Галина Аудерская - Королева Бона. Дракон в гербе
— Еретиков удалось усмирить. Король скоро вернется.
— Наконец-то! Наконец-то! Сгая1е а Ою! А привезли медведя?
— Медведя? — удивился Вольский.
— Медведя из литовской чащи. В клетке.
— Это сейчас… важно? — спросил он в изумлении.
— Все мои приказания всегда важны. Всегда, даже во времена военных неудач.
Но ловить медведя оказалось некогда, пришлось немедля отражать набеги татар, подошедших к самому Пинску. На этот раз гетман Острожский одержал блистательную победу под Ольшаницей и с триумфом въехал в Краков, ведя за собой несколько сотен пленных и отнятый у неприятеля ясырь. Крепкие морозы словно каленым железом выжгли чуму, и королевская чета присутствовала на торжественном богослужении, разделяя вместе с уцелевшими горожанами их радость. В замке теперь было шумно и тем оживленнее, чем больше рыцарей и дворян собиралось вокруг Тарновского, получившего наконец, после смерти Фирлея, столь долгожданную гетманскую булаву.
В этой суматохе, многолюдье и вечных пирах посланцы из Чехии почти незамеченными являлись в покои королевы. Господин их сообщал из Аудерса, что взошедшему в месяце феврале на венгерский престол Яношу Заполни после неудачной битвы пришлось спасаться бегством от Фердинанда, объявившего себя в конце февраля также и королем Чехии, и что борьба двух легальных правителей обещала быть долгой и тяжкой. У Заполни было немало сторонников и в Праге, а Кмита ради Боны готов был помочь ему и людьми, но Янош Заполия, видя перевес сил на стороне противника, предпочел отказаться от притязаний на Чехию, дабы сохранить права на свой венгерский престол.
Тем самым он хотел пресечь попытки Фердинанда завладеть и венгерской короной, чего можно было ожидать уже через несколько месяцев после победы Габсбурга под Токаем. Так оно и в самом деле случилось в начале декабря, после чего гонцы больше уже не пробирались тайком в покои Алифио, а в королевскую канцелярию снова вернулся королевский секретарь и владелец замка в Аудерсе.
— Как вы полагаете, не уговорят ли Габсбурги папу поднять нас на войну с полумесяцем? — как-то спросила Бона короля.
— О такой войне мечтает Тарновский, но ни он, ни папа не заставят нас драться с мусульманами, — отвечал он.
— Наконец-то мы пришли к согласию! Мысли и чаянья у нас сходные. Его уже нет, и вопреки советам гетмана лучше уж жить с султаном в мире. Ну а Шидловецкий? Может, и он в сговоре с Габсбургами?
Вместо того, чтобы высмеять подобные опасения, король нахмурил брови.
— Должен признать, вы угадали: шидловецкий предан Габсбургам. После победы Фердинанда под Токаем он от своего имени послал ему письмо с поздравлением и словами восхищения.
— Польский канцлер? — негодовала Бона. — Ах, если бы это только было в моей власти, я бы отобрала у него и королевскую канцелярию, и звание краковского каштеляна.
— С тем чтобы передать это кому?
— Ну, скажем, Кмите.
— Кмите? — удивился король. — Он слишком дерзок, самоуверен.
— Коль скоро Тарновский стал гетманом, пусть Кмита получит большую королевскую печать, — настаивала Бона.
— Ненависть держит эту пару в одной упряжке и губит их, как других — любовь.
— Тогда, быть может, стоит передать ее Бонеру? Я вижу на вашем лице недовольство. Тогда Гамрату? Он ловкий политик.
У короля снова вытянулось лицо.
— Нет, Гамрат слишком молод. Никто из них не обладает канцлерским умом.
— И, наверное, потому никто из них не берет у Габсбургов дукатов, — сказала она, уже не скрывая гнева. — Впрочем! Поговорим об охоте. Из Литвы привезли к нам в клетке злого медведя, пора ехать в Неполомице. Я велела вынести клетку к берегу Вислы, чтобы тотчас же, как только откроют дверцы, он мог бы устремиться в лес. В помощь охотникам выйдут и три сотни мужиков с копьями.
— Вы достойны восхищения! — воскликнул король, улыбаясь. — Если бы это вы устремились на выручку чехам и венграм! Кто знает? Быть может, тогда ни под Токаем, ни под Могачем не было бы роковых развязок…
Перед выездом на большую охоту королева допытывалась у Паппакоды, правда ли, что Шидловецкий каждый год получает у Вены круглую сумму, но ее вездесущий казначей на этот раз молчал. То ли и впрямь не знал ни о чем, то ли притворялся, что не знает. Тогда она обратилась с тем же вопросом к Алифио и уже дня через два-три получила ответ: канцлер не только брал у Габсбургов золото, но недавно получил от императора Карла из Испании записи рассказа Кортеса о завоевании им Мексики и портрет покорителя этой части Нового Света.
— Вам написал об этом Дантышек? — спросила Бона. — Но почему же он ни словечком не обмолвился об этом… нам?
— Я полагаю, — после недолгого замешательства отвечал Алифио, — что всю правду о Шидловецком король узнал из этого источника. Но вам, светлейшая госпожа, он не решился об этом сообщить, дабы советник его не показался вам смешным. Ведь Дантышек доложил королю еще и о том, что Шидловецкий просил императора прислать ему в дар хотя бы одного… живого индейца.
— Живого индейца? — изумилась Бона. — Вместо карлика? Как заморское чудо?
— Да, госпожа, — подтвердил Алифио.
Они поглядели друг на друга и вдруг громко расхохотались. Смеялись весело и беззаботно, как в те далекие времена, когда в садах Бари кидали друг другу мяч
— изрекла наконец Бона, а канцлер, почтительно глядя на королеву, подтвердил:
— Гораций. Ода тридцать седьмая. Парафраз.
Бона кивнула с улыбкой. Они всегда понимали друг друга с полуслова…
На охоту в Неполомицах съехалось немало гостей, прибыл весь двор. Осеннее солнце освещало веселую кавалькаду всадников на конях разной масти, выехавших с поляны перед замком, королева гарцевала на своей белой лошади. В голубом платье с отделкой из соболей и в собольей шапочке она привлекала взоры всех наездников. За поясом у нее был стилет с золотой рукояткой, а следом за нею ехал оруженосец, держа наготове заряженный аркебуз — дар Франциска Валуа. У одних охотников в руках были ружья, у других поблескивали на поясе богато украшенные охотничьи ножи, стремянные и ловчие держали наготове копья. Король ехал в экипаже, рядом с ним, размахивая трещоткой, скакал всадник — это был Станьчик.
— Не боишься, сударь, с трещоткой в руках выходить на такого зверя? — спросил Станьчика догнавший его Моравец.
— Боюсь ли я? — отвечал Станьчик. — А чего мне бояться9 Италийский дракон пострашнее литовского медведя! Но мне и он нипочем.
Моравец поспешно обогнал шута, присоединившись к охотникам. Раздались возгласы, затрубили рога, громко завыли псы, откуда-то издалека послышался громкий ответный лай; это означало, что копейщики уже погнали вылезшего из клетки медведя в глубь леса, навстречу мчавшейся кавалькаде.
Кмита, ехавший рядом с Боной, слушал ее рассказ о том, что крестьяне с вилами цепочкой расставлены вдоль берега, чтобы отрезать зверю путь обратно. Он глядел с восхищением на ее улыбающееся лицо, на черные блестящие глаза, оттененные белокурыми волосами и светлым собольим мехом.
— А король? — спросил он.
— Король в полной безопасности. Велел разбить на поляне под дубом шатры для почтенных сановников и ждет там конца охоты, ждет убитого медведя. Первого в Неполомицах.
Она радовалась, как дитя, осуществлению своего замысла, а когда наконец остановилась под ветвистым деревом, Кмита остался рядом с нею. Вслед за ними спешил и оруженосец со знаменитым аркебузом. Тут же неподалеку был и Алифио, и вскоре кони, возбужденные громкими возгласами загонщиков и собачьим лаем, стали пританцовывать на месте. Кмита подъехал к Боне вплотную, их разгоряченные лошади касались друг друга боками, и, наклонив голову, сказал:
— Недаром утверждают, дела в Польском королевстве напоминают шахматную партию. Король стоит на месте, а королева в неустанном движении.
— Вам не нравится это? — спросила она не без кокетства.
— Ваша царственная рука столь крепко держит бразды, что конь ее три поля на шахматной доске одолеет. Но медведь — зверь опасный. Разве что этот был в неволе с рожденья и привез его из Литвы ваш медвежатник.
— Нет! Нет! — рассердилась она. — Это дикий зверь из леса и, говорят, силен на удивленье.
— Слышал я, — сказал, подъезжая ближе, Алифио, — польское присловье: „Идешь на медведя — готовь ложе“.
— Как? Готовь ложе? — повторила она.
— На этот раз его только затем и выпустят из клетки, чтобы он погиб от копья королевы, — уверял Кмита.
— У меня копья нет. Буду стрелять из французского аркебуза. Как теперь принято. Вы слышите?
— Да. Того гляди он сюда пожалует!
Далекий лай псов неожиданно послышался где-то совсем рядом, со всех сторон слышны были крики: „Медведь! Медведь!“ Через всю поляну, прямо к дереву, под которым белая кобылица Боны беспокойно вскидывала голову, мчался на своем коне Моравец и махал рукой.
