Степан Злобин - Степан Разин. Книга вторая
Сын боярский Данила Илюхин с десятком драгун скакал из Москвы, через Муром, Нижний, Макарьевский монастырь, в Казань — к воеводе князю Урусову и в Симбирск — к воеводе Ивану Богдановичу Милославскому[24] с указом готовить высылку на воров.
Поручик драгунской службы Данила Илюхин был отправлен приказом Казанского дворца, самим боярином Одоевским, который ему указал на возвратном пути взять пятьдесят драгун у казанского воеводы, с ними заехать в вотчину Одоевских, разыскать в лесу убеглые деревеньки Никиты Иваныча и пригнать всех назад по своим местам, а заводчиков, паче всех Мишку Харитонова, зовомого «казаком», захватить живьем и везти к боярину на Москву для «особого разговора». И по голосу боярина, и по речи Данила уже заранее понимал, какой это будет «особый разговор…»
Драгуны скакали лесами, ночуя по деревенькам. На расспросы крестьян гонцы отвечали, что турки собрались войной на Москву, и они, дескать, скачут звать ратных людей на турок…
У Мурома переправились через Оку. Ехавший рядом с Данилой попович сказал, что недалече уж вотчина князя Одоевского, но он опасается пробираться домой в одиночку, страшится разбойников. Данила над ним посмеялся:
— Тебе бы, попович, в ратную службу! Ну, едем, проводим…
К ночи, едучи шагом в лесу конь о конь, попович тихонька рассказывал Даниле о том, как втроем, со своим отцом и со старшим братом, ночью они снимали с ворот повешенного мужиками княжича, чтобы его схоронить.
— Мы с батей крадемся, а ветер его качает, покойник-то будто руками машет. Боязно стало, я как затрясусь, а батя мне в рожу как двинет! «Чтоб не страшился!» — шепчет. И что же ты скажешь! Весь страх миновался… Стали мы с петли снимать его, а он как загрохочет. Я было упал, обомлел, а батя мне сызнова в рожу! Да шепчет: «Сыч кычет, дура!»
— А ну тебя, к ночи такое! — отмахнулся поручик, завертываясь в дорожную епанчу от ночного тумана.
— Нет, ты погоди, — настойчиво продолжал попович. — Вот стали мы в яму его опускать, а в лесу как загукает…
— Батька те в рыло! — со смешком подсказал сын боярский. — Ну и батька! У нас есть полковник такой…
— Небось страшишься к такому. Ты смелый в ратных людях, а тебе бы в поповичи — вот бы завыл-то, — заметил малый. — Ну, схоронили его мы вот тут, за кустом, чтобы Мишка не ведал…
— Где — тут? — перебил оторопелый боярский сын.
— Вот тут, недалече, сейчас доедем, — сказал попович.
— А стороной не объедем?
— Чудак, ты бы ранее молвил! Да ты не страшись: я ему кол осиновый вбил в могилку. Он не встает, а только скулит, как робенок плачет.
Поручик перекрестился.
— Тьфу, нечисть, спаси Христос!.. — пробормотал он.
— Ты далее слухай. Вот мы его так схоронили да по лесу крадемся. Как на нас гаркнет: «Стой! Кто таковы?»
— А батька те в морду! — подсказал сын боярский.
— Не. Батька сомлел, устрашился. А я его — в шею! Он тотчас пришел в себя: поп, мол, идет! «Падаль боярскую хоронить ходили?» — спрошает так грозно. Батька не ведает, что и сказать…
— А ты его — в шею!
— А я его — в бок! Он и признался: «Ходил хоронить». Тот бает: «Ну ладно, поп, что ты враки какой не умыслил, а то бы тебе и конец!» Ан то сам Харитонов Мишка нам встрелся… Пришли мы домой. Я мыслил, что батька меня за тычки за мои вожжами отвозит, а он говорит: «Спасибо, Васятка, ты в бок саданул. Хотел я сбрехнуть, и пропали бы мы ни за что!» Вот тут и могилка, — сказал вдруг попович.
Поручик взглянул в направлении кустов с неприятным чувством. «Скорей бы проехать!» Слегка подхлестнул лошадку. Как вдруг в кустах у могилы задвигались черные тени.
— Стой! Кто таков? — грозно спросил голос.
— Я, Васька-попович, — дрожащим голосом ответил спутник Данилы.
— К боярину ездил в Москву повещать и облаву на нас привел?! — спросил тот же голос.
— Сам Мишка, — шепнул попович поручику. — Да что ты, Михайл Харитоныч! Так, ратные люди едут путем, а я с ними по лесу увязался от страху, — ответил попович, дрожа.
— Слазьте с седел, ратные люди, проезду тут нет, — сказал из кустов человек, не подходя к ним близко.
«Пропала моя голова! Пропали драгуны и царский указ!» — подумал Данила. В каждом кусте, в каждом дереве он видел разбойника. «Хлестнуть покрепче коней да прорваться!» — решил он.
— Драгуны, за мною! — крикнул Данила, выхватив саблю. Он дал коню под бока острогами, рванулся вперед… и стремглав полетел в какую-то тьму, куда-то в глубокий, черный провал. Над головою его затрещали сучья, под ним билась лошадь, сверху рухнули комья земли… Еще что-то упало и бешено заколотилось…
«Еще одна лошадь», — подумал Данила. Невыносимая тяжесть навалилась на него… «В яму поймали нас, вместе с конями», — понял он, задыхаясь, стараясь вырваться и не в силах будучи двинуть ни рукой, ни ногой…
… Придавленный лошадьми, посиневший труп сына боярского Данилы был обыскан. У него в шапке нашли зашитый царский указ. Васька-попович дрожащим голосом, запинаясь и заикаясь, при свете свечи в подвале княжеского дома читал собравшимся «разбойникам» и их атаману Михайле вынутую у поручика грамоту.
Царь звал дворян в ополчение против Разина и его казаков; царь обращался ко всему служилому и поместному люду:
— «…памятуя господа бога и наше, великого государя, крестное целование, и свою породу, и службу, и кровь, и за те свои службы нашу, великого государя, к себе милость и жалованье, и свои прародительские чести, за все Московское государство и за домы свои…» — читал Васька. Он вспотел. Рукавом кафтана вытирал себе лоб.
— За домы свои! — повторил державший церковную свечку старик, дед Илья Иваныч.
— За домы — что! Боярские домы жгут, то и за домы вставать! Ан тут с хитростью писано: «за Московское государство», как словно на иноземцев вставать. Будто Разин собрался все Русское государство порушить, — заметил Михайла.
— Неужто сам царь писал? — со вздохом спросил кто-то из темноты.
— Ведь сам не напишет, — уверенно заявил дед Илья Иваныч. — Он лишь за перо возьмется, бояре тотчас подскочат: «Пошто тебе белы ручки трудить, пошто тебе ясны очи темнить, пошто царску голову думой заботить! Садись-ка в карету да поезжай по садам покататься, сладкие ягоды кушать, а мы тут все сами испишем. Только печать поставь, а уж мы все управим!» — изобразил старик, словно присутствовал при таком разговоре.
Илья Иваныч славился по уезду тем, что, участвуя во взятии Смоленска, первый вскочил на стену и заколол рогатиной, как медведя, вражеского воеводу, после чего сам государь захотел его видеть, и целый вечер он просидел у царя во дворце, рассказывая ему и о своей семье, и о своем подвиге. Потому-то все, что говорил старик о царе, и считалось бесспорной истиной, именно с тех самых пор его и стали звать не просто Ильей, а только по отчеству.
— А государь-то сам, может, про то и не знает? — спросили его из толпы крестьян, столпившихся вокруг Васьки и слушавших грамоту.
— Ему и не скажут! Его ведь такое дело: печать приложил да иди старичка послушай али в церковь сходи помолиться, а они-то тем временем все и обделали! — пояснил старик.
— Ну, ты дале, дале читай, — поощрил Харитонов поповича.
А Васька читал дальше — о том, как царь звал дворян служить «со всяким усердием» и «со всею службою» ехать к Москве «тотчас, бессрочно, не мешкав в домах своих, без всякия лености…»
— А Степан Тимофеевич ведает ли, что скликают на него все дворянское царство? — раздался беспокойный голос.
— Ведь, может, не ведает ничего!
— Ему б сию грамоту. Он бы и сам поспешал на них!
— Атаман, ты пошли-ка кого из нас к Тимофеичу, право!
— Ить надо послать, Харитоныч! — раздались оживленные, дружные голоса.
— Пошлем, мужики! — уверенно сказал Харитонов. — А ныне мы станем другую грамоту слушать. Васька, читай.
Это было письмо боярина князя Одоевского к казанскому воеводе князю Урусову. Одоевский писал, чтобы воевода готовил стрелецкую высылку против Разина вниз по Волге, и заканчивал личным своим делом:
«Да как ты сына боярского поручика Данилу Илюхина станешь к Москве отпускать, и ты бы, князь, дал ему ратных людей с полета человек для поимки моих беглых крестьянишек по лесам в моей вотчине и заводчика их Мишки Харитонова, разбойника и татя…»
— Ну, знатную ты послугу нам оказал, попович, что прочитал сии грамотки, — сказал Харитонов.
— Да что ты, Миша! На то ведь и батька меня обучал премудрости чтения! — скромно сказал попович.
— А пуще заслуга твоя перед боярином, что ты ему про крестьян и про Мишку-вора все рассказал, — перебил Михайла.
— Ведь батька послал, Михайл Харитоныч! Мое дело малое — сын! Что батька скажет, то слушай! — оробев, оправдывался попович.
— Так, мыслишь ты, не тебя, батьку вешать? — спросил Михайла с насмешкой.
Попович упал на колени перед Михайлой.
