Николай Задорнов - Хэда
Солнце еще не заходило, но уже видно, что горы своими тенями закрывают город. Гости разбрелись по комнатам и террасам. Задымились манильские и гаванские сигары.
Бело-коричневые сакуры на низких холмах вокруг храма похожи на цветущие рощи каштанов. В саду – нивы из гиацинтов и гряды гортензии. За ними стоят семьями служащие при храме японцы, все в парадных и опрятных одеждах. Друг русских и сам хозяин храма Бимо неустанно кланяется и улыбается всем проходящим.
Когда послышались резкие и грубые звуки гитар, все потянулись в главное помещение. Широко раскатанные двери кажутся в сумерках входом в пещеру среди массы вьющихся растений.
Вошел американский боцман, их знаменитый боксер, мастер кулачных боев, как уже известно матросам. Он тучный и сутулый, па коротких ногах, как чугунная свинья, отлитая на каслинском заводе, с маленькими ушами на квадратной голове, с голубыми глазками и с шеей толще, чем у Пибоди. Такую не сразу перерубишь и японской сталью.
Рядом с ним сел смуглый мордастый матрос с лицом ярким и плоским, как медный таз для варки варенья, метис или мулат. И еще пятеро гитаристов в мексиканских брюках с перьями на швах, с черными лицами и кудрявыми головами.
– Эйли! – подошла Сиомара.
Алексей заметил радость в ее серых глазах. Ее каштановые кудри лежали красивыми, мягкими волнами.
– Ты – бланш! – сказал он, чуть касаясь их.
– Си.
– Ко-ко... – начал было Вард, получивший для себя табуретку.
Появилась Анна Мария. Ее пышные белокурые волосы в рассыпанном золоте блесток падали на обнаженные плечи. Концертное или бальное платье темно-лилового тона, с узкими полосами палевых кружев по оборкам, длинные перчатки с горящими бриллиантами на пальцах и чуть мелькающее золото туфелек.
Гитары заиграли все враз, так отчетливо и разнообразно, словно играл рояль.
I love you... I love you[36]... – почти в крике начала Пегги.
Алексей плохо разбирал слова, повторялось: «Love... Love...» Но ее сильный голос свободно выражал оттенки, ее чувства все сильней рвались на свободу после длительной тоски за решеткой бизнеса.
Пегги протянула раскинутые руки и, гордо вскинув голову, с зажигающим весельем что-то горячо воскликнула и перевела крик в чистое и сильное форте. И все замерли, чувствуя себя во власти ее прелести, веселья, таланта, которых до сих пор никто не угадывал.
Посьет побледнел, как будто на него навели дуло пистолета. Он представил другое кабаре, далеко-далеко...
Доти посмотрел на уходящую жену оловянными глазами. Все взволнованы, возбуждены необыкновенным ярким подарком красоты и звонкой мелодией Нового Света.
– Дуриссимо! – сказал Посьет про мужа Анны Марии на новом русско-испанском жаргоне.
Сиомара засмеялась и ушла помогать Анне Марии.
Доти казался ничтожеством. Он это знал. Пусть! Он знал, что делал и что хочет, и он не ошибся. Хотя и слабый муж, и любит выпить, мутный и мелкий человечек, но с характером и железными нервами. Станет одним из китов, на которых стоит Америка.
Мексиканские гитары загремели, как барабаны, Анна Мария вышла под гром аплодисментов, в роскошных волнах черных кудрей, в лентах, в блестках и красных башмачках. В громадном оранжево-красном платье, которое обтягивало ее до бедер, удлиняло талию, но вниз падало такой массой в красных волнах, что Пегги, как плащ тореадора, держала на руке его гигантский подол, похожий на петушиный гребень.
Японцы кинулись из дверей и со ступеней в храм и лезли вперед, отталкивая гостей.
– У меня есть другое имя, – низким голосом запела Пегги. – Изабелла...
– О! Изабелла! – подымаясь, подхватил хор гитаристов.
– И Мария!
– О, Мария!
– О, Мария-Изабелла! – снова поднялись гитаристы.
– О, Мария, Мария, Мария!
Она подняла кастаньеты в пальцах, обтянутых красными перчатками, и, закинув чудовищный гребень подола на плечо, затанцевала по кругу...
...В руке Анны Марии красный гребень извивается, как дракон, танцуя впереди нее. В руках у негра высокий барабан, похожий на бочонок, и он выбивает пальцами ритмическую мелодию. Оркестр молчит. Изабелла повторила каблуками ритмический стук тамтама. Ее нежная дробь была слаба, но отчетлива. Барабанщик и танцовщица еще раз грубо и нежно повторили друг друга. Снова грянули гитары, горячо запели вставшие гитаристы, подходя к гостям.
...Алексей, кажется, за всю жизнь столько не танцевал, как в этот вечер. Он легко угадывал незнакомые ему движения. Ночью, в разгар бала, он взял в руки кастаньеты. Он еще и сам не знал за собой таких талантов и темперамента.
Сиомара, так же горячо и быстро перебирая ногами, со сдерживаемой пылкостью глядела ему в глаза.
Может быть, до сих пор я не жил и ничего не видел на свете? Что же было бы, если «Кароляйн» не вошла в порт Симода? Сиомара вызывала в нем энергию и легкость, награждая молчаливым восторгом. Она, и любуясь, и позволяя любоваться собой, как бы погружалась с ним вместе в таинственный мир, где они были только вдвоем. Они не замечали, что все расступились и смотрят.
В круг зрителей ворвалась Пегги и смело перехватила Алексея. Она вновь переодета – в длинной юбке и ярком жакете. Дважды пройдясь вокруг и быстро двигая бедрами, как поршнями паровой машины, она в реверансе присела покорно, склоняя перед молодым офицером свою стриженую голову. Раздался взрыв аплодисментов, шум и крики.
Подбежала Сиомара. Сжав маленькие кулачки, она поднесла их к лицу госпожи Доти и воскликнула с гневным жаром:
– Анна Мария! Ты ведьма!
Веселый хохот, музыка покрыли все.
...Можайский, танцуя с Пегги, вскинул ее в воздух, словно мечту о летательном аппарате...
Сиомара, гордая втайне всеобщим вниманием и победой, взяла Алексея под руку.
«В Севастополе война, а я чуть не собрался уехать в Южную Америку... – тоскливый холод пробежал по душе Алексея. Этот холод мрака всегда приходил при воспоминаниях. – А мы уйдем в плаванье...»
– Что с вами? – горячо воскликнула Сиомара. – Идемте в сад.
При свете звезд заблестели большие, но бесцветные бутоны на высоких стеблях и на кустарниках.
В храме американцы запели морскую балладу. Пегги поцеловала высокого и сумрачного Сизова. Он не плясал и мало пел, был гордо печален и представлялся ей настоящим мужчиной, презирающим бизнес и развлечения.
Сизов матрос рослый и красивый, чистый лицом. Адмирал всегда желает выставить на вид, приказывает назначать в конвой, на вахту и в караулы при встречах с гостями или впереди при знамени, чтобы иностранцы удивлялись, какой русский человек. Поэтому Петра сняли с дела, велели после кузницы отмыть руки дресвой и пемзой и идти в город.
Анна Мария сама знала, как тяжело простому человеку выбиться смолоду. Женщине, понятно, помогают, но не даром. А мужчине, даже умнице, очень трудно! Сколько опасностей! В Америке конституция. Но права, предоставленные конституцией, женщина получает через постель! Анна Мария сказала Сизову:
– Вы будете счастливы!
«Thank you[37]!» – хотел ответить Сизов, но не желал обнаруживать знания языка, начались бы разговоры, а у него нет настроения.
Да и придрались бы: «Ты зачем опять с иностранцами по-английски говорил, сволочь!»
Пожелание испанки запомнилось и приятно. Да она и похожа на гадалку, юбки у нее как у цыганки. Конечно, мог бы быть счастливым!
Известно, что американец Адамс советовал нашему адмиралу произвести в офицеры Сизова, Букреева и Маслова. Сизов – марсовый на корабле, а на берегу – на все руки. Ему давались и знания. На корабле в свободное время решал, бывало, задачки по математике, изучил навигацию, за годы плаваний заговорил по-английски, быстро запоминал слова, мог читать.
«Смотри сам и учись!» – советовали ему старые матросы. Но учить Петруху, как японцев, никто не захочет. «А зачем тебе? Ты же не японец! Делай сам!»
Да, матрос бравый, и все думают, что Петруха недоволен службой. Но тут дела похуже. Вот так получилось! Мало ли что бывает у матроса. Ушел в море – и забыл! И с ним бывало! Всех и не упомнишь! А тут его подцепили, задели, даром не проходит! Петрухе, может, еще и не выбраться. Кажется, и без вины, а кругом виноват. Его выследили японцы и так запутали, что задумаешься! Хорошо, что еще есть характер и вида товарищам не подаешь. К тому же задела его сердце японка, и он ходит, как олень-подранок. Девушка оказалась славная. Жаль ее[38].
Знакомый шпион Иосида, служивший при постройке шхуны, потихоньку на днях сказал Сизову, что за ним строго присматривают, всем известно, что от него забеременела японская девушка, могут быть неприятности, надо оставаться осторожным, ожидать нападения мастеров сабельных ударов. Значит, могут зарубить?
Простодушный Сизов готов был поверить и огорчился не столько за себя, как за Фуми. Ее скорей могли погубить, чем его. А где она, что с ней – он не знает. Где-то здесь, в Симода. Но отлучаться строго запрещено, нечего и думать, чтобы повидаться.
