Владислав Бахревский - Ярополк
Иосиф выплеснул остатки кумыса в костер.
– Се – Богу! – Посмотрел, приблизив лицо, в глаза Баяна: – Тебе захотелось родиться иудеем?
Баян кивнул головой, но сказал без печали в голосе:
– Но я уже родился. Я родился – славянином.
И бросил в костер колючку бесогона.
– Подремлем, – предложил каган.
Они валялись на одной кошме, их обдувал один ветер, но сон, короткий, тонкий, увидел каган и вскочил на ноги. Стоял, озирался…
– Приснилось, – сказал он наконец.
– Страшное?
– Ангельский чин.
– Ангелы, которые приходили к Аврааму?
– Ангел был один. Стоял вот здесь, за кострищем. Я спросил его: «Ты – кто?» А он ответил: «Я – Аваддон». А ведь Аваддон – ангел-губитель.
Каган опустился на кошму и вдруг приказал:
– Лошадей! Отвезите меня в Белую Вежу.
Дележ добычи
Белая Вежа – город глинобитных домов и юрт… Загоны для скота, амбары для товаров, базары… Дворцы кагана, его старшей жены, кендер-кагана. И юрты, юрты. И шатры!
Общей стены не было, но были стены вокруг слобод, вокруг царского и царицына дворцов.
Баяна в Белой Веже оставили почти в одиночестве, но не забывали присылать к нему равви. Равви читал и толковал псалмопевцу «Пятикнижие пророка Моисея»[49].
Однажды равви сказал:
– Гонят полон. Уроки наши откладываются до конца торгов.
О полоне говорила вся Белая Вежа. Полон ждали как манну небесную. Рабы – работники, рабыни – услада, а когда рабов множество, то это еще большой торг, большие деньги.
Нагнетая страсти, кендер-каган Арпад полон привел в город ночью. Ночью рабов выкупали в реке, а самых ценных – в банях.
Утром заиграли трубы, объявив изумленному народу, что полон в городе, смотрины и торг начинаются!
Кендер-каган Арпад наказал вятичей: неполно выплатили дань. Арпад прошел правым берегом Оки, забирая в полон молодых мужчин и женщин, отроков, отроковиц и еще ремесленников. Этих брали подряд, старых и малых, лишь бы кузнец, шорник, плотник.
Первыми смотрели рабов евнухи кагана Иосифа. Для гарема была взята только одна совсем юная дева с едва-едва набухшей грудкой, два резчика по дереву и семеро могучих, громадного роста, мужей пополнить дворцовую стражу.
Вторыми выбирали рабов, платя за них воинам, – алхазары. Алхазары – белые хазары – несли самую престижную службу. Были сборщиками налогов, дани, десятины с товаров, начальниками всяческих государственных канцелярий, наместниками всех девяти климатов Хазарии. Белые хазары отличались от черных хазар, карахазар, не только цветом лица и волос, богатством, знатностью, но и кровью. Карахазары были тюрки, алхазары – иудеи.
Баян отправился на базар с витязем Догодой и еще с десятью воинами дворцовой стражи. Воинов направили смотреть за порядком, пресекать бесчинства.
Алхазары взирали на рабов и рабынь с величавой небрежностью. Но товар был очень хорош. Возле иных дев собиралось по нескольку человек. Изумлялись достоинствам, щеголяли друг перед другом верностью глаза, находя малоприметные изъяны.
Более всего тонких ценителей привлекали мальчики и несозревшие девочки. Мальчиков можно было перепродать восточным купцам для гаремов. Гаремы мальчиков были достоянием самых богатых и самых утонченных вельмож и купцов. Девочек алхазары оставляли себе иногда ради спора. Знатоки красоты любили предсказывать, как цветы раскроются из едва-едва намеченного бутона.
Смотрины кончились. Вот тут-то Баян и увидел, много ли стоит важная осанка и красота лица.
Наметив приглянувшегося раба, рабыню или ребенка, алхазары сначала приценялись к тому и к другому, не выдавая своего желания. Наспорившись о цене богатыря, указывали на красавицу деву. Опять шел спор до ругани. Наконец, изнемогши, алхазар снова вяло говорил о богатыре и, махнув рукой, тыкал в отрока и тотчас платил половину запрошенного. Снова вспыхивала перебранка, и наконец купля совершалась за три четверти умеренного запроса.
Иные покупатели для совета подзывали своих жен. Советчицы совести не ведали. Могли схватить раба за мошонку и, таская туда-сюда, кричать на торговца:
– Ты хочешь за него как за быка, а он – теля недоношенный!
Тихонечко, да только всему торжищу было слышно, как девочка, совсем ребенок, жаловалась матери:
– Мама! Мама! Они за срам меня хватают. Мама! Мама!
Мать была на соседнем помосте.
– Терпи, дочка! – отзывалась мать. – Ты уж терпи!
У Баяна глаза засверкали, дернул Догоду за руку:
– Они – наши. Они – славяне.
– Вот и надо было стоять за себя. – Догода отер пот со лба. – Стоять, говорю, за себя надо! В бою.
– Мама! Мама! – снова закричала девочка.
Дебелый алхазар купил ее, и слуги сначала повели кричащую отроковицу, потом поволокли, но хозяин рассердился, отлупил слуг, и тогда девочку подняли и понесли.
А перед Баяном так и встала Синеглазка. Головой затряс. Глянул на Догоду, на его могучих воинов – ненавидя.
Воины насупились, отворачивались от Баяна, а Догода вдруг сказал:
– Нечего тебе очами-то крутить. Смотри да запоминай. Наше время придет.
Тут на торжище пустили карахазар и немного погодя всех охочих до торга людей: мусульман, христиан, манихеев, диких кочевников, поклоняющихся кто Тенгри, а кто детородному члену…
Догоде и его десятку пришлось окружить помост, где продавали девицу – Золотая Коса. Уж очень большая, очень скандальная толпа торговалась с воином, получившим на дележе эту пышногрудую, пышнозадую и ахти простоликую деву. Но коса! Коса!
Золотистая, толстая; ровная коса сбегала по белому как снег телу и лежала у ног на куске кошмы, сложенная тремя широкими кольцами. К деве приценялись алхазары, но воин сказанул такую цену, что его подняли на смех, а «товар» перестали замечать. Да вот глупые карахазары уловку умных не поддержали. Охотников до Золотой Косы все пребывало: гузы, персы, булгары.
Воин, продававший Золотую Косу, был в летах преклонных. Он знал: набег на вятичей – его последний большой поход, потому и просил дорого за рабыню.
Вдруг явился на торг известный боспорский торговец, иудей Фарнак. Не задумавшись ни на малое мгновение, отсчитал серебром сполна просимые воином деньги и, сделавшись хозяином товара, тотчас повысил цену вдвое.
Хорезмийские купцы-мусульмане решили купить деву в складчину, в подарок эмиру Мамуну. Пока собирали деньги, рыжий кипчак Сонкор предложил Фарнаку на треть больше, чем собирались заплатить хорезмийцы.
Наблюдавший за торгом Дукака, сотник у черных хазар, не стал искушать свое счастье, назвал тройную цену и вонзил меч перед Золотой Косой.
– Моя!
– Что шумишь? – сказал хитроумный купец Фарнак. – Давай деньги, забирай товар.
Дукака послал своего сына, и тот принес деньги, три волчьих шубы и всю дорогую посуду, какая нашлась в доме. Оказалось – мало. Над карахазаром стали смеяться алхазары. И Дукака сам пошел домой. Привел трех дочерей, юных и нежных.
– Довольно будет с тебя? – спросил Фарнака.
Фарнак подумал и вернул Дукаке одну шубу.
Продавать родных детей у черных хазар – за обычай, но чтоб разорить дом и семью ради рабыни – то было диво. Но Дукака не горевал:
– Мой дом – шатер. Жены родят девок, овцы родят ягнят, меч добудет казну.
Накинул на плечи Золотой Косы волчью шубу и увел с торжища. А конца ему не было.
На другой день пригнали полон печенеги: угров, болгар, но более всего полян, древлян, угличей, волынян…
Продавали дикарски. Хватали рабынь за груди:
– Во какие!
Раздвигали лапами влагалища:
– Кому – маленькая? Кому – большая?
Навзрыд расплакался Баян. Ведь так же вот ругались над его матушкой. Ведь над всем славянским именем ругаются.
– Догода! – шепнул Баян старому витязю. – Догода! Кто же защитит славян от волков? Сварог, где ты! Порази наших врагов! Защити землю матушки моей!
Ночью сон не шел. Баян вспомнил огромные глаза Спаса в Ольгиной церкви. Взмолился:
– Бог! Помоги славянам! Помоги Русской земле!
Голова без сна уж такая тяжелая – шея не держит, но заснуть не дает тупая, безнадежная мысль: «С какой стороны? Когда явится спаситель Русской земли?»
Синеглазка смотрела на него с укором… А потом Благомир пришел, сел в изголовье, а сказать – ничего не сказал.
Крест над Купалой
Все мирские дела князь Святослав забросил: придет Ольга – сделает лучше, чем он. Готовил войско к походу. Скликал охочих до славы людей со всех русских земель. Смотрел, чтоб воеводы всякого воина учили на совесть: копьем колоть, мечом рубить, щитом закрываться. Чтоб не хуже гридней знали все хитрости и уловки. В делах забыл дни считать. Грянул на него праздник Купалы – самой короткой ночи, самого долгого дня – нежданной радостью.
В великокняжеском звании Святослав встречал купальские тайности впервые. Подумал-подумал и еще затемно в платье простолюдина закатился на днепровские берега, Купалу славить.
