых моряками Октавиана ударами багра. «Берега и камни уже были переполнены мертвыми, а победители продолжали наносить удары, словно это были попавшие в сети тунцы, их добивали обломками весел или выброшенными на берег осколками…»
Пусть он забудет! Пусть забудет крики умирающих и строки персидских поэтов, стихи, которые они оба цитировали на берегу Евфрата, и последовавшую за этим чудовищную арифметику: он потерял половину своей огромной армии! Пусть он все забудет – вот единственное, чего она желала в ту ночь. Помешать ему оглядываться назад и направиться к будущему, как корма корабля. Запереть его в каюте и спрятаться в настоящем. Она рукой прикрыла ему глаза – «ослепни», и накрыла его губы своими губами – «умолкни». Она хотела, чтобы у них не было ни прошлого, ни будущего, а только вечное «сейчас». Сейчас, Марк, мы живы…
