Евгений Анташкевич - Хроника одного полка. 1915 год
Господин Барановский предложил и девицу. В мирное время это было в порядке вещей, но после «шпионского дела» полковника Мясоедова Введенский опасался.
Сегодня всё было как обычно, Барановский поклонился, обмахнул тряпкой чистую скатерть, отодвинул стул и подал меню, но и немного странно, Барановский отчего-то нервничал. Он подходил слишком часто и интересовался, хороша ли еда и достаточно ли крепок «чай». Введенский уже хотел его, как говорили драгуны, «шугануть», но Барановский задал последний вопрос, сделал шаг в сторону, и из кухонной двери вышла еврейская девушка необыкновенной красоты. Введенский, как только увидел её, замер и не заметил, что исчез с глаз Барановский.
Девушка просто встала перед дверью. На ней было обыкновенное коричневое платье, не длинное, чуть ниже колен, на ногах коричневые нитяные чулки и домашние туфли, волосы – роскошные, чёрные, копной, перетянутые алой лентой. Она стояла и смотрела корнету в глаза. Это был странный взгляд, слишком прямой, не свойственный еврейским женщинам, которые вели себя скромно, если с кем-нибудь не ругались. А еврейских девушек Введенский почти никогда не видел, их прятали от нескромных взоров русских офицеров. Русские нижние чины ни на кого не обращали внимания, потому что, служа на чужбине, они мечтали о своих русых и толстопятых бабах и девках, где-нибудь на Брянщине или Смоленщине; зачем им были нужны иудейки.
– Её зовут Малка, но она будет откликаться на Машу или Марию, и она ни слова не знает по-русски, а пан офицер, если я правильно понимаю, не знает нашего жаргона и не силён в польском. Ей только-только исполнилось тринадцать лет, яблочко не надкусанное!
Теперь Введенский увидел нежный румянец на чистых щеках Малки и под платьем маленькие груди. У него не стало аппетита. Он не знал, что сказать.
– Если пан офицер купит ей несколько нарядов и заплатит её родителям сто пятьдесят рублей ассигнациями или сто рублей серебром… Я уже присмотрел для пана офицера квартирку, хозяйка пана офицера очень строгая вдова… Если пана офицера это устраивает, Малка, то есть, извините, Мария уже сегодня будет его ждать…
Введенский услышал всё отчетливо, Барановский стоял за спиной – вот куда он делся, недалеко – и шептал прямо в ухо. Введенский вдруг почувствовал, что у него стали горячими и влажными ладони, а в животе образовался холод, совсем как перед атакой. Он почувствовал слабость в ногах и страх. Малка повернулась, ушла в дверь, и дверь тихо затворилась. Барановский нежным движением налил из чайника водку, не плеснув, и будто его и не было. Введенский сидел в пустоте с пустой головой, не дотронувшись ни до водки, ни до закуски. Вдруг звякнул колокольчик, распахнулась парадная дверь, и в заведение с шумом вошёл вестовой из штаба. Он чуть не столкнул медведя, но успел подхватить падавшую на подносе рюмку и стал смотреть по залу. Введенский шестым чувством понял, что это по его душу, вестовой увидел корнета и открыл рот для громкого доклада, но корнет махнул на него рукой, положил на стол деньги и вышел.
На улице, едва поспевая за вестовым, он даже не пытался освободиться от видения, которое было только что, но почувствовал, что страх исчез. Пока шли к штабу, Введенский пришёл в себя. «Ух!» – сказал он и мотнул головой. Он ещё не видел такой красоты и вспомнил Суламифь, когда та, выйдя из виноградника, открылась молодому царю Соломону. И тут он понял, что, наверное, есть красота по Тургеневу, есть по Блоку, а есть по Куприну: Суламифь, по его воображению, была точь-в-точь как Малка – чистая вода.
Причина вызова оказалась простой: через полчаса уходил поезд в Гродно, и Введенский должен был туда ехать для вручения наград в гродненском крепостном лазарете.
Через четыре часа поезд в три вагона транспортного управления штаба фронта уже был в Гродно. На перроне пассажиров встретил адъютант коменданта крепости, транспорт стоял наготове, и пассажиров развезли по их назначениям. Введенский и его спутник, военный чиновник медицинского ведомства, за весь путь, кроме «Здрас-сте!», не проронивший ни слова, были определены прямо в госпитале – обыкновенной солдатской казарме из тёмно-красного кирпича, где им выделили две крохотные комнатки с мебелью, состоявшей из железной кровати (одна), тумбочки (одна) и стула (один), в углу комнат ещё стояло по вешалке (одна). Вся мебель была перечислена в застеклённой рамке, висевшей рядом с входной дверью (одна).
Пока ехали в Гродно, чиновник всю дорогу разбирал бумаги, бумаг было много, и он был занят, поэтому молчалив. Из сундучка, похожего на погребец, он доставал медаль или орден, подбирал под награду соответствующий документ и аккуратно складывал. В середине пути он поднял на Введенского глаза, вздохнул, показывая, что никак не может оторваться от своего занятия, и сказал только то, что на всё про всё у них завтра будет час сорок минут и в полдень они должны сесть в обратный поезд. Введенского это: и краткость поездки, и обоюдное молчание – устраивало, он видел перед собою Малку.
На следующий день рано утром медицинский персонал крепостного лазарета и нескольких санитарных поездов, почти сто человек, были построены в актовом зале офицерского собрания. Присутствовали заместители коменданта, крепостные инженеры, интенданты и артиллеристы, их жёны; на хорах, настраиваясь, посвистывал и посапывал духовой оркестр. Введенский, который должен был от штаба фронта сопровождать коменданта крепости и подавать ему награды, понял, как вовремя он сменил старый мундир на новый.
Его вчерашний сосед по купе, чиновник медицинского ведомства, пришёл на церемонию намного раньше, в его обязанности входило построить награждаемых по списку наград.
Церемония была торжественная. Как только комендант вошёл в залу, оркестр грянул. После гимна комендант сказал речь, пошёл по ряду, и после каждого вручения креста или медали оркестр играл два такта туш. Введенский шёл за комендантом слева на полшага сзади, за ним двигался чиновник с погребцом. Тот уже знал награждаемых в лицо и безошибочно подавал награду Введенскому вместе с наградным листом. Комендант принимал медаль или крест из рук Введенского, чиновник шептал фамилию награждаемого корнету, тот негромко произносил её коменданту, комендант в свою очередь произносил фамилию громко и пытался приколоть награду на мундир, а когда это не получалось, отдавал в руки. Так было с кавалерами, а вот с дамами, сёстрами милосердия, было не так: комендант норовил сам приколоть награду на грудь сестры милосердия, и тогда у него начинали дрожать пальцы. Введенский это видел и вот-вот ждал, что кто-нибудь прыснет, он был так озабочен этим опасением, что на награждаемых не смотрел, а смотрел только на руки коменданта.
Когда был награждён последний, комендант шагнул назад и глянул на оркестр, оркестр заиграл гимн. Введенский шагнул тоже и только тут смог оглядеть награждённых. Прямо перед ним стояла сестра милосердия, она благодарно смотрела на коменданта, и Введенский увидел, что в её глазах дрожит по слезинке, и тут же увидел, что награда у сестры милосердия уже вторая. Он попытался вспомнить её фамилию, но не смог и не мог, потому что во всё награждение был отвлечён на мысль о возможном конфузе с дрожащими пальцами коменданта.
«Чёрт! – подумал он. – Как же хороша!» Введенский не сводил с неё глаз.
Гимн кончили, в залу вошли денщики с шампанским, публика смешалась, Введенский подхватил два бокала и подался к ряду награждённых, но увидел, как какой-то плотный, лысоватый пожилой медицинский чиновник, стоявший, видимо, всю церемонию среди гостей, машет рукой то одному из награждённых, то другому, на его зов, в числе вызываемых, откликнулась дважды награждённая сестра милосердия, и через несколько секунд чиновник и те, кого он позвал, повернулись к коменданту крепости и поклонились. Комендант встречно раскланялся, пожал руку чиновнику, и чиновник вывел всех из залы, человек десять. Введенский так и остался стоять с бокалами.
– Гродненский санитарный поезд номер один, – услышал он из-за спины. Он повернулся, перед ним улыбался его сосед по купе. – У них было времени всего полтора часа, поэтому церемонию пришлось проводить так рано. Они через десять минут отправляются.
– Куда? – Введенский держал бокалы и не знал, что с ними делать. Сосед взял один:
– Позволите? – Он отпил и произнёс: – Сие нам неведомо, коллега. Героический поезд, надо сказать! Вы видели ту сестричку, с двумя Георгиевскими медалями?.. Мадемуазель Сиротина, Танечка, героиня на весь наш фронт!..
Введенский хотел кивнуть, но не успел.
– …Однако дело сделано, и теперь можно немного отдохнуть и даже поговорить. Наш поезд через сорок три минуты. Вы успели позавтракать?
Вчера молчаливый, чиновник сегодня оказался очень разговорчивым. Когда они вышли из залы, тот наконец представился. Таким образом, получил возможность представиться и Введенский. А чиновник, сказав, что про Введенского всё знает, начал рассказывать о санитарно-транспортном обеспечении Северо-Западного фронта. Оказалось, что это очень скучно, а санитарно-транспортное обеспечение огромно.
