Александр Сегень - Ричард Львиное Сердце: Поющий король
— И это понятно, — тотчас с жаром откликнулась Лутрофория, — вы тоскуете по своей невесте и тревожитесь о ее судьбе. Но я почему-то уверена, что все будет хорошо, Беренгария не попадет в лапы изменника Исаака.
При этом Ричард заметил, что Лутрофория нисколько не печется о судьбе его невесты. Темные глаза ее сверкали из-под диадемы, надвинутой почти на самые брови. Сверкали и жемчужные подвески, болтающиеся по бокам, свисая с диадемы. Выпрастывая руку из пышных рукавов красной далматики, также расшитых жемчугами, Лутрофория играла этой красивой рукой с тонкими изящными пальцами, беря бокал с вином и медленно поднося его к прелестным губам.
После обильного пасхального разговения отправились на прогулку. В нескольких лье от владений Лутрофории находилась скала, возле которой, по древнему греческому преданию, вышла на берег рожденная из морской пены Афродита. Горы здесь далеко отступали от моря, и скала богини любви одиноко возвышалась на широком и плоском побережье, усыпанном мелкой галькой и песком. Свежий, упоительный ветер трепал волосы, наполняя грудь новой жизнью, но и он наводил на Ричарда лишь грусть, хоть и светлую. Он стоял возле самого прибоя и чувствовал себя между двух женщин. Между Лутрофорией, стоящей рядом, и Беренгарией, находящейся где-то тут, не далеко и не близко. Между притягательной вдовой и благоуханной чистой девой. И он чувствовал, что любит их обеих. И оттого ему становилось еще более грустно.
— Что общего между Христом и Афродитой? — спросил он.
— Лишь солнце, ветер и море, — с загадочной улыбкой ответила Лутрофория.
— Вы думаете сейчас о своем покойном супруге? — спросил Ричард.
— Ровно столько, сколько вы о своей непознанной невесте, — лукаво ответила вдова.
— Пожалуй, нам пора возвращаться, — вздохнул король.
Вечером был устроен настоящий пир. Горели костры, местные крестьяне показывали гостям, как танцуют на Кипре, и сама Лутрофория, возбужденная от выпитого вина, участвовала в этих плясках. Ричард отказывался петь и не стал плясать. Он ел много мяса, теперь войдя в его вкус после великопостного воздержания, и много пил душистого кипрского вина. И лишь поздно ночью, когда Лутрофория сама повела его спать, оттуда, из отведенных королю покоев, раздалось красивое Ричардово пение.
Глава пятнадцатая
ЛИМАСОЛ
Ранним утром шестого мая 6699 года от сотворения мира[55] немного потрепанный, но по-прежнему внушительный флот короля Англии бросил якоря возле лимасольских пристаней. Светило яркое солнце, сухой южный ветер раздувал знамена. Ричард теперь уже неотступно находился при Беренгарии на большом бюссе. Еще не успели затухнуть яркие воспоминания о долгожданной встрече, и Беренгария не успела еще высказать свои упреки за то, что ей так долго, целых три недели, пришлось ждать, покуда Ричард соберет все свои корабли и прибудет сюда, в Акротирский залив, где на огромном дромоне стали заканчиваться все припасы.
Кипрский властитель, деспот Исаак Комнин, вел себя нагло. Рассчитывать на мир с ним не приходилось. Достаточно было уже того, что он приказал нападать на тех крестоносцев, которым удалось выбраться на берег острова с потерпевших крушение кораблей, грабить их без зазрения совести, а если осмелятся оказывать сопротивление, убивать без малейшей жалости. Христианским такое обращение назвать было невозможно, да ведь и неспроста поговаривали, будто Исаак не только вступил в союз с Саладином, но и принял тайком мусульманство. Да и приближенные с некоторых пор называли его Ицхаком, а не Исааком. Сейчас он находился как раз в Лимасоле и все три недели, покуда великий дромон с Беренгарией и Иоанной на борту стоял на якоре вблизи лимасольской гавани, Исаак всячески старался уговорить невесту короля Ричарда оставить страхи и сойти на берег. К счастью, рыцари, опекавшие принцессу, имели достаточно благоразумия не пускать ее в лапы Исаака, который, естественно, мечтал завладеть столь ценным трофеем, как Беренгария.
— Стоит ли вести с ним переговоры, Ричард? — говорила принцесса, сидя в объятиях своего жениха, который и не пытался скрыть своего чувства вины и тем только спасался от упреков невесты. Ко всем своим достоинствам Беренгария еще вдобавок была отходчива и быстро прощала людям грехи, — Коварство Исаака очевидно. Если он согласится принять нас на своем острове, стало быть — жди удара в спину.
— Возможно, — соглашался король. — Но ведь нас никто и не звал на Кипр.
— Нас бросил сюда Господь, и, если Исаак христианин, он должен это понимать и сделать все для нашей пользы, а если он и впрямь, как поговаривают, принял Магометову веру, то и нечего с ним переговариваться.
Все же граф де Дрё встретился на берегу с Никифором Алопексом, занимавшим должность простатиса лимасольской пристани и полномочно представляющим самого деспота Исаака. Сразу после переговоров взбешенный граф де Дрё возвратился на дромон к Ричарду:
— Ваше величество! Эти кипрские зазнайки Бог весть что о себе возомнили!
— Что тебе сказал представитель Исаака?
— Вот его слова, ваше величество: «Мы никого из вас сюда не зазывали и не хотим, как некогда константинопольские дуралеи, кормить несметную ораву ленивых и ненасытных крестоносцев. Если же вы немедленно не уберетесь восвояси, у нас найдутся силы, чтобы выгнать вас из Акротирского залива».
— Именно так мне и сказал этот Никифор.
— Хм… — Ричард задумался. — Это может означать только одно: они нас смертельно боятся и хотят таким образом запугать. Надеются, что мы вспомним о конечной цели нашего плавания и не захотим связываться с надменными киприотами. Как бы не так! Сказано Цезарем: «Войну питай войною, и если идешь воевать с врагом, живущим далеко от тебя, то и по пути к нему воюй всюду, где только можно». К тому же, как говорят, Кипр весьма богатый остров, а нам не мешает пополнить свои припасы. Приказываю: немедленно начинать высадку, а если киприоты затеют отпор, биться с ними беспощадно.
— Позвольте дать один совет, ваше величество, — вмешался Робер де Шомон. — Точнее, повторить вам совет гостеприимной Лутрофории.
— Какой еще совет? — хмурясь, покосился на Беренгарию Ричард. Он рассердился на Робера за то, что тот упоминает о Лутрофории.
— Жители Кипра любят рано вставать и рано отходить ко сну, — отвечал тамплиер. — Не лучше ли нам начать высадку в полночь, когда им будет не до битвы с нами.
— Нет, не лучше, — гневно вспыхнул Ричард. — Стыдись, тамплиер! Врага надо побивать в честном бою, только тогда он осознает свое поражение. Иначе враг чувствует обиду и несправедливость, а из чувства обиды и несправедливости рождается жажда возмездия. К тому же я не верю, что киприоты способны дать нам достойный отпор. Уверен, наша победа будет молниеносна.
— Надеюсь, ваше величество, вы не намереваетесь первым спрыгивать на пристань? Я не стану вдовой до того, как выйду за вас замуж? — спросила Беренгария взволнованно.
— Спрыгивать первым намереваюсь, а делать вас преждевременной вдовой — нет, — весело отвечал Ричард. — Беранжера! Пойми, меня невозможно убить в честном бою. И когда я бросаюсь в схватку первым, мои люди пугаются потерять меня и втрое храбрее начинают сражение. Обещаю тебе, что вскоре здесь, в Лимасоле, мы будем играть нашу свадьбу! Мое терпение иссякло, чаша переполнилась.
И король Англии в числе первых спрыгнул с корабля на пристань с обнаженным мечом в правой руке, а оруженосец Гийом Бланш бросил ему щит с изображением льва, держащего в лапе переполненную чашу, а надо львом сверкал золотой лабарум[56]. Греки явно не ожидали столь стремительного развития событий и не были как следует готовы к отражению высадки крестоносцев на их берег. Полк, находившийся на пристани, пришел в смятение, лишь двадцать-тридцать смельчаков с каким-то особенным утробным рыком ринулись в бой, и первым о меч врага в этой схватке на лимасольской пристани звякнул Ричардов меч Шарлемань.
— Не нам, не нам, но имени Твоему! — воскликнул король Англии, яростно нападая на огромного чернобородого киприота. После нескольких ударов лезвие Шарлеманя описало неожиданно стремительную дугу и отсекло пальцы на руке киприота, сжимавшие меч. Не чувствуя боли, грек с недоумением взирал на то, как рука его, не в силах удержать рукоять меча, роняет оружие. В следующий миг острие Шарлеманя воткнулось киприоту в самое сердце, разрубив кольчугу.
— Аой! — воскликнул Ричард. — Прими, Господь, славного храбреца!
Видя неистовое боевое рвение своего государя, крестоносцы воодушевленно теснили защитников пристани. Бой был недолгим, вскоре вся обширная пристань оказалась захвачена подданными английского монарха, который по-прежнему впереди всех гнал киприотов прочь с берега, в глубь города. Там, в городе, завязывалось новое, более суровое сражение.
