Ключи Марии - Андрей Юрьевич Курков
– А золотая рукоять кинжала у него! А золотая фляжечка у него, – продолжила перепалку другая мысль, явно ставшая на сторону первой, обозвавшей его лохом. – И это он дает тебе указания: где копать, кого искать! Это он тебя вывел на Польского и на Клейнодов! Это ты исполняешь его приказы, даже не понимая конечной цели!
– Погоди, – тормознул эту наглую мысль Олег. – Ну да, я чего-то не понимаю, но я, кажется, на верном пути! Печать у Рины в коробке потому, что она – черный бухгалтер и ей все равно, чью черную бухгалтерию вести! ГО «Институт-архив» – это какая-то афера, Клейнода взяли в учредители потому, что он старый, одинокий и недалекий! Если с ним что случится, его никто не хватится! Так что всё это – чистое совпадение, ничего больше!
Олег снял прижимающие уголки папки резинки и снова замер.
– А может, не совпадение? – подумал он и потер пальцами виски, чувствуя, как мыслям в голове становится тесно.
И тут очень вовремя зазвонил мобильник. На мониторе высветился незнакомый номер. Помедлив, Олег поднес телефон к уху.
– Олежка, здравствуйте! – прозвучал знакомый дрожащий голос. – Это Клейнод, вы у меня на днях были! У меня проблемы! Вы можете приехать?
– Да, конечно! – ответил Бисмарк. – Прямо сейчас?
– Да-да, прямо сейчас!
Глава 24
Краков, июнь 1941. Олесь Курилас, увидев ее, теряет дар речи
Варшаву немцы ненавидели за то, что она была гнездом польского сопротивления и принимала живое участие во всех восстаниях. Поэтому столицей генерал-губернаторства сделали Краков, где в Вавеле Ганс Франк имел свою резиденцию. В Кракове осела и украинская эмиграция, сбежавшая сюда от русских. Организовала издание газет, журналов и книг. Здесь оказалась добрая половина украинского Львова, да и не только Львова, но и Праги, Варшавы и Берлина. По вечерам вся эта эмигрантская публика собиралась по кофейням и ресторанам и строила Украину. Строила из ничего, из своих грез и фантазий. Все жили в предвкушении грядущей новизны и оригинальности, готовясь к войне и уже имея в загашнике сформированное украинское правительство. Оставалось только войти с немецкой армией на родную землю и перенять власть.
Олесь устроился в редакцию «Краківських Вістей», где рисовал для каждого номера карикатуру или что-то героическое: например, немецких солдат, идущих в атаку, одухотворенный портрет фюрера, а то и что-нибудь лирическое – красивую девушку с букетом цветов, мечтательно смотрящую в светлую даль. Образ девушки менялся в зависимости от того, какую именно страну поглотил Гитлер. Тех денег, что он получал, хватало на еду и мелкие расходы, и к счастью, его жилье тоже оплачивала редакция. В ту пору в Кракове можно было найти много дешевых пустых квартир, оставленных евреями, убежавшими в Союз. Можно было легко купить товары, исчезнувшие из магазинов, спекуляция расцвела пышным цветом. Ксендз, еще недавно в проповедях осуждавший алкоголь, теперь торговал водкой, а известный пламенный моралист увлекся торговлей женским бельем.
И вот настал день, который Олесю суждено будет сохранить в памяти на всю жизнь. Собственно, ни день, а вечер, когда он впервые увидел ее, ту девушку, увидел и не мог отвести от нее удивленного взгляда, так она приковала к себе его внимание! Его тянуло к ней, словно они знали друг друга с детства. Он еле сдержался, чтобы не подойти и не сказать: «Привет! Как давно мы с тобой не виделись! Как дела?»
Редакция размещалась на Кармелитской, он быстрым шагом пересек Рынок, неся под мышкой папку с рисунками. Как раз опускались сумерки, людей на улицах стало меньше потому, что приближался комендантский час, но газетчикам разрешалось работать допоздна – им выдали специальные пропуска.
В редакции было шумно, там собрались не только штатные работники, но и литераторы, всегда заходившие сюда на огонек по вечерам. Главный редактор Михайло Хомяк* для таких встреч всегда готовил небольшое угощение – бутерброды, чай и вино. Но все это появлялось на столе только после редакционного совещания. Он же обеспечивал литераторов, не являвшихся штатными сотрудниками, да и не часто писавших для газеты, продуктовыми пайками и журналистскими удостоверениями.
На широком столе были разложены отпечатанные страницы завтрашней газеты с белыми «окнами» – местами для иллюстраций и фотографий.
– Привет, Олесь, – обратил на него внимание шеф, – мы тебя уже около часа ждем. Показывай, что принес.
Олесь положил на стол папку, и именно в этот момент его взгляд остановился на темноволосой девушке, стоявшей в стороне и разговаривавшей с Юрием Косачем, прибывшим из Берлина. Он никогда не видел ее раньше, но показалась она ему очень знакомой. Что его поразило? Может, эти большие глаза, которые, казалось, родились раньше ее самой, или полные красные губы, выпускавшие изо рта каждое слово так, словно оно было облизанным, сладким леденцом, или высокий стройный стан в розовом платье, подчеркивавшем каждый соблазнительный изгиб тела? А может, ее вытянутое лицо с веерами ресниц? Около минуты он не мог отвести от нее глаз и смотрел, как зачарованный, но и она заметила его интерес и мельком поглядывала на него. То, что она заметила его прикипевшее к ней внимание, Олеся смутило, и он отвел взгляд. Затем толкнул локтем Данила, фельетониста, подписывавшегося псевдонимом Дан, тоже беженца из Львова, и, кивнув на девушку, спросил шепотом:
– Кто это?
– А что – уже попался? – Дан подмигнул. – Ты не первый. Видишь, как Юрий ее уже окручивает?
– Так кто же она?
– Поэтесса. Пишет под псевдонимом Арета.
– Арета? Я читал. Очень хорошие стихи.
– Странное псевдо, нет?
– Не думаю. Арета – древнегреческая богиня мужества, а еще так звали дочь царя феаков Рексенора, а еще была дочь Аристиппа Арета Киренская, которая писала философские трактаты.
– Интересно, которая из этих трех подтолкнула ее к выбору такого псевдо?
– Неплохой первый вопрос для знакомства, – улыбнулся Олесь.
– Думаю, ты опоздал! Юрий, наверное, уже получил ответ на этот вопрос, – кивнул Дан на Косача.
– А как ее зовут на самом деле?
– Не говорит. Она, как и мы, сбежала оттуда и не хочет подвергать семью опасности. В удостоверении ее имя Арета Крих. Мы все здесь сплошные псевдо.
Конечно, мало кто подписывал статьи своей настоящей фамилией. Олесь и сам не подписывался, чтобы не подставлять под удар родителей.
– И она не говорит, откуда сбежала? – поинтересовался он.
– Нет. Но думаю, что она из еврейской
