Юрий Хазанов - Черняховского, 4-А

Ну, так что же? — можно спросить у меня после этого вполне искреннего панегирика. — Что же тебе было надобно, Юрочка? Какого рожна ты затеял все эти любовные игры, которые не только не пожелал скрывать, но даже довёл до трёхсторонней «разборки», по-современному выражаясь, каковую тоже сам придумал и организовал? Крыша, что ли, поехала? — хочется спросить у себя в том же стиле. И добавить: ну, ладно, ну, захотелось чего-то новенького, ну, может, ты вообще из этих… как их… из «вагинострадальцев» (это мой собственный эвфемизм, взамен весьма нецензурного словца)… Но зачем же, как говаривал классик, мебель, то есть судьбу, ломать? Свою и чужую?

Всё покажется ещё более нелепым, когда отвечу, что страдальцем этим самым, если я и пребывал, то всего несколько дней, и что вовсе не собирался — да от меня никто и не требовал — начинать новую совместную жизнь.

Так что, да простит мне Кира, она, скорее всего, сыграла роль проявителя, как, возможно, выразился бы фотограф, или подсадной утки, как сказал бы охотник. Мною же, по всей вероятности, двигали те соображения, которые я пытался некоторое время назад представить вам и, как бы это выразиться, обосновать, что ли.

Скажете, эти жалкие объяснения говорят лишь о слабости и душевной распущенности — моей и моих «подзащитных»? Спорить не стану. Однако таких «слабаков» большинство, и не значит ли это, что их слабость — нечто запрограммированное чуть ли не на генетическом уровне? Оттуда… Сверху… И тогда какой с них (с нас) спрос?..

Впрочем, кроме спорной генетики, не следует забывать и о не менее спорном органе под названием «сердце», которому, как известно, тоже не прикажешь. И тому мириады примеров.

Хотите мириад первый? Пожалуйста.

Один из моих племянников был женат около десяти лет на весьма приятной, полной, энергичной женщине — из тех, за которыми, как за каменной стеной. Их ребёнку исполнилось восемь, племянник хорошо зарабатывал, они строили квартиру, должны были вот-вот переехать — в общем, жили спокойной, благополучной жизнью представителей так называемого среднего класса.

И что же? Племянник вдруг заявляет, что уходит из семьи. Не к ещё более обеспеченной, чем он, женщине — вдове-олигархине или крупной бизнес-леди, ничего подобного. Его избранница — жена военного не очень высокого ранга, у неё пятилетняя дочь.

К чему клоню? К тому, что никакой корысти у племянника не было. И, спрашивается, зачем ему вся эта катавасия? Жил, почти как у Спасителя за пазухой, и нА тебе — остался без квартиры, с чужим ребёнком, со своими алиментами… Почему не наступить на «горло» своим андрогенам и не оставить всё, как есть?.. Ответ один: с андрогенами ещё как-то повоюешь, с сердцем, видимо, сложнее… А уж если они заодно друг с другом, то дело, вообще, труба…

А теперь — о той самой встрече с Кирой после долгого перерыва. Давным-давно я сочинил об этом небольшой рассказец для собственного пользования, в котором хотел попробовать себя, так сказать, на ниве взрослой литературы. Читайте, и пускай вас не удивляет, что у главного персонажа нет имени — это, всё равно, я.

В СЕРЕБРЯНОМ БОРУ

Когда он останавливался перед светофором, машина глохла. Он гонял стартёр, мотор заводился, они ехали дальше…

Обычно он не терпел даже малейшей неисправности, даже едва слышного дребезжания колпака на колесе или канистры в багажнике. Мог торопиться в театр, опаздывать в гости; наконец, просто мог лить дождь — преград для него не существовало: он останавливал машину, вылезал и принимался яростно устранять дефекты…

Опять заглох мотор. Сбилось, видно, зажигание — ну и шут с ним! Он снова крутанул стартёр. До Серебряного Бора уже недалеко: раз — светофор, два, а там без задержек… Он хорошо помнит ещё, как по обеим сторонам шоссе копошились тускло-зелёные пленные немцы — строили эти двухэтажные коттеджи. Дальше в два ряда стояли деревянные домишки, и никаких тебе светофоров… Тряхнуло. Пересекли узкоколейку. Он знает её с детства, с тех пор, когда ездил с ребятами на пляж на десятом автобусе и полдороги висел на подножке…

Кира пошевелилась на переднем сиденье, села поудобней, сказала:

— Как ты узнал мой новый телефон?

Десять, если не больше, лет назад ему тоже не нравилась эта её привычка — всё уточнять, повторять по многу раз, смаковать приятное, но уже давным-давно известное. Правда, кроме того, она умела отбрасывать неприятности, отдалять от себя — иными словами, мужественно и безболезненно переносить их… Или ему казалось, что это так…

Он вспомнил вдруг сильные волосатые руки врача, и как тот мыл их под краном. А потом в одну из этих рук он положил скомканные и потные, собранные у всех друзей семьсот девяносто четыре рубля (шести рублей не хватало). В то время аборты считались преступлением, как у католиков, и плата за них была огромной — куда больше месячного заработка многих…

Эта несложная, как многие считают, но довольно опасная операция производилась у Киры дома, в их единственной комнате и чуть ли не в присутствии её матери, и он был очень удивлён, что Кира осмелилась посвятить её в это, и ещё больше, что та не выразила возмущения (хотя бы в его адрес). А ведь мать была из дореволюционной дворянской семьи, где о таком, наверняка, и подумать не могли. Хотя после того, как эту высокую длинноногую красавицу в годы Гражданской войны почти умыкнул из родного дома какой-то весьма недурной собою низкорослый еврей-комиссар, утекло столько воды и произошло столько всего, что какие там писаные и неписаные законы!.. Кстати, отец тоже был жив, и если не присутствовал в эти часы в комнате, или в коридоре, то лишь потому, что был на работе в своём министерстве финансов.

А если сказать обо всём этом проще — то родители у Киры были, видимо, обыкновенные хорошие люди…

Она долго потом болела, однако от её дома ему не было отказано и ни слова упрёка он не услыхал…

— …Я встретил случайно Таньку Цветкову, — ответил он на вопрос Киры. — Ты ведь дружишь с ней до сих пор, да?.. Она сказала, у тебя что-то с сердцем было, дала твой телефон…

Прямодушная Таня не один раз приставала к нему тогда (особенно, после того, как узнала про операцию) — почему они не поженятся? И ребёночек почти уже был… А у Киры, ты, наверное, знаешь, с прежним мужем не было детей, хотя она хотела, и её муж тоже…

Почему, почему?.. Он и сам не знал… А впрочем, прекрасно знал… Ну, во-первых, он был уже связан, хотя в браке они не состояли и о детях не думали… А во-вторых, к тому, чтобы иметь настоящую семью, он готов не был… Так он считал. Ведь жить им было бы, в сущности, негде и почти не на что, и впереди ничего не светило… Нет, можно было, наверное, кое-как тянуть лямку, стесняя других и себя… Кругом ведь так, в основном, и живут… Только, пожалуй, все они сильнее, чем он… Да и не в силе, наконец, дело, а в том, что они могут… готовы… приспособиться, а он… Он из тех, кто не может… и не хочет… Таких принято причислять, в лучшем случае, к эгоистам, к «дохлякам», осуждать, клеймить… Что ж, не всем ведь дано от рождения (или оно благоприобретенное?) свойство не просто жить, а бороться, биться, ломать копья и другие предметы ради своего благополучного проживания на этом свете… А если он хотел не только проживать, но и делать… что-то такое… к чему душа тянется… Да взять хотя бы Пушкина… В конце концов, неизвестно, был бы он Пушкиным, посели его в одной комнате с отцом, матушкой, храпящим вовсю братом и втисни ещё туда любимую няню Арину Родионовну!..

Конечно, и Таня, и Кира, и многие ещё на все эти слова нашли бы, что ответить, но ведь он их не произносил вслух…

С Кирой они познакомились на лекции по истории педагогики. До этого тоже виделись в коридорах института, но не обращали друг на друга внимания…

В большой аудитории уже горел свет. Лектор говорил громко, экзальтированно. Чем можно так восторгаться в этой дурацкой педагогике? Это мешало ему думать о своём. Кроме того, что-то слепило глаза — он машинально отводил их. Потом разобрал: отсвечивала кофточка у девушки, сидевшей впереди.

— Гражданка, — сказал он в чёрно-белую спину. — Из-за вас мне грозит слепота.

Две головы обернулись в ответ: обладательницы слепящего одеяния и её подруги. Подруга сказала:

— А не надо пялить глаза. Вредит здоровью. — И потом, когда он уточнил претензии, добавила: — Что ж, прикажете ей прямо здесь раздеться?

Он подбирал уже какой-нибудь не менее игривый ответ, когда все дружно вздрогнули от вопля педагога:

— Tabula rasa!

Речь, оказывается, шла об английском философе и педагоге Джоне Локке и о его идее влияния среды на воспитание, с чем и без этих криков все были совершенно согласны. (А «tabula rasa», кстати, означает по-латыни «чистая доска» — это он успел услышать, но при чём тут этот кусок дерева, так и не понял тогда…)