На день погребения моего - Томас Пинчон
— Тейн однажды организовал для вас встречу с Князем, да, мы в курсе. Как всё прошло, всегда хотел спросить.
— Ааааа! — закричал Киприан, пытаясь спрятаться под открытой столешницей конторки Рэтти.
— Чувствительные, — сказал Рэтти, — в этой сфере надолго не задерживаются. Лейтвуд, встряхнись, вот так-то лучше.
— Надо запомнить, мне нельзя носить желтое, — словно взял на заметку Киприан.
Пипрейк, дергая бровями, позвал к телефону Князя.
— Держите нас в курсе, — сказал Рэтти.
Киприан встал и надел шляпу с одним из этих мюзикхолльных выкрутасов.
— Действительно. Ладно, Рэтти, пока, и всего наилучшего супруге.
— Не приближайся к ней, предупреждаю, она женит тебя на какой-нибудь ужасающе неподходящей подруге, прежде чем ты вспомнишь слово «нет».
Княгини нигде не было видно в Кампо Спонджиатоста, а Князь появился на входе, прежде чем камердинер, valletto, успел принять у Киприана шляпу, веселый и блистательный, в облаке гелиотропа, прежде не встречавшегося на планете.
— Будем, как свиньи, Facciam' il porco, — поприветствовал его Князь слишком рьяно, чтобы это можно было принять за шутку.
Склонив голову в извинении:
— Мой парень слишком ревнив, Il mio ragazzo è molto geloso.
Князь широко улыбнулся:
— В точности то же самое ты говорил в прошлый раз, и с тем же акцентом из разговорника. Qualsiasi, что угодно, Киприаниньо. Капитан Пипрейк говорит, что у нас могут быть общие интересы по нейтрализации планов бывшего общего знакомого, который с тех пор выбрал самую опасную стезю порока и предательства.
Они поднялись в парадные помещения и прошли по галерее, увешанной картинами из принадлежавшей Князю коллекции современных Символистов, включая живопись маслом авторства Хантера Пенхоллоу, в частности, его размышления о судьбах Европы, «Железные ворота», на которой расплывчатые массы двигались толпой к исчезающей линии, за которой разверзалось адское сияние.
Князь жестом пригласил его в комнату, примечательную мебелью Карло Дзен и вазами Галилео Чини. В углу стоял бледно-кремовый несессер, акцентированный медью и пергаментом, рисунки напоминали паутину.
— Бугатти, не так ли? — спросил Киприан.
— Нравится моей жене, — кивнул Князь. — Сам я предпочитаю более традиционное искусство.
Слуги принесли холодный просекко и бокалы на старинном серебряном подносе, а также александрийские сигареты в византийском портсигаре, возраст которых составлял как минимум семь лет.
— Он, должно быть, стремится реализовать свои венецианские проекты, — сказал Князь, — это туманное царство пешеходных переходов и городского безмолвия свидетельствует о преданности силам, давно приведенным в движение. Но это лишь маска, которую он избрал. Другие народы, как печально известно, американцы, называют себя «республиканцами» и думают, что понимают республику, но то, что сформировалось здесь за множество ржавых столетий жестокости дожей, навсегда останется за пределами их понимания. В свою очередь каждый Дож всё больше превращается в священное животное, у него отбирают свободу, его жизнь находится в рамках невероятно строгого кодекса поведения, он утешается, лишь беря валторну, с ожесточенной грубостью, каждый день в ожидании рокового конвоя головорезов, закрытой гондолы, последнего моста. Наилучший вариант, на который он может надеяться, трогательно скудный — какой-нибудь отдаленный монастырь и погружение в еще более глубокое покаяние.
— Дожи уходят, проклятие остается. В наши дни многие, даже наделенные властью наносить огромный ущерб, никогда не смогут понять, как «власть», lo stato, может быть выражением воли общины, незримо осуществляемой во тьме, окружающей каждую душу, и покаяние здесь — необходимый термин. Если человек не осуществил в своей жизни покаяние, которого ожидал от других, в Природе возникает дисбаланс.
— Который, должно быть...
Князь поднял руку в табачном дыму.
— Я говорил об истории Венеции. В наши дни все эти древние механизмы выбора и ограничения больше не действуют. Сегодня... представим, например, иностранного Крон-Принца, страстно ненавидящего Италию, который, заняв трон своей империи, как пить дать, пойдет на Италию войной, чтобы отнять территорию, которая, он уверен, принадлежит его семье... кроме того, представим, в Италии живут агенты этого будущего императора, особенно они активны в Венеции, мужчины, посвятившие всю свою жизнь исключительно представлению интересов врага, а возможно, и другие жизни, количество жизней значения не имеет, никакого кодекса чести, никаких старинных традиций, только злобное желание этих агентов, чтобы их Хозяин восторжествовал любой ценой...
— Кому в таком случае можно доверить защиту интересов Нации? Королевской Армии? Флоту?
— Теоретически да. Но враг, владеющий ресурсами Империи, может купить всё.
— Если нет никого, кого можно было бы купить...
— Мы должны изучить все вероятности и задать себе вопрос:кто, скорее всего, останется неподкупен.
Они сидели и курили, пока комната не покрылась трехмерной патиной, словно после многих лет воздействия тончайшей коррозии.
— Проблема неоднозначна, видите ли, — наконец сказал Князь.
— Существуют дружеские отношения, — кажется, пришло в голову Киприану, он сузил глаза, что можно было перевести как «Конечно, мы не обсуждаем никого конкретно».
— Разве не могут друзья предать, часто и по причинам менее предсказуемым, чем денежные договоренности? Если не...
— Я недавно вернулся, — осторожно сказал Киприан, — из места, где намного сложнее, во всяком случае, великим Силам, разрушить личную гордость. Несомненно, место менее развито, чем утонченные культуры Запада, всё еще наивное, чтобы не сказать — невинное.
— Ненавидимое, презираемое, ниже всяких подозрений, — предположил Князь.
— Им не нужны огромные суммы или современное оружие. Они владеют всеми сокровищами, которые не может купить Европа.
— Страсть, — кивнул Князь.
— Могу я навести справки?
Он увидел, что Князь смотрит на него с пониманием.
— Мне очень жаль, что ваш друг...
— Да. Ладно. У него было много друзей. Среди которых...
Но Князь взмахнул рукой, очередной его княжеский жест, после которого Киприан глазом не успел моргнуть, как снова оказался на салицаде.
Однажды на Риве, напротив «Метрополя», Киприан неожиданно столкнулся лицом к лицу с Яшмин Хафкорт, под руку с потрепанным мускулистым типом, от неудовлетворенного желания к которому он страдал некоторое время, сейчас он понял, что ему необходимо прилагать усилия, чтобы не смотреть на этого человека, не говоря уж о полутораминутной дезориентации при виде Яшмин.
