Илья Кораблев - Ганнибал
Внезапно из Рима поступили распоряжения, которых никто не мог предвидеть: диктатору предлагалось срочно возвратиться в город для совершения жертвоприношений. Пока Фабий отсутствовал, командование римскими войсками, естественно, перешло к начальнику конницы Марку Минуцию Руфу [Полибий, 3, 93 — 94; Ливий, 22, 16 — 18; Плут, Фаб., 6 — 7].
Осуществление стратегического плана, принятого Фабием, поставило Ганнибала в трудное положение. Без союзников, без эффективной поддержки извне, постоянно теряя людей то в одной, то в другой стычке, имея перед собой сильную и дисциплинированную армию противника, Ганнибал метался по стране без видимого плана, без определенной цели. То есть желания его были ясны. Ему нужно было еще одно победоносное сражение; оно сломило бы сопротивление Рима и сделало бы Ганнибала и его солдат хозяевами Италии. События, последовавшие за битвой при Каннах, показали, насколько иллюзорными были эти расчеты. Однако сражения не было; карфагенские войска изматывались; опасность со стороны римлян становилась все более грозной; ни один италийский город не переходил на сторону «освободителей»-карфагенян. Даже Капуя предпочитала выжидать. Прорваться на юг Италии не удалось. Обращался Ганнибал за помощью и к карфагенскому совету, но там его домогательства встретили смехом: полководец утверждает, что он победил неприятеля, а сам, вместо того чтобы, как подобало бы победителю, присылать в родной город добычу, требует новых людей и денег [Дион Касс., фрагм., 57, 14; Зонара, 8, 26]. Очевидно, положение Ганнибала было настолько тяжелым, что враждебная Баркидам политическая группировка в совете могла на какое-то время взять верх и отказать Ганнибалу в том, что ему было насущно необходимо. Аппиан относит это обращение ко времени, когда Ганнибал укрепился около Гереония [Ганниб., 16]. По словам Аппиана [там же], Ганнибал писал и к своему брату Гасдрубалу в Испанию, предлагая ему собрать войска и вторгнуться в Италию. Насколько это сообщение достоверно, трудно сказать; ясно только, что Гасдрубал, втянутый во все более острую борьбу с римлянами на Пиренейском полуострове, не в состоянии был помочь брату. Перед Ганнибалом отчетливо вырисовывалась перспектива изнурительного противостояния врагу в чужой, враждебной стране, разложения армии, если не будет побед и добычи, и гибели.
И все же стратегия Фабия вызывала в Риме глубокое недовольство. Все громче раздавались голоса, обвинявшие Фабия в преступной медлительности, чуть ли не в предательстве. План Фабия был рассчитан на длительный срок и немедленных результатов не давал. Римские воины видели перед собою торжествующего противника, хозяйничавшего в Италии, идущего куда ему заблагорассудится, грабящего и разоряющего страну. А диктатор между тем не принимает никаких видимых мер для того, чтобы помешать грабителю и убийце, остановить разгул его солдатни, защитить союзников Рима, да и самих римлян. Оборотной стороной стратегии Фабия было то, что она влекла за собой разорение и мелкого италийского, в том числе и римского, крестьянства, и крупных земледельческих хозяйств. Но если последние располагали более или менее значительными ресурсами для своего восстановления, то первые стояли просто перед угрозой гибели. Не мудрено, что в дисциплинированнейшей римской армии недовольство становилось все более глубоким и с каждым днем все более грозно выплескивалось наружу. Не удивительно и то, что во главе недовольных стоял начальник конницы Марк Минуций Руф.
Современная и близкая по времени к событиям античная традиция объясняет его поведение «легкомыслием», нежеланием прислушаться к советам мудрого, идеализированного Фабия. Интересно в связи с этим, что, по оценке Фронтина [1, 8, 2], Минуций не был равен Фабию ни доблестью, ни воинским мастерством, — оценка, восходящая к тем же кругам, что и знаменитое высказывание Энния, приписывавшее Фабию, и только ему, спасение отечества. Спокойствию и мужественной выдержке диктатора противопоставляется истерическая нервозность начальника конницы, зависимость которого от мнений «толпы» была в конечном счете простой беспринципностью. В противоположность Минуцию Фябий показан как носитель староримских добродетелей, которые возвеличили Рим, — благочестия, дисциплинированности, стойкости, покорности магистратам.[79]
В действительности, конечно, дело обстояло значительно сложнее. Мы уже упоминали, что Минуций пришел к власти, будучи представителем враждебной Фабию политической группировки в сенате; способ, каким ему была вручена должность, делал Минуция до известной степени независимым от диктатора. Не случайно, вопреки опять-таки всем римским традициям и нормам, диктатор, располагавший правом казнить любого человека по своему усмотрению, тем более в военное время, ничего не предпринимал для того, чтобы пресечь волнения, — не потому, разумеется, что не хотел, а потому, что не мог. Минуцию недовольство солдат, как, впрочем, и недовольство в самом Риме, давало удобный повод оттеснить Фабия и самому выдвинуться на передний план; стоявшей за ним группировке Эмилиев — Корнелиев предоставлялась теперь неповторимая возможность отстранить Фабиев от руководства политической жизнью Рима.
Само собой понятно, что и Ганнибал делал все, чтобы скомпрометировать Фабия. В частности, он велел, грабя страну, не трогать поле, принадлежавшее Фабию, как бы в награду за выполнение некоего в действительности не существовавшего секретного соглашения [Ливий, 22, 23, 4; Плут., Фаб., 7; Фронтин, 1,8,2].
Тем временем произошел еще один эпизод, который враги Фабия представили как преднамеренный вызов с его стороны сенату и всему государству. И действительно, поступок диктатора трудно было согласовать с нормами полисной нравственности, предписывавшими строгое послушание высшим органам власти. Дело происходило так. При обмене пленными между римлянами и карфагенянами, который состоялся как раз в этот период войны, было заключено соглашение, что обменивать будут человека за человека. Сторона, получившая больше возвратившихся из плена воинов по сравнению с другой, должна была внести выкуп по два с половиной фунта серебра за каждого. К римлянам вернулись на 247 человек больше, чем к карфагенянам, однако сенат медлил с выделением денег. Тогда Фабий, пославши в Рим своего сына, тоже Кванта, продал свою землю, ту самую, которой не тронул Ганнибал, и из своих средств внес выкуп [Ливий, 22, 23, 5 — 2; Дион Касс., фрагм., 57, 15; Плут., Фаб., 7].
Недовольство начало проявляться уже в первые недели деятельности Фабия, когда карфагенская и римская армии противостояли одна другой в Апулии и когда впервые стало ясно желание диктатора во что бы то ни стало избежать решающего сражения. В центре оппозиции дошедшие до нас повествования ставят Минуция. Присоединившись к мнению «толпы», он публично поносил Фабия, -который ведет войну будто бы непристойно и трусливо; сам же он, Минуций, горячо желает сразиться [Полибий, 3, 90, б]. Благоразумные планы диктатора встретили ожесточенного противника в лице начальника конницы, которому только недостаток власти мешал погубить государство. Суровый, быстрый в своих решениях, невоздержанный на язык, он сначала среди немногих, а потом и в «толпе» называл Фабия не медлительным, а лентяем, не осторожным, а трусом. Приписывая ему недостатки, похожие на достоинства, он возвышал себя и унижал высшего [Ливий, 22, 12, 11 — 12]. Несмотря на различие в тоне (Полибий значительно более сдержан в своих оценках, нежели Ливий), основная канва событий у того и другого совпадает с одним, правда, существенным различием. У Ливия Минуций выступает как инициатор возмущения; у Полибия он только присоединяется к «толпе».
Мы не знаем, как удалось Фабию заставить умолкнуть противников хотя бы на время. Во всяком случае, мы не слышим о новых волнениях в римской армии до ее прихода вслед за Ганнибалом к Фалерну. Коллега Фабия (Полибий употребляет термин «соправитель») Минуций, все находившиеся в армии военные трибуны и центурионы, то есть весь командный состав, вопреки мнению диктатора, считали, что именно теперь необходимо в удобной местности захватить врага, преградить, ему дорогу, спуститься на равнину и не дать возможности Ганнибалу разорять столь богатую и плодородную страну [Полибий, 3, 92, 4]. Как видим, и в данном случае Минуций выступает в повествовании. Полибия не один; он действует вместе с другими командирами римской армии, снова, хотя и не так резко, как раньше, выступая против лица, облеченного высшей властью в армии и государстве. Ливий [22, 14] в соответствии со своей тенденцией снова изображает Минуция инициатором волнений. Он вкладывает в уста мятежного начальника конницы демагогически обличительную речь, в которой тот скорбит об упадке Рима, о том, что допускается разорение Италии, утрачена былая римская энергия и решимость, не раз спасавшая государство. Глупо думать, говорит в повествовании Ливия Минуций, что можно окончить войну, сидя и давая обеты (выпад Минуция против Фабиева староримского благочестия); нужно взяться за оружие, спуститься в долину и сразиться лицом к лицу. Римское государство возросло отвагой и деятельностью, а не той медлительностью, которую трусы называют осторожностью. Минуция окружали военные трибуны и всадники; его слова долетали до рядовых воинов; раздавались голоса, что если бы они могли выбирать, то наверняка предпочли бы Фабию Минуция.
