На день погребения моего - Томас Пинчон
Сначала от лихорадки, потом — во время длинного спокойного спуска в сон по пути медленного выздоровления Данило начал говорить о Салониках, городе своей юности, о женщинах возле фонтанов по утрам, о сырном пироге с сезамом «пастель де квезо» его матери, об уличных парадах борцов и цыганских музыкантов, о круглосуточных кафе.
— Сначала я пытался возвращаться туда как можно чаще, но обязанности в Сараево накапливались, в один прекрасный день я проснулся и понял, что превратился в Босняка. Хотелось бы однажды показать вам этот город, Лейтвуд, Салоники — целый мир в одном городе, вам нужно познакомиться с моей кузиной Весной, она поет в клубе курильщиков гашиша в Баре, вы полюбите ее так же, как я...
Киприан вежливо моргнул. Вопросы желания, в их взаимоотношениях или отношениях с третьими лицами, никогда не поднимались — это могло быть общее истощение, с которым молодой мужчина был вынужден постоянно бороться, или просто они обнаружили, что каждый из них — не во вкусе другого, или, что самое странное, почти неуловимым образом Киприан превратился в мать Данилы. Он удивлялся, обнаруживая у себя дарования, о которых прежде не подозревал, например, умение варить суп или часто абсурдную готовность жертвовать всем своим комфортом, пока он не убедится, что Данило в безопасности, сколь бы кратким ни был ее период.
Это первое столкновение с избавлением от желания принесло Киприану неожиданный восторг первого оргазма. Он сидел под ночным небом в пятнах густых облаков, оберегая сон Данилы, словно ему нужно было оставаться начеку и сразу же вмешаться в случае необходимости, реагировать на стоны боли другого мужчины, вырывающиеся во сне или в бреду. Неожиданно, нет, вовсе не неожиданно, скорее как человек, медленно просыпающийся и осознающий, что в комнате свет, он понял, что на протяжении неопределенного отрезка времени даже не воображал желание, его пробуждение, его воплощение, никаких возможностей для него. Дисбаланс, к которому он привык в окоченевшем пространстве сферы чувств дня, словно у времени были сексуальные нервы, этот участок еще не был изучен, но, по какой-то таинственной причине их там больше не было — их место заняло что-то другое, ясность, общее оживление температуры...
Конечно, он затихал, этот пульс желания, но странность заключалась в том, что он ни с того, ни с сего пытался снова его найти, словно это было что-то не менее желанное, чем желание как таковое.
Данило начал довольно неплохо ходить с палкой — набалдашник в виде головы волка, который вырезал для него зимой из рябины его друг Заим. Однажды он вошел и увидел, что Киприан режет картошку, зимнюю морковь и лук для супа, они впервые поговорили о своем переходе через горы.
— Это была удача, — пожал плечами Киприан. — Нам повезло.
— Это была воля Господа, — сказал Данило.
— Тогда какого из нескольких ваших Богов?
— Господь един.
Киприан вовсе не был в этом так уверен. Но, видя полезность погружения в сегодняшний день, он просто кивнул и продолжил резать овощи.
Вернувшись к стальным параллельным путям, они обнаружили, что железную дорогу лихорадит в почти смертном возбуждении: банды солдат нерегулярных войск с древними длинноствольными винтовками, на бронзе — гравировка священных сур Корана, отряды Боснийских Католиков с винтовками Манлихера, которыми их снабдили их австрийские хозяева, Турецкие партизаны, держащие курс на Константинополь, чтобы присоединиться к революции в своей стране, Австрийские регулярные войска, роящиеся на границе и останавливающие всех — никаких поблажек для английских туристов, а Киприан надеялся, что это прокатит, и даже для немецких туристов, которые здесь присутствовали во множестве, словно для того, чтобы стать свидетелями некоего безбожного действа, мистерии без Христа.
Такова была природа жертвы — Киприан потом поразмыслит о том, что, вместо того, чтобы подчиняться требованиям хищника, они настояли на том, чтобы усложнить погоню. Они бежали, чтобы спасти свою жизнь. Маскировались. Исчезали в облаках чернил, в милях кустарника, в отверстиях земли. Даже, странно сказать, сопротивлялись. Социальные Дарвинисты тех дней любили разглагольствовать о радостях окровавленных зубов и клыков, но, что странно, не восхваляли скорость и обман, яд и неожиданность.
Киприан считал, что при маскировке важно не стать похожими на русских. Нельзя сказать, что его дарования появились благодаря Божьему промыслу — сейчас он не делал почти ничего такого, чего не делал бы раньше. В Боснийском Броде он был вынужден, надевая костюм, связь которого с каким-либо вкусом лучше не комментировать, играть роль гражданской жены, которая презрительно взирала на всё неанглийское и пронзительной тесситурой требовала позволить ей воссоединиться со своим мужем, которого, хоть он и был выдумкой, Киприан почти абсолютно обожал, разражаясь тирадой против всего Боснийского — против жилья, еды:
— Чья это была идея — эта ужасная баранина со шпинатом?
— Капама, хорошо, да?
Даже, словно забывая, насколько рискованным это может оказаться, против мужчин:
— Каким ответом на возможные девичьи молитвы вы можете себя считать, эти смешные мешковидные брюки и платки..., — секрет заключался в том, что именно эти солдаты нерегулярной армии были статны и мускулисты настолько, насколько когда-либо можно было пожелать...но важнее было в течение нескольких минут выявить всё оружие, видимое и невидимое, которое может быть опасно, и выбрать, уже почти автоматически, более чем один вероятный проспект для побега... ... порой он выбирал противоположность маскировке и впадал в столь полное фаталистическое смирение — после того, как они с Данилой прошли мимо, никто не мог даже вспомнить, что их видел, хотя к тому времени рана Данилы снова дала знать о себе, как и его отчаяние. Во время перехода были часы, когда Киприану хотелось плакать из-за страданий другого мужчины, но он с присущей прежде всего жертвам безжалостностью осознавал, что выживание, в таких ситуациях, как у них, не предусматривает сентиментальность.
В Белграде они обнаружили, что движение по обеим рекам перекрыто. Киприан еще решительнее настроился на побег. В тумане поздней зимы, среди соборов и шпилей из ржавого железа и камня, огромных ангелов, разбитых, обезображенных, но по-прежнему стоящих на вершине, со странно характерными лицами, Данило и Киприан пересекали Сербию, но уже знали, что все дороги от гор к побережью засыплет снегом через несколько недель.
В Плевне они остановились на день, просто чтобы собраться с мыслями. На коричневых вершинах снег. Это был маленький хорошенький городок с четырьмя минаретами и одной
