Луиза Мишель - Нищета. Часть вторая
— А куда вы идете?
— В любую деревню, в любой трактир, куда вам вздумается завернуть.
— Почему же так?
— Потому что у меня с собой двести франков, и я боюсь идти один.
— И при этом вы сообщаете первому встречному, что у вас с собой деньги?
— Полноте, я вижу, с кем имею дело. К тому же за мною по пятам следует какой-то проходимец. У него на уме недоброе, я в этом уверен. Вот почему я поспешил нагнать вас.
— Ну, как хотите! — пожал плечами Бродар.
Они пошли рядом. Попутчик, оказавшийся человеком очень общительным, рассказал, что он издалека, из Бретани. Ему стало невмоготу умирать с голоду в родной деревне, и он решил посмотреть, неужели повсюду так живут?
— Повсюду, — отозвался Жак.
— Должно быть, это верно: я ищу работу уже целую неделю, и нигде не могу найти. А ведь документы мои в порядке, есть и рекомендации. Мэр Плуарека даже доверил мне двести франков, о которых я вам сказал. Их надо передать его родственнику в Париже. Я боюсь держать при себе такие деньги и хочу поскорее избавиться от них.
— Правильно сделаете! — заметил Жак.
Его спутник продолжал свои излияния. Он надеется встретить кого-нибудь, кто мог бы найти для него работу: как видно, недостаточно иметь документы, нужны еще и знакомства… За четверть часа он успел наговорить столько, сколько другому не удалось бы за целый день. Рассказал, что жена его умерла и он очень по ней тоскует, да и нужда одолела; что ему хочется не только найти хорошее место, но и поглядеть на белый свет; что жену его звали Маргаритой, а его зовут Ивон Карадек; что их дети тоже умерли вскоре после смерти матери… Все эти подробности очень мало интересовали Бродара. Попутчик и переночевать собирался вместе с ним.
— Там, где я остановился, для вас будет дороговато, — возразил Жак, подумав, что Обмани-Глазу нельзя доверять, а в подобном случае — особенно.
— Тогда я пойду в Курсель, на постоялый двор, где я уже два раза ночевал; там дешевле, чем в Париже.
Вдали показались огни этого местечка. Ивон Карадек повернул в ту сторону.
— Ну, прощайте, и спасибо за компанию!
— Будьте осторожны! — ответил Жак. Человек исчез в темноте.
Жак облегченно вздохнул, избавившись от необходимости слушать болтовню докучливого собеседника, и зашагал дальше с такой легкостью, будто сбросил с себя какую-то тяжесть. Но не прошло и нескольких минут, как раздался пронзительный крик, сменившийся жалобным стоном.
Жак кинулся туда, откуда послышался крик. Наперерез ему пробежал какой-то мужчина. Некоторое время Жак плутал в полном мраке; наступила тишина, нарушаемая лишь воем собаки вдалеке. Наконец он споткнулся о тело, лежавшее на обочине дороги. Это был его давешний попутчик. Из раздробленного черепа лилась кровь, сундучок исчез вместе с деньгами плуарекского мэра…
Когда Жак зажег спичку, он убедился, что прохожий мертв и уже успел похолодеть. Пытаться вернуть его к жизни было бесполезно. Благоразумнее всего было идти своей дорогой, ничего не сообщая полиции. Жаку пришло в голову, что если его застанут в этом безлюдном месте, склонившимся над трупом, то немедленно арестуют и обвинят в убийстве. И охваченный ужасом, он без оглядки пустился бежать. Но одна мысль сверлила его мозг. Перед его взором — чистое наваждение — предстали документы. Этот мужчина, судя по его словам, носил их в бумажнике на груди. Быть может, убийца удовольствовался сундучком? Тогда документы целы. Они могут спасти детей Жака… Безызвестному мертвецу отныне все равно… Зачем ему теперь имя, на которое никто не предъявит никаких прав? Имя простого пролетария, одного из множества схороненных во всех уголках мира?
Холодный пот выступил на лбу у Жака, но он продолжал идти. Вдруг, как будто его толкала против воли невидимая сила, он направился в обратную сторону — туда, где лежал труп. Медленно, опустив голову, он шел, движимый инстинктом самосохранения. Вновь отыскав тело, Жак наклонился над ним, дрожа, словно сам был убийцей, и начал шарить в карманах блузы мертвеца.
С трудом сдерживая стон, готовый вырваться из груди, Бродар схватил бумажник. Колени его подкашивались. Неужели он решится на такой поступок?
Вдруг издалека послышался стук колес и свист кнута. Приближалась тяжело нагруженная телега.
Бродар лег рядом с убитым, ожидая, пока повозка проедет мимо. Но дороги в это время года плохи; возчик остановил лошадь почти против того места, где лежал труп, и сошел с фонарем поглядеть, в порядке ли телега. Скорчившись, сливаясь с мертвецом в одну темную массу, Бродар слышал дыхание возчика. Свет фонаря скользнул по ногам убитого.
Если возчик обнаружит в канаве лоток с товарами и его самого, притаившегося возле трупа и бледного, как этот труп, с чужим бумажником в руках — конечно, он примет его за убийцу! Волосы Бродара зашевелились от ужаса. Но возчик был занят только телегой и ходил вокруг нее. Лошадь захрапела.
— Что с тобой, Белянка? Волка почуяла, что ли? — спросил хозяин.
Телега снова тронулась; Бродар остался один с мертвецом. Но дело было еще не кончено: требовалось не только принять имя этого несчастного, но и оставить ему свое. Замирая от страха, сам холодея, как мертвец, Бродар снял с убитого платье и надел его на себя. Затем пришлось переодеть труп в свою одежду — процедура долгая и мучительная, занявшая в темноте много времени. Еще раза два, заслышав шаги прохожих, он ложился на землю и прижимался к покойнику. Ему казалось, что все кругом пропахло кровью, и он удивлялся, что шедшие по дороге не замечали этого… Наконец, оставив дубинку и лоток с товарами возле убитого, он направился уже не к дому Обмани-Глаза, а на улицу Глясьер, к торговке птичьим кормом. Сдерживая рыдания, он рассказал, что с ним произошло.
Старушка онемела от ужаса. Бродар, весь красный от возбуждения, продолжал:
— Да, да, я украл документы убитого. Поймите: жизнь для меня — это война со всеми, потому что все — против меня. Если мне попадется какое-нибудь оружие, какое-нибудь убежище — я должен ими воспользоваться. Эти документы — залог жизни моих дочерей. Посмотрите хорошенько, нет ли на мне следов крови?
Жак провел у старухи весь день; он то болтал с лихорадочной горячностью, то угрюмо умолкал. К вечеру он немного успокоился; его решимость окрепла, как у волка, спасающегося от облавы.
Среди документов покойного было свидетельство о рождении на имя Ивона Карадека, появившегося на свет в Сен-Назере 28 июня 1830 года. Затем паспорт на то же имя; описание примет могло подойти почти к любому человеку, лишь бы цвет волос и цвет глаз мало отличались от указанных. К счастью, глаза у Бродара были черные, как у Карадека, а волосы, брови и бороду, давно поседевшую, можно было выкрасить. Рост тоже почти совпадал.
В рекомендательных письмах мэр и другие лица отзывались о Карадеке, как о хорошем работнике. Его профессия позволяла Бродару укрыться где-нибудь в захолустье: Ивон был шахтером. В Париже он намеревался стать чернорабочим или землекопом. Ни в одном письме не упоминалось о жене и детях, что с одной стороны было удобно, но с другой создавало затруднения.
* * *В газетах появилась заметка, которая несколько дней оживленно обсуждалась группой тулонских каторжников, по-прежнему интересовавшихся таинственным убийством в каменоломне. Лезорн, закутавшись в одеяло, внимательно слушал:
«Сегодня утром на обочине Анверской дороги, недалеко от Курселя, нашли труп убитого разносчика. Череп несчастного оказался проломленным. Личность его удалось установить с помощью найденного в его одежде паспорта на имя Лезорна, амнистированного каторжника. По-видимому, целью преступления не был грабеж, так как у убитого оказалось шестьдесят франков, а возле него лежал лоток с товарами. Перекупщик с улицы Шанс-Миди, по прозвищу Обмани-Глаз, у которого жил упомянутый Лезорн, заявил, что имеет права на этот лоток и деньги.
Самое странное — то, что убийство было совершено точно таким же способом, как и убийство в каменоломне. Образ действий преступника, его повадка, если можно так выразиться, — в обоих случаях одинаковы. О тесной связи между этими злодеяниями свидетельствует и обнаруженная возле мертвеца дубинка, такая же, какую нашли подле трупа в каменоломне. Однако на этот раз она принадлежала, по-видимому, самому разносчику, что делает это злодеяние еще более таинственным».
«Черт меня подери, — думал настоящий Лезорн, — если я что-нибудь понимаю! Не мог же Бродар сам себя кокнуть по башке? Тут наверняка не обошлось без Санблера. Встретил же Бродар Обмани-Глаза. Значит, ему мог попасться и этот мой закадычный друг…»
И, закутавшись в одеяло, Лезорн наслаждался безопасностью.
Обмани-Глаз, в свою очередь, потребовал объяснений от Санблера. Зачем, вместо того чтобы добыть горяченьких у любого прохожего, он избрал жертвой своего же парня, да еще нужного им? Но Санблер и сам не мог понять, каким образом превратился в Лезорна тот словоохотливый путник, который болтал с Лезорном битый час и которого тот имел глупость упустить?
