Сергей Кравченко - Яйцо птицы Сирин
А ведь, если бы эта увертливая дама с елочной звездой на дурацком колпаке реально имела сюрреальные способности и посмотрела в первых числах марта 1584 года на трясущуюся сухую ладонь царя Ивана, на чудовищную лапу Ермака, на парализованную «шуйцу» Пана, на розовую ладошку принцессы Айслу, на чернильную кисть Биркина, на грешную длань ведьмы Марьи, на «ладанку» Святого Порфирия, на пропитанные порохом и кровью ладони Боронбоша, Мещеряка, Кольца и Михайлова, — она непременно должна была сказать, что все их линии кончаются одинаково. Что суждено им резко «поменять судьбу», оказаться на разных берегах Леты в единый сезон.
И мы бы спросили ее, с чего она это взяла? — а она бы нам показала, как линия жизни принцессы Айслу, подобно весенней Туре, выскакивает из-за «бугров Венеры» и напарывается на стрежень любви, делая завиток, типа Бабасанского кольца. А вот — такая же закорюка рассекает крокодилову кожу на лопате Ермака. Аналогичная дактилоскопия подтверждает фатальные перспективы остальных боголюбцев и богохульцев. И вот тогда бы мы ей поверили.
Первым пострадал от хиромантии лично Иван Васильевич, его драме мы посвятим специальную (следующую) главу, — все-таки царь!
Простой народ сибирский начнем приговаривать прямо сейчас.
Яков Биркин, бывший московский стряпчий, бывший подручный Пермского воеводы Перепелицына, а ныне секретарь Сибирского воеводы Болховского к началу 1584 года держал в своих руках все нити «дела Ермака». Поскольку Биркин обходился без хиромантии, то нити эти не вихляли, не петляли меж кожистых складок, а напрямую вели к сути вопроса. Вот эта суть.
Ермак взял на себя много, захотел объять необъятное, но сделать по-настоящему ничего не успел. Он не нахватал по улусам заложников, не обложил кочевой и оседлый народ натуральной и людской повинностью, не построил церкви, не напустил на подданных смертного страху. Не обеспечил притока и накопления капитала. В общем, при масштабности мышления, он очень наивно начал править. Значит, развратить народ свободой не успел.
Войско Ермаково найдено. По данным зимнего розыска, по шепоту купленных ханов, по пьяному бреду рядовых татар, по тобольским и московским показаниям Маметкула Биркин понял: казачий полк скрывается в станице при озере Большой Уват. Остальные казаки сильны единством, круговой порукой, сговором. Разбросать их, разделить — вот главная и очередная задача.
Теперь Птица. То, что рассказал Болховской, то, что подслушано в Искере, то, на что намекал в рождественском привете Грозный, звучит дико. Брать на веру фантазии больного царя нельзя. Но отработать государеву волю следует, как можно усерднее и аккуратнее. Это оставляем на потом.
Простыми, логичными, четкими выводами Биркин достойно увенчал осенне-зимний следственный труд. На этом можно было строить дальнейшие планы. Болховской, Глухов, Биркин, старший поп Варсонофий засели на сутки в деревянном Тобольском «кремле» и думали о Ермаке.
Назначенная операция предусматривала рассылку ненадежных войск в разные места, нейтрализацию «немцев», разложение татарской верхушки, уничтожение атаманов по одиночке. По части колдовства отец Варсонофий должен был отдельно заняться Птицей, и для этого прямо сейчас переселиться в Искер, готовиться там «к закладке церкви». Болховской и Биркин искренне перекрестились, когда Варсонофий согласился.
Дело могло по-разному пойти. На всякий случай был предусмотрен вариант вручения Ермаку доспехов, грамоты, другого царского жалованья при закладке храма. Это если пришлось бы морочить ему голову, не дожидаясь Пасхи.
Итак, планы были ясны, задачи определены, и товарищи крапленые, благословясь, принялись за работу.
Сначала занялись рассылкой подопечных. Ермаку сказали ласковое слово, которое он и так знал. Болховской самолично поднес атаману жбанчик зелена вина, «поздравил князем Сибирским», объявил прощение грехов всем бывшим лиходеям, и даже грамоту издали показал. Было также сказано, что и другие великие дары имеются, и государь осведомляется, вручены ли Ермаку, но сам понимаешь, брат — Биркин еще в жбанчик долил, — охота устроить жалованье всенародное, чтобы люд сибирский пришел в восхищение и изумление. Поэтому давай-ка ты пока в Искер двигай с отцом Варсонофием, озаботься церковным строительством.
Аналогично атаман Матвей Мещеряк был «прощен, пожалован сотником» и отправлен «на разведку» озер у слияния рек Вагай и Ашлык. Путь был недальний, но «летом из-за болот непроходимый». Мещеряку следовало установить, нет ли водного пути из Ашлыка в озера, из озер — в Тобол. То есть, не сможет ли некий враг объехать стороной Тобольскую крепость.
Дурацкая была задачка. Если есть водный путь, то летом его как раз и разведывать нужно. «Некий враг» он же летом проплывать собирается? Но дальше с Матвеем особенно разговаривать не стали, проводили с небольшим татарским отрядом на санях по льду Вагая.
Капитан Андерсен совсем серьезную задачу получил. Как наиболее опытный в преодолении паводковой и ледоходной ситуации, он со всеми своими немо-шведами командировался вниз по Иртышу. По максимуму, Андерсен должен был дойти до впадения Иртыша в Обь и картографировать местность. Ему сделали комплимент насчет интеллекта, поведали по секрету, что Обь — это прямой и абсолютно судоходный путь на тысячи верст в самое сердце Сибири, возможно — до восточных морей. Андерсена снарядили, утеплили, велели поторапливаться на север вслед отступающей зиме, — пока лед не тронулся, а ледоход и паводок пережидать на Оби, поглядеть на громадность тамошних льдин.
Зачем так много войска брать? — А кто его знает, что там за люди на севере? И люди ли вообще?
Андерсен увел около сотни мушкетеров, пищальников, аркебузьеров; сотня «охочих» татар сопровождала его для прислуги, тяглового, рыболовного и зверобойного обеспечения.
Биркин планировал закончить все дела по талой воде, когда сообщение между береговыми поселениями будет нарушено. Единственным сучком торчал в его плане неведомый казачий стан на озерах. Предстояло как-то расшевелить казачество, выведать его рассредоточение. Понятно, что не 50 человек Ермаковской охраны уцелело из четырех сотен, из полного казачьего полка. Решили поторопиться с награждением, гуляньем, величаньем. Отец Варсонофий доложил, что к закладке первой церкви в Искере все готово. На площади в центре «кремля» расчистили лед, перетащили с места на места прошлогодние бревна. Ничего не мешало закладке. А пост? — А мы пить не будем. Скромненько так покушаем квашеную капустку, медок, пряники. Нашим неразумным подданным в их языческих обычаях пока препятствовать не станем, пусть попьют свой кумыс. Напоследок, до крещения.
Появилась и определенность в «птичьем деле». Люди Варсонофия доносили, что какая-то птица действительно есть, поймана еще прошлой весной, уже год отсидела в красивой золотой клетке не нашей работы. Птицей занимаются поочередно безносый бандит из свиты Ермака и татарская девчонка.
Биркин послал «будущему архиепископу Сибирскому» секретное письмо по-русски, но латинскими буквами, чтоб не спускал с Птицы глаз, не допустил ее до простуды, выпадения пера, яичного боя, бегства на север или в теплые края. Обо всех шевеления вокруг Птицы велел доносить немедля, и при первой возможности забрать Птицу к себе. В конце Биркин приписал самые страшные для русского чиновника слова: «Gosudarevo slovo i delo!».
Глава 33
1584
Искер
Песнь Песней
Сирин собиралась нестись. Она нагребла в угол клетки остатки травы, обрывки тряпок, неразборчивые мягкие вещи, собранные украдкой в комнате Айслу. Птица уже и кудахтала по-куриному, когда поблизости никого не было.
Паршиво было Птице, не до песен. Особенно обидно становилось от мысли, что приходится страдать без греха. Ладно бы нагулялась с каким-либо хвостатым кавалером, а то нет! — кряхти бесплатно, непорочно, по одному только щучьему велению — небесному благословению.
И еще вопрос. Какой ребенок может родиться из диетического яйца? Известно какой, — урод пришибленный, непорочный мясом — блаженный головой. Бройлер галилейский...
Богохульные страдания Птицы были прерваны вторжением Айслу. Девушка вбежала в морозные сени с хохотом, отшутилась от кого-то на лестнице, закинула дверь клети на крючок. Стала раздеваться, потом совсем уж раздеваться, мыться, одеваться, снова раздеваться, одеваться в другое.
Еще Айслу стремительно убирала свой покой — сметала в сундук мелочи, осматривала посуду, возилась с угощением, стелила на стол скатерть.
А когда она достала с полки пыльную бутыль и стала полировать ее до зеленого блеска, Птица возмущенно заворочалась и заворчала под нос: «Дадут разродиться, как же!».
Ближе к ночи, едва за окном померкла весенняя красота, стихли крики татар и грохот стройплощадки, в дверь постучали. Птица встрепенулась: «Вдруг Боронбош?», но вошел Ермак, и Сирин сложила крылья, нахохлилась, задремала. Ермака она уважала, но не более. Другое дело — Богдан, друг сердешный. Но Богдан уехал за Иртыш — созывать Пешкиных родичей на «крестовоздвижение» какое-то. Сирин повторила несколько раз это длинное, скрипучее слово и заснула окончательно.
