Ларс III (СИ) - Гросов Виктор
— И что теперь? — спросил болгарин, — Вернёмся в Плиску и объявим о твоем чудесном воскрешении?
— Воскрешение? — я подавился смехом.
— Да, прошлый раз ведь тоже была некрасивая история со здоровьем. Я тогда придумал, что ты меня воскресил, за тобой еще тогда была слава знатного чародея-воскресателя. А сейчас, когда по столице ходят слухи, будто тебя отравили, напрашивается очередное воскрешение, — хмыкнул Омуртаг.
— И потом ждать паломничество всех болезных?, — закатил глаза, по эсовой привычке, — Я думаю, нет.
— Жаль, — вздохнул наместник, — подумай о величии! Мы могли бы убедить народ построить храм в твою честь с золотыми статуями и…
— И, если только, за счет твоей казны — закончил я ровным тоном.
— Ну нет, так нет, — улыбнулся наместник.
Этот прохиндей оказался скуп, но мне кажется, что он подтрунивал надо мной. Мы стояли у двери и смотрели на выглянувшую луну.
— Ларс, — совершенно другим тоном начал Омуртаг, — я не знаю кто тебя хотел отравить, но то, что уже второй раз в моем ханстве тебя хотят убить, наводит на размышления.
— Да брось, — я махнул рукой, — уж твоей вины здесь нет. Врагов хватает.
— Все равно, мне это не нравится, — вздохнул он.
— Князья Ходот и Метик найдут отравителя.
Омуртаг молчал.
— Я чего так поздно пришел, — встрепенулся наместник, — к тебе гонец с посылкой. Я его сопроводил, хотел проведать тебя заодно.
Болгарин подозвал воина. Я следили за размеренными шагами усталого посланника. Он нес бремя огромной важности — плетеную корзину, на крышке которой был изображен внушительный герб византийского императора. Один только вид этого вызвал интерес.
Сама корзина представляла собой произведение искусства, сделанное из тростника и украшенное замысловатыми узорами. Однако его крышка притягивала взор. Печать императора, величественный двуглавый орел, была выполнена из блестящего золота, что резко контрастировало с темным деревом. Это был символ огромной власти, не оставляющий сомнений в значении послания.
С глубоким поклоном гонец преподнес мне корзину. Умка принял корзину с рук посланца и держал ее для моего удобства.
Я потянулся к печати и с щелчком сломал ее. Когда он поднял крышку, Омуртаг чуть наклонился, стараясь разглядеть содержимое. Вот ведь любопытный какой.
Свиток пергамента лежал среди слоев насыщенного фиолетового шелка. Я осторожно снял свиток с шелкового ложа и развернул пергамент, поверхность которого была покрыта изящным шрифтом на латыни.
Когда мой взгляд пробежался по словам, я был удивлен и обеспокоен.
Император предлагал встретиться в Константинополе инкогнито. Также он выражал озабоченность по поводу моих завоевательных походов. Наверное, он хочет обсудить дальнейшую судьбу каганата. Но что больше всего меня напрягало, так это следующая фраза: «Хотелось обсудить безопасность патриарха, гардарские легионеры с его охраной не справляются».
Приглашение в Константинополь, окутанное тайной, было явным свидетельством деликатного политического ландшафта. Я понимал беспокойство императора по поводу моих кампаний. Расширение влияния Царства Гардарики, несомненно, вызвало волну беспокойства по всей Византийской империи. Будущее Каганата было предметом взаимного интереса и, вероятно, ключевой темой нашей тайной встречи. Но здесь обсуждать нечего. На месте каганата — несколько новых княжеств. Но встретиться и обозначить зоны влияния придется.
Однако именно упоминание о безопасности патриарха по-настоящему зажгло искру интереса. Обвинение в том, что его легионеры не выполняют свой долг, было вызовом авторитету и компетентности моих людей.
Такое ощущение, что это была завуалированная угроза, подразумевавшая, что император возлагал на мня ответственность за благополучие патриарха. Может он что-то подозревает? Надо узнать как дела у эсовых послушниц. Я ведь сам хотел встретиться с византийцами. Но не рассчитывал, что это обоюдное желание.
Эта ситуация требовала хитрости, стратегии, которая позволила бы утвердить власть Царства.
— Я примял его приглашение, — заявил я посланнику, — передай императору.
Гонец поклонился и ушел. Умка унес корзину и свиток в хижину.
Я вкратце обрисовал Омуртагу содержание письма, так как из него буквально перло любопытство. Естественно, умолчал роль царства в несчастных случаях новоизбранных патриархов. Там ситуация сложилась так, что патриарха в итоге нет, есть некий совет митрополитов. Такая конструкция обездвижила систему принятия решений. И это играло мне на руку. Рано или поздно византийцы спохватились бы. Так что все разумно. Жаль, что не вовремя.
— От этого приглашения, — начал болгарин тихим грохочущим голосом, — пахнет отчаянием. Император боится растущей мощи Гардарики, и стремится ее обуздать.
— Его опасения не совсем беспочвенны, Омуртаг. Иногда наши амбиции пересекаются, — на моих губах играл призрак улыбки.
Столица Византии служила жизненно важным центром торговых путей, соединяющих мое царство с югом. Эта торговля способствовала экономическому росту и процветанию зарождающейся элиты гардарского царства. Византийская империя с ее централизованной имперской структурой и сложной административной системой, раньше служила моделью для правителей Руси.
Может Император хочет насадить свою структуру управления, а заодно и принять христианство в качестве государственной религии? Возможно. Я не имею ничего против христианства, как религии. Но. Все кроется в этом «но». С точки зрения правителя, религиозный центр не может быть за пределами государства, так как это значит подчинение. Мое подчинение, подчинение всех верующих, а, следовательно, утрата независимости. А утрата суверенитета — это крах всех моих начинаний.
Значит, необходимо завоевать Византию для того, чтобы центр православия был в моем государстве. А это архисложная задача. Либо же не менять славянское язычество и иметь центр этого язычества у себя. Бирки и Рюген должны быть в моем царстве. Одно есть, а остров Рюген захватить легче, чем Византию.
Что ж, решено, быть язычеству вместо христианства. Но официально я пока не буду его утверждать. Всему свое время.
Глава 16
Середина лета 827 г., Балканские горы, охотничья хижина.
За моей спиной осталась охотничья хижина. Солнце отражалось от заснеженных вершин. Я не мог не испытывать чувства благодарности за скромный домик, вымышленных блох и пылкую девушку, спасшую мне жизнь.
Ветер взъерошил мои волосы, принося с собой далекий запах моря. Я и Ходот направлялись в наш военный лагерь. Метик остался с Эсой. Агу не получилось убедить остаться с сестрой. Эстрид еще слаба. Я же направился к столице Болгарского ханства.
Я вспоминал вчерашний разговор с Омуртагом. Он перед отъездом, как бы невзначай, спросил о Триумвирате и моих действий в отношении этих недоделанных масонов. Понимая, что болгарин многое слышал от меня при допросе Филипа, я не стал особо скрывать свои цели. Да и в войске ходит слово «Триумвират» как какое-то оскорбление. Скрывать уже нечего. Наместник вызывает у меня двоякие чувства. Вроде и не дает поводов для беспокойства, но в то же время, по какой-то причине он не вызывает у меня доверия. Интуиция говорит, что не стоит ему верить безоглядно. Наверное, я стал мнительным.
Расследование по делу об отравлении ничего не дало. Солдат-кашевар клянется, что не знает почему бульон был отравлен. Он всего пару раз отходил от котла за солью и приправами. Опытным путем было выявлено, что еда действительно отравлена. Бедный пес, которому скормили блюдо, корчился в судорогах.
Виновных найти не получилось. Опрос свидетелей ни к чему не привел. Причем, партия продовольствия, из которого готовилась отравленная еда была в порядке. Значит, кто-то отравил ее в процессе готовки, когда отвлекся повар.
Ходот обещал следить за всеми, кто находился рядом с хижиной, а Эса грозилась провести свой экспресс-допрос после того, как восстановится.
