Виктор Лихоносов - Ненаписанные воспоминания. Наш маленький Париж
Улицы в сторону к реке Кубани тонули в воде.
Под зонтиком стояла на углу Калерия. Бурсак соскочил, поздоровался и пригласил Калерию в фаэтон. Терешка сидел на козлах как неживой.
— Я познакомлю вас с нашим городом,— пошутил Бурсак.— Ведь вы нездешняя.
— Да-а, я из Таганрога,— подыгрывала Калерия.
— Не застрянем, если попробуем до Бурсаковских скачек? — крикнул Бурсак Терешке.
— Грязно, но для вас чего не сделаешь!
— Вороти! Возраст меняет отношения: мы с вами в детстве прыгали на рождественской елке, пили кофе у греков в Анапе, а потом вы подросли и мы даже здороваться перестали. Почему это?
— Девушка хочет и боится понравиться друзьям детства.
— Что ж, будем знакомы еще раз.
За Сенным рынком встречались на пустых мажарах казаки из станицы Елизаветинской.
— И грязный же у нас город,— сказала Калерия.— Только что не выезжают на лошадях закрывать ставни, а так все то же: если дождь, не пролезешь. Мне бабушка рассказывала: идешь по улице, а в руках по кирпичу. «Голубочка моя, ты же утопысся!» Вы любите Екатеринодар?
— Куда же денешься.
— Зато на месте гостиниц были ковры цветов, пчелы жужжали. На Дубинку переплывали на лодках за фиалками. Брали с собой ковры, подушки, самовары.
— А вас няня не водила на Карасун?
— У меня, я считаю, была только одна няня; имя другой я не могу произнести, она опозорилась...— Калерия подумала о Швыдкой.— Но она как раз и водила меня к Карасуну.
— Я приучу вас к Бурсаковским скачкам.
Он давненько не бывал там, где у Кубани с высокой кручи опять близко виднелись городские дома, Троицкая церковь, пристань Дицмана. В станице Марьянской прозвонили к вечерне; говорили, что звон в город долетает по воде. На закате золотилась за рекой сочная степь. Сколько казачьих костей лежит на илистом дне реки? В Елизаветинской да на Хомутовском посту стояло по поганенькой пушке, а из-за кустов с низины чиркали тысячи черкесских стрел. В темные дождливые ночи легкие черкесы прокрадывались в Елизаветинскую. Так было. А теперь разве что вор или насильник напугает подчас какую бабу. Почему дед для смерти выбрал эту кручу?
— Те казаки и представить себе не могли, что мы будем здесь стоять без всякой боязни,— сказал Бурсак. Он вдруг разговорился.
— Где-то тут бросился мой дед в Кубань. Тут он разгонялся. Накинул на глаза лошади башлык, перекрестился и с криком: «Ну, господи, прости меня!» — погнал лошадь к обрыву... Дворового мальчика брал с собой. Мальчик растерялся, с испугу побежал в Елизаветинскую. Его потом допрашивали, но бумаг я никак не найду.
Калерия как-то напряженно молчала.
— Тому, кто найдет его тело, обещали кувшин с золотыми монетами.
— Я прочитала недавно, как выбирали того еще, старого Бурсака, черноморским атаманом. В войске было восемь подполковников. На восьми бланках написали имена, свернули и положили на образ. Жребий пал на Бурсака.
— Дымократия,— пошутил Бурсак.
— А вон домик... Там кто-нибудь живет или это так?
Домик в три окна, поставленный на ферме немцем Гначбау, станет через десять лет последним приютом генерала Корнилова, но в тот вечер такое не могло даже присниться.
— Так что же? — спросил Бурсак после молчания, намекая на записку.
Калерия повинно взглянула, склонила головку и молчала. Именно в эти минуты Калерия раздумала искать в Бурсаке посредника.
— Вы меня не понимаете? — спросила Калерия отдаляясь.
— Не совсем.— Бурсак тронулся за ней вслед.
Она обернулась и пошла навстречу. В двух шагах от него она стала, сцепила руки и поднесла их к губам.
— Вам странно это?
— Довольно смело с вашей стороны.
Если бы не то похищение, не Толстопят, Дема нашел бы несколько дразнящих словечек. В его сознании она все еще была пассией Толстопята — как же ее трогать своим вниманием?
— Вы еще не были влюблены?
— Была. В Евгения Онегина. И в Ленского тоже.
— Они вам отвечали взаимностью?
— Ленский. А Евгений Онегин как ваш дружок Толстопят: слово скажет и забудет. Но вот правда: няня моя говорила, мне будет девятнадцать лет, и я прочитаю о человеке (так и сказала — прочитаю), которого потом полюблю. «Остерегайся,— говорила,— глядеть на него нежнее, чем на других».
— Вы на меня совсем не глядите, что я должен думать?
— Я вам напишу,— сказала Калерия и покраснела.
— Что же это за няня такая, пророчица?
— Я вам напишу.
— А история с великим князем?
— О господи, да что за история! Ну девочки же, глупенькие, из глухого города. Приехала царственная особа, они и побежали на станцию поглядеть. Он нас пригласил в вагон, угощал конфектами. Я даже в черном кресле посидела — скользко! Если бы с нами не была дочь Бабыча, нас бы начальница исключила из института.
— Надо было! Ишь! Нашли в князе Евгения Онегина?
— Почему над храмами всегда кружат птицы?
Бурсак обернулся, заметил птиц над Троицким собором вдали и ничего не сказал. Калерия опять затаилась.
Бурсак с улыбкой наблюдал за ней. Она тоже улыбалась и тем выдавала себя. Не слишком ловкой была ее маленькая хитрость! Толстопят разбил бы ее одним словом; Бурсак манерничал. Калерия между тем кружила возле, будто дразнила загадкой.
— Так что же? — спросил Бурсак и про себя продолжил: «Зачем я вам нужен?»
Калерия тихо подняла голову и проколола его мучительным взглядом любви. Казалось, она еле сдерживалась, с ней творилось то, что бывает с барышнями, когда они долго мечтают о какой-нибудь встрече, а месяцы текут в одиночестве. Бурсак рукой подозвал фаэтон Терешки.
— Я приглашаю вас на дачу моей тетушки.
К даче они ехали молча, и это связывало их неловкостью еще больше.
Белый домик с двумя окнами на город стоял у реки. Хранительница дачных ключей Федосья, высокая грубоватая казачка, сбегала в станицу за молоком. Ее знакомый Аким Скиба рассказывал в сторонке Терешке о скором суде над убийцами его троюродных братьев.
— Наверно, зима будет великая: свинья одно носит солому в хлев,— сказал Терешка погромче, чтобы услышал Бурсак и не заподозрил в опасном разговоре.
— Да, зима будет такая, как в тот год, когда старый Бурсак с этой кручи прыгал.
— А какая тогда была? — издали спросил Дема.
Скиба подошел к нему с почтением, снял фуражку, тайно обглядел Бурсака, не подозревающего, какими узами их соединил Петр Бурсак.
— Сорок дней стояли морозы. Карасун и Кубань подо льдом на аршин. А старый Бурсак прыгнул на четыре месяца раньше.
— Тебе кто рассказывал?
— Батько.— Скиба помолчал.— А и я прыгал с лошадью в Кубань, только туда подальше.
— Чего ж ты прыгал?
— Я с дому ушел рано. Был маленький, сказал матери: «Я буду привыкать жить не евши». И ушел. Меня как-то удивило раз: соседи готовились к гулянке, и хозяйка сдирала кожуру с селедки. А мы дома ели селедку с кожей. И я ушел. Бурсаковских буйволов сторожил. И как-то они пропали на четыре дня. Меня послали найти. Я сел на кобылицу, у нее по спине от гривы до хвоста темная полоса, сама легкая. Выдернул из кучи хорошую хлудину. Нигде нет буйволиц! Еду по-над берегом. Когда за дубами вижу их, отощавшие. Лежат на земле. Кобылицу завидели, начали подниматься, в глазах ужас. Я пускаю повод, наклонился вперед. Они и кинулись лавиной по косогору, а там с двухметровой высоты в Кубань, так и полетели, и я сам, не помню как, упал с кобылицей вниз, а буйволицы мои черными бочками плывут посередине. Вот я и прыгнул, как старый Бурсак.
— А где ты родился?
— В Марьянской, а батько из Каневской. Переехали.
Бурсак хотел спросить о фамилии батька, но что-то его удержало. Само время, видно, решило, что лучше не знать Деме о своем родстве со Скибой. Анисья обоим была родной бабкой, потому что их разным отцам была она матерью. И опять же одному времени дано было хранить тайну: как и когда суждено свидеться этим людям.
— Не к сглазу будь сказано: вы что лебедь белая,— хитро благословила Калерию на счастье с Бурсаком Федосья и ушла с Акимом в угол голого сада.
Смеркалось. В комнате они только постояли скованно, Бурсак поговорил о тетушке, любившей пить чай из самовара. Выходило так, что не он зазвал ее к берегу Кубани, а она,— да ведь она послала ему записку. Калерия полистала номера «Нивы», и в одном опять выпала ей страница со стихотворением великого князя. «Уж ночь надвинулась. Усадьба засыпает...» Все счастливее ее, даже Федосья с этим тонколиким мужиком. Бурсак поднес ей стакан молока. Она выпила и уже хотела было присесть на диван с пружинами, но вообразила, что Бурсак подойдет к ней, и...
