Евгений Богданов - Чайный клипер
Норвежец сдержал слово, дал Егору старенький, но крепкий, аккуратно сработанный сундучок, и Егор переложил в него скромные пожитки и подарки, купленные в Лондоне перед отплытием.
Русские корабли в Бергене бывали редко, они чаще приходили в порт Варде на полуострове Варангер, и Янсен устроил Егора на рыбацкую шхуну, шедшую в Баренцево море за треской и палтусом. В Варде Егор стал поджидать русские купеческие парусники. Но было еще рано, навигация в Белом море не началась. Он снял угол у одинокой пожилой норвежки и стал работать в рыбном порту, разгружать парусники, приходившие с уловом сельди. Каждый вечер он обходил все шхуны, стоявшие у пристани, в надежде увидеть русский корабль.
И вот однажды, уже в июне, когда началось мягкое скандинавское лето с белыми ночами, под вечер к причалу подошла на буксире за лоцманским катером шхуна из Архангельска. Еще издали Егор увидел на борту знакомое название «Тамица».
С каким нетерпением он ждал, когда она ошвартуется у причала, с какой радостью глядел во все глаза, как русские мужики разгуливали по палубе в сапогах, овчинных безрукавках и треухах! Его слух приятно ласкала родная архангельская речь:
— Эй, Петруха! Какого лешего копаешься там? Спишь на ходу, язви тебя в печенку!
Эти «ласковые» слова несомненно принадлежали хозяину, который сам водил судно. А вот и он появился на палубе в поддевке, в начищенных сапогах-вытяжках, в картузе и направился к сходням.
— Вахтенным в оба глядеть! На судно никого не пущать! Я иду к портовому начальству… Эй, Петруха! Да што ты в самом-то деле? Долго я ждать-то буду!
Из люка вылез огромный матрос в бахилах, перехваченных под коленями ремешками, в чуйке и поярковой шляпе, с небольшой кожаной сумкой в руке. Это, видимо, и был тот самый Петруха. Он заторопился к хозяину, и оба они сошли на пристань. Егор нетерпеливо приблизился к ним.
— Здорово, земляки!
Хозяин резко остановился, будто споткнулся, и воззрился на Егора с удивлением. Егор, конечно, узнал это доброе мужицкое лицо с крупным носом и спокойными серыми глазами.
— Эт-то что ишо за земляк выискался? Откудова? Кто таков?
Егор с нескрываемой радостью одним духом выпалил:
— Да Егор я, Пустошный. Неужели не узнаете?
— Его-о-ор? Пустошный? — протянул хозяин изумленно. — Не тот ли Егор, который ко мне в команду просился прошлым летом?
— Он самый.
— Ну здравствуй, Егор, — хозяин снисходительно подал руку. — Ушел-таки в море? Наплавался?
— Наплавался… досыта…
— Вот дьявол! Ну не дьявол ли? Экой настойчивой! Дед не пускал, а он ушел… Гли-ко ты. Нет, ты глянь, Петруха, ведь ушел… Ну и ну! — восторженно говорил хозяин шхуны, с любопытством оглядывая Егора с головы до ног. — Гли-ко, и одет по-иноземному: башмаки, штаны заморские, шапчонка с шишечкой… Черен словно грач. Неужто по южным морям скитался?
— Плавал на чайном клипере в Китай, — не без гордости ответил Егор. — Из Лондона.
— А в Лондон как попал?
— Со смоляной пристани на английском барке.
— Во как! Видали наших? — обратился хозяин опять к Петрухе. Тот согласно и уважительно кивнул, глядя на Егора с любопытством.
— Ну дак что, домой хошь, или как? — спросил хозяин.
— Домой! Так хочется, что слов не нахожу… До слез хочется!
— Ладно. Теперь-то я тебя, пожалуй, возьму. Дед, поди, заждался! Небось слезы проливает старый. Пропал внук! Погоди, а хвоста за тобой нету? С властями здешними в ладах? Не провинился ли чем?
— Нету, дяденька, хвоста. Ничем не провинился. На пристани робил, вас поджидая…
— Н-ну ладно, коли так. А дед-то, поди, истосковался, — повторил хозяин. — Хоть ты и на клипере ходил, и аглицкие штаны носишь, а все же он тя за уши надерет!
— Пущай дерет. Мне будет только приятно…
— Ладно. Мы отплываем денька через три. Разгрузимся, погрузимся и подымем паруса. Приходи.
— Спасибо… А как вас звать-величать? — поинтересовался Егор.
— Звать меня Митрием, по отчеству Евсеевич. А фамилия известна — Куроптев.
— Спасибо. Можно ли сегодня придти к вам? Мне уж тут больно надоело…
— Ну ладно, приходи и сегодня. Место в кубрике найдется. Русских щец похлебаешь, про путешествия свои расскажешь. Люблю я слушать про путешествия. И сам, как видишь, путешествую…
5
Ровно через неделю на русской шхуне «Тамица» Егор скоренько добежал до Архангельска.
Хозяин судна Дмитрий Евсеевич Куроптев счел нужным сам доставить путешественника к деду: то ли опасался, что Егор снова куда-нибудь исчезнет, то ли ему просто хотелось порадовать Зосиму Иринеевича. Впрочем, у него нашлось к парусному мастеру и дело.
— Мне надобно заказать новый грот. Старый-то поистрепался. Поедем вместе, — сказал он Егору, когда шхуна стала на якорь.
Дмитрий Евсеевич нанял на берегу подводу, погрузил на нее две штуки парусного полотна.
Всю дорогу Егор молчал и с любопытством смотрел на родной город. В нем все как будто оставалось по-старому. Все так же сверкали маковки церквей. На пристани было шумно и суетно — грузились суда. От складов на подводах везли мешки с зерном и мукой, бочки с рыбой, тюки с разными товарами. На Троицком проспекте взад и вперед катили извозчичьи пролетки. Губернские дамы, разодетые в пух и прах, шли по ярко освещенной солнцем мостовой под разноцветными зонтиками, чтобы уберечь от загара «томную бледность лиц». Дворники в фартуках с цигарками на губе подметали тротуар широкими метлами. Матросы на ходу подшучивали над девушками, любезничали, пытались назначать свидания. Мастеровые, крестьяне из окрестных деревень спешили по своим делам; в пролетках важно восседали гарнизонные пехотные и морские офицеры да чиновники.
Телега пересчитала колесами деревянный настил Кузнечевского моста и втянулась в узкие соломбальские улочки.
Вот, наконец, и дедовский дом.
Зосима Иринеевич приметил в окно, что по проулку мягко катится по траве чья-то, телега. Он вгляделся получше в людей, которые ехали, признал внука и засуетился, заходил по избе, спотыкаясь от радости о разные предметы. Вспомнив о вожжах, давно приготовленных для такой встречи, торопливо снял их с деревянного штыря и вышел на крылечко.
Егор, увидев деда, не сразу заметил зажатые у него под мышкой ременные вожжи. Он смотрел в лицо Зосимы Иринеевича, примечая, не очень ли он постарел, здоров ли… А дед уже размахивал вожжами:
— А ну иди сюды, такой сякой! Я тя попотчую!
Строптивость в характере деда осталась прежней Но что-то надорвалось в его старом сердце, и он, выронив вожжи, засеменил к телеге. Егор соскочил с нее и кинулся к Зосиме Иринеевичу, намереваясь заключить его в объятия. Но дед опередил его, вцепился обеими руками в уши внука и стал пребольно тянуть их к себе. Целуя Егора, он тыкался сивой бородой ему в лицо, не выпуская, однако, ушей из цепких пальцев. По щекам у него текли слезы, но дед все равно мял Егоровы уши. Тому было больно, но он терпел…
— Вернулся-таки! Вспомнил, что есть у тя дед! Ах, такой-сякой!
Дед наконец выпустил уши и они зарделись на солнце, как петушиные гребешки.
— Прости, дедушко, что я самоходом ушел… Прости! — Егор опустился на колени.
— Да чего уж там… чего уж там… Вернулся и ладно.
С крыльца, смеясь, кричал Акиндин:
— А вожжи-то, Зосима Иринеевич! Забыл про вожжи-то?
— Да ладно уж, — радостно сказал дед, махнув рукой.
Хозяин «Тамицы», наблюдая эту сцену, хохотал:
— Я еще в Варде говорил, что дед непременно тебе уши надерет! Так оно и вышло. Гли-ко, горят, как маков цвет!
Дед позволил Егору встать с колен и обнять себя. Егор от всей души сделал это и троекратно расцеловал деда. Тот заметил:
— Ишь, силы накопил! Что медведь. Женить пора. Крепко на якорь посажу, штобы боле не бегал! Где побывал-то?..
— Во многих морях-океанах, в разных странах побывал, дедушко. Расскажу после…
Акиндин, приковыляв к ним, широко раскинул руки и тоже стал обниматься. Серьга блестела на солнышке.
— Молодец! Моряк! — хвалил он Егора.
Услышав шум во дворе, с огорода прибежала мать — она там окучивала картошку. Увидев сына, вся расцвела и бросилась к нему:
— Что же ты, Егорушко, ни письмеца не прислал, ни депеши какой… Только одну записочку и оставил… У меня все сердце изболелось!
— Прости, матушка. Море меня позвало.
— Море-то позвало, да хоть бы весточку подал!
Скрипнула тихонько калитка, по проулку легко бежала к избе, не таясь, не скрывая радости, Катя, лоцманская дочь. Она, подождав, когда придет ее черед, обвила тонкими руками его шею и поцеловала прямо в губы, а потом вдруг застеснялась, отпрянула в сторону и закрыла глаза рукавом. Дед заметил восторженно:
— Вижу — невеста есть. Посажу на якорь, посажу! Никуды боле не уйдешь!
