Руфин Гордин - Шествие императрицы, или Ворота в Византию
Застоявшись в своем затворе, он с каким-то яростным наслаждением разминал бока.
— Хватит! — наконец бросил он, тяжело дыша. — Верно, не княжеское это дело. Еще три-четыре дня, и лед сойдет. Тогда и выйдем на чистую воду. Быть всем в готовности. Коли все будет справно, быть награждению. Коли нет — кнуту.
И он удалился, глухо ворча под нос. Мало кто представлял себе, во что встало шествие. Только на его первой сухопутной дороге от Санкт-Петербурга до Киева лежало 76 станций, каждая из которых требовала ночлега и прокорма для сотен людей и сорок одной тысячи восьмисот лошадей.
Это стоило ему, Потемкину, бессонных ночей и лихорадочной распорядительности. Теперь перед кортежем императрицы простиралась водная дорога до низовьев Днепра. И тут все было не просто, хотя иным казалось — вода гладка, сама несет.
Он самолично обследовал порожистое русло. И скалы, препятствовавшие судоходству, приказал взорвать.
Легко сказать — взорвать. Исполнили, как могли. Однако были каменные зубья, которые не поддавались пудам пороху. Светлейший выходил из себя. Но в конце концов смирился: понимал — не все подвластно ему.
Киевские холмы оделись молодым зеленым пушком. Зацвели яблони, запахи весны напоили воздух, тревожа и будоража всех — и двуногих и четвероногих. Дороги превратились в коричневое месиво из снега, земли, конских катухов и мочи. Ручьи вспухали, становились речонками, в них копались вороны и прилетевшие грачи. Вороны по-хозяйски отгоняли их — постоянные жительницы пришельцев.
Снежные колеи стали непроезжими, и на улицах появилось все больше верховых. Лошади с трудом тащили сани, рачительные хозяева не припоздали с колесами.
Днепр вздулся и вышел из берегов. Он стремительно нес запоздалые льдины, неведомо где застрявшие, торопясь очиститься ото льда и снега, а заодно и от разного мусора, сброшенного в реку людьми и самой природой. И уже в устах многих затрепетало слово «навигация», столь любимое Петром Великим. Да, пора было открывать навигацию. И открыть ее предстояло великому флоту государыни императрицы, возглавлявшемуся ее галерой «Днепр».
Суда приткнулись к берегу и терлись бортами друг о друга, словно в нетерпении. Все было готово к отплытию. Но, как ни странно, медлил один светлейший. Отчего? Он ждал гонца из польского Канева с вестью о том, сошел ли там лед. А еще следовало известиться, прибудет ли в Канев польский король Станислав-Август II на свидание — условленное — с ее величеством.
Были серьезные сомнения. Обида? Досада? Разочарование? Екатерина подсадила именитого польского шляхтича на престол в надежде на пожизненную благодарность. Станислав Понятовский находился с нею в любовной связи в ту пору, когда она была великой княжной и еще не помышляла о российском престоле. Ей нравился галантный поляк на дипломатической службе. Была известна и его родословная. Да, он был сыном того самого Понятовского, который верно служил шведскому королю Карлу XII, бежал вместе с ним из-под Полтавы и всегда оставался непримиримым врагом России.
Однако сын, взойдя на престол с помощью Екатерины и при одобрении прусского короля Фридриха II, не оправдал их надежд. Станислав стал игрушкой в руках своевольной шляхты. В его правление собралась конфедерация в Баре[40] во главе с братьями Красиньскими, Пуласким и другими вольнолюбцами из именитых и провозгласила безумные требования, в частности безусловного первенства католицизма в ущерб другим верованиям, далеко заходящих шляхетских вольностей и все в том же роде. В своем безумстве конфедераты объявили войну России и закономерно ее проиграли. В итоге последовал первый раздел Польши, когда к России отошла Белоруссия, к Австрии — Галиция, к Пруссии — Западная Пруссия.
Разочарование Екатерины было велико; ее Станислав оказался никудышным королем. Одной лощености, светскости и смазливости было мало для управления таким государством, как Польша.
Но она продолжала надеяться: урок, преподанный ему, был жесток. Но он оказался не впрок. Увы, не впрок.
Императрица знала: он станет просить послаблений, помощи. Он надеялся, верно, на тот немеркнущий след, который оставил в ее сердце. Все-таки она была женщиной, и ничто женское, как он думал, было ей не чуждо. Он был нелюбим в своем отечестве, конфедераты, даже потерпев поражение, оставались национальными героями. Так, может, Екатерина, прежняя Екатерина, та цесаревна, обласкает его.
Пустая надежда! Прежней Екатерины не было и в помине. Была Екатерина Великая, императрица Всероссийская и прочая, чье сердце было чуждо воспоминаниям и обольщениям. Екатерина, много испытавшая, многому обучавшаяся и слишком много отдававшаяся. Этот опыт и сделал ее жестокосердной. Женщиной она оставалась по собственной прихоти, по собственному выбору. А Понятовский, король Польши, был всего на три года моложе ее… Стало быть, ему уж пятьдесят пять. Это не для нее! Прежде выбирали ее, теперь же — выбирает она. И уж мало кто дерзнет навязываться ей. Пустое!
Был дивный апрельский день, когда ее величество императрица изволила продолжить свое шествие. Она взошла на корабль под пушечный гром, визгливую музыку и шумные приветственные клики обывателей.
Флотилия, долженствовавшая сопровождать ее величество на галере «Днепр», состояла из 80 судов и трех тысяч матросов и солдат. Суда, следовавшие в кильватере, были позолочены, посеребрены и всяко украшены. И на каждом был свой оркестр.
Всем было хорошо. И лишь гребцам на галерах тяжко. Одно слово — галерные рабы, не было только цепей. А так — в чужом пиру похмелье. Потому что господа пировали на галерах вовсю. Мимо текли берега в цвету, мягкие луговины в шелковистой траве, мельницы, приветливо махавшие крыльями, — и они тоже, казалось, радуются шествию государыни, — мирно пасущиеся стада. И наконец, поселяне и поселянки в нарядных костюмах, предупрежденные заранее и согнанные своими господами, которые исполняли роль пастухов.
— Да, в речном путешествии великое блаженство, — заметил принц де Линь, недавно вернувшийся из Вены, куда он отбыл на время киевского сидения. — Ваше величество сделали верный ход, когда предпочли его карете. Даже такой, как ваша, больше похожей на дом на колесах.
— Еще бы, принц, — отозвалась Екатерина. — Нас не трясет, мы можем любоваться прелестными видами и дышать полной грудью. Всем этим мы обязаны распорядительности и энергии князя Потемкина. Так что благодарите его. Думаю, что он скоро явится.
Потемкин плыл вслед за «Днепром» на галере «Десна». Оттуда доносились звуки роговой музыки. Оркестр крепостных из пятидесяти мужиков был куплен Потемкиным у фельдмаршала Разумовского за 40 тысяч рублей. Сейчас он увеселял своего повелителя и его племянниц, равно и иностранных министров Фицгерберта и Кобенцля, и тех придворных, которые не уместились на государыниной галере. Среди них был обер-шталмейстер Лев Александрович Нарышкин, чья дочь Марья пленила любвеобильное сердце светлейшего.
Весна потакала царскому кортежу: она была благостной и безоблачной. Большую часть дня государыня и ее свита с гостями проводили на палубе, любуясь торжественно проплывавшими берегами с умело организованной светлейшим радостью российского народа.
Правый польский берег казался пустынным. Лишь изредка взорам открывалась деревенька, припавшая к воде, да рыбачьи челны, приткнувшиеся к берегу. Но когда свечерело и флотилии приблизились к Каневу, в небо вдруг взметнулись тысячи ракет. А Каневская гора запылала словно огромный костер. Колонны жолнежей в пышных парадных мундирах выстроились вдоль берега и салютовали ружейными залпами.
Екатерина приказала отвечать, и обоюдная канонада обратилась в нестерпимый грохот, в котором глохли всякие звуки. И тотчас померкло тихое очарование пленительного весеннего вечера.
— Ничего не поделаешь, — пробурчал Потемкин, когда его гости демонстративно заткнули уши. — Тут король где-то обретается и дает о себе знать по-королевски. А мы по-императорски вынуждены ответить.
Галеры приткнулись к причалу. И тотчас герольд с трубачом взошли на сходни и прокричали:
— Его светлость граф Понятовский.
А по сходням уже поднималась нарядная процессия именитой шляхты, в центре которой шагал, высоко поднимая ноги, граф Понятовский — он же король Станислав-Август инкогнито.
— Если бы я не знал, что это знатные люди, — пробормотал принц де Линь, — то решил бы, что передо мной маскарадная процессия.
— Да и все это войско похоже на маскарадное, — качнул головою Сегюр, стоявший рядом.
Тем временем король и Екатерина сблизились. Станислав-Август опустился на одно колено и прильнул к руке императрицы. Она подняла его, и началось представление. Высокородные шляхтичи, князья, графы, кастеляны и поскарбии один за другим подходили к руке императрицы, а король громко называл их имена.
