Тени над Гудзоном - Исаак Башевис-Зингер
Ночь прошла как кошмар. Однако три часа сна, казалось, затянули ее душевные раны. Анна села на кровати. Одежда Станислава Лурье была в беспорядке разбросана по ковру. На горячей батарее жарился мужской ботинок. Ее вещи тоже валялись как попало. Комната выглядела как поле после битвы. Теперь солнце залило все пурпуром. Казалось, что с галстука Станислава Лурье стекает струйка крови. Анна встала с кровати и тихо прошла в гостиную. Здесь еще было сумеречно. Она ступала среди черепков и осколков стекла. Ночью, видимо, шел снег, потому что Лексингтон-авеню лежала укутанная белым. Даже проносящиеся по ней двадцать четыре часа в сутки грузовики еще не успели запачкать снежное покрывало. Голубоватый, словно в полночь, снег лежал толстым слоем на каждой крыше, на каждом балконе, на каждой пожарной лестнице.
Все магазины были закрыты. Не было видно ни одного прохожего. Анна стояла у окна в ночной рубашке, в разрезе которой была видна верхняя половина груди. Здесь, правда, никто не мог ее увидеть. Разве что Бог, тот самый Бог, из-за которого она должна отказаться от Грейна и остаться со Станиславом Лурье…
Анне захотелось выпить кофе. Раз уж все надежды разбиты, придется жить моментом. Она зашла на кухню, включила свет, поставила на газовую горелку перколятор. Обычно Анна остерегалась есть пищу, содержащую крахмал. Она редко ела печенье, пироги и бабку, которой так любил лакомиться Станислав Лурье. Однако отныне ей можно есть все, что захочется. Она вытащила бабку и отрезала длинный ломоть. «Может быть, произнести благословение? — мелькнула у нее мысль. — Но какое благословение произносят на бабку?» Она помнила только два благословения: «извлекающий хлеб из земли»[72] и «все будет по слову Его».[73] Да ладно, все равно. Разве может быть, чтобы Бог прислушивался к каждому благословению, к каждому слову, произносимому людьми? Есть ли для Бога разница, получила она от Станислава Лурье кусок бумаги, называемый разводным письмом, или не получила? Бог не может быть настолько мелочным, чтобы интересоваться бумажками. Все это выдумки. Но поскольку ее отец верит в это, он умрет от огорчения, а этой жертвы она не может принести. Не может она допустить и того, чтобы все его состояние перешло в чужие руки…
Анна налила себе кофе и сделала глоток. Окно кухни выходило во двор со множеством освещенных окон. Женщины в домашних халатах возились у газовых плит и холодильников. Мужчины, рано уходящие на работу, завтракали. Какая-то женщина терла шваброй покрытый линолеумом пол. «Я даже не подозревала, что люди встают так рано, — с удивлением подумала Анна. — Нелегко достается им кусок хлеба… Но хотя бы одну ночь я с ним провела! — утешала себя она. — Что бы ни случилось, этой ночи у меня никто не сможет отобрать. Она моя… моя…»
Она медленно пила горячий кофе. Отпивала глоток и ненадолго задремывала. Еще глоток — и снова дремота. «Я устала, устала», — мысленно повторяла она, думая о том, чтобы возвратиться в постель. Однако то, что там спал Лурье, останавливало ее. Анна начала испытывать отвращение к мужу. Она больше не могла выносить мешки под его глазами, его голос раздражал. Мысль о том, что он может проснуться, испытывая желание к ней, наводила страх. «Будь я хотя бы одна! О, если бы он умер! Каким бы счастьем это обернулось!.. Папа любит Грейна. Он был бы счастлив, окажись Грейн его зятем… — Анна спохватилась. — Что со мной происходит?! Никому нельзя желать смерти. Разве это вина мужа, что я не могу его выносить? Господи, я ведь за ним бегала… Была влюблена… — Какое-то воспоминание смутило ее. — Все так странно, все наперекосяк…»
На улице было сумеречно, хотя и не так уж рано. Если она хочет встретиться с Грейном в девять на Гранд Сентрал и сказать ему то, что должна, ей следует поторопиться. Она все ему расскажет, всю правду. Может быть, это принесет ему облегчение? Нелегко ведь уйти из семьи…
Анна сидела, сжимая пальцами чашку. Она испытывала странное чувство, будто со вчерашнего дня очень постарела. У нее ничего не осталось, кроме этой чашки кофе. Анне вспомнилась Варшава, тетя Ита. К ней на кухню приходили старые еврейки, и она давала им кофе с сахаром и краюшку хлеба. Они хлебали горячий напиток, отдувались после каждого глотка, макали в кофе жесткие куски хлеба, а потом жевали их беззубыми ртами. Она сейчас похожа на тех старух…
Анна пошла в ванную комнату, наполнила водой ванну, скинула ночную рубашку, чувствуя себя бабочкой, освободившейся от кокона. Она рассматривала свое отражение в зеркале. Нет, ее тело молодо, волосы так черны, что, кажется, будто их цвет переходит в синеву, груди крепкие, бедра узкие. Глаза усталые, но все еще полные пыла. Анна подмигнула себе самой. «Ну ничего, я хотя бы сделала его рогоносцем, — подумала она о Лурье со злобной радостью. — Кто знает? Это может еще когда-нибудь довести до развода. Ему это так легко не пережить…» Анна стыдилась своих мыслей, но не могла прогнать радость от того, что отдалась Грейну. Эта ночь осталась ей в качестве подарка, драгоценного камня, сувенира, которым ее память будет забавляться до конца жизни… Ад? Пусть ее положат на кровать, утыканную гвоздями…
Она залезла в ванну и стала намыливаться, плескаться, тереть себя мочалкой. Ночь с Грейном пробудила в ней интерес к собственному телу. Он наговорил ей множество комплиментов. Сравнивал ее с пантерой. Восхищался тем, что она может целоваться на протяжении долгих минут, не переводя дыхания. Он находил в ней такие достоинства, которые может оценить только мужчина.
— О, я его люблю! Я его люблю! — произнесла вслух Анна. — Больше чем когда-либо…
И вдруг ей пришло в голову, что сейчас, после того как она принесла жертву во имя отца, она больше не любит его… Этот поступок
