Сумерки империи - Гектор Мало
Вскоре началось сосредоточение войск на узком участке фронта. Мы уже не были рассеяны на большом пространстве и почувствовали, как говорится, локоть соседа. Увидев, как много у нас хорошо вооруженных надежных полков и как отважны и уверены в себе солдаты, все воспрянули духом. Только теперь стало понятно, сколь велика сила нашей славной армии. Во главе ее встал настоящий генерал, и теперь мы всем покажем, чего стоит французский солдат. Все с нетерпением ждали, когда, наконец, придет мессия. И он пришел, но, как оказалось… чтобы прямым ходом привести нас к капитуляции.
Отступая, мы дошли до Арса, переправились через Мозель и двинулись по его левому берегу, тогда как должны были следовать по правому. В окрестностях Меца нам повстречались многочисленные разрозненные подразделения из корпуса Фроссара. Они двигались в полном беспорядке, солдаты выглядели, как оборванцы, на лошадях толстым слоем налипла грязь, причем лошади сверх всякой меры были загружены поклажей. Вслед за войсками двигались бесчисленные повозки. Их было так много, что невозможно описать. Дорога полностью была забита повозками, груженными продуктами и фуражом, которых хватило бы на много дней.
Казалось, что мы присутствовали при переселении народов. Но куда направлялась вся эта масса людей? Одни утверждали, что получили приказ отступать до Шалона, другие — что готовится обходной маневр. В итоге все согласились, что производится обходной маневр, правда никто не понимал, что это может означать, но всем хотелось верить, что дело обстоит именно так.
Мы получили приказ разбить лагерь на возвышенности неподалеку от Меца. Здесь в полном бездействии мы провели воскресенье, которое пришлось на 14 августа. Из нашего лагеря хорошо просматривались город Мец и долина Мозеля, через которую проходила дорога, забитая пехотой, кавалерией, артиллерией и повозками. Вся эта масса в полном беспорядке медленно ползла по дороге. В какой-то момент все встало, и мы увидели, что на дороге застряли несколько карет, которые явно не имели отношения к армии. Каждая карета была окружена офицерами в расшитых золотом мундирах, ярко блестевших на солнце. Мгновенно начали распространяться разные домыслы. Одни говорили, что это маршал пытается встать во главе войск, чтобы повести их вперед, другие же утверждали, что на самом деле во главе войск встанет император, и тогда наше продвижение ускорится. В общем, как говорится, "Кто меня любит — за мной. Завтра отпразднуем победу"[66].
Но внезапно на северо-востоке, где-то за горизонтом, появилось небольшое облако дыма. Все разговоры мгновенно прекратились. Затем в стороне возникло еще одно облако, потом еще одно, а потом сразу десяток. Одновременно с их появлением затряслась земля. Это был артиллерийский обстрел. На наших глазах началась битва. Это была битва при Борни, в которой мы всем полком участвовали в качестве наблюдателей.
Так мы и глазели до самого вечера, оставаясь на занятой нами возвышенности. В этой битве мы оказались зрителями, тогда как во время недавней битвы при Форбахе нам выпала роль слушателей. Похоже, Франческас был прав: нам действительно непрерывно везло. Кольцо огня замкнулось вокруг Меца, охватив обширную территорию от Анси до Нуйи, и мы четко видели линию соприкосновения наших и неприятельских войск. Наши отступали, затем перешли в наступление, а потом вновь отступили. Мне казалось, что у меня прямо в сердце отзываются пушечные выстрелы и короткие очереди пулеметов Гатлинга. Когда начало темнеть, мы были в полной уверенности, что французские войска отступили, однако с приходом ночи наши артиллеристы установили пушки на склоне холма Сен-Жюльен и открыли интенсивный прицельный огонь по пруссакам. Из фортов с грозным ревом понеслись крупнокалиберные снаряды, и вскоре оказалось, что пруссаки разбиты. Отступая, они подожгли деревни Анси и Сент-Барб.
Это была победа! Завтра ее надо закрепить, и это сделаем мы. Ужин прошел очень весело.
— Завтра будет горячо, — говорили одни.
— Давно пора, — отвечали другие.
Мы разлеглись на снопах скошенного овса и говорили о завтрашней битве. Неожиданно появился генерал Кордебюгль и встал напротив палатки полковника.
— Победа! — не слезая с лошади, прокричал он зычным голосом. — Я только что виделся с императором. Он в Лонвиле, и именно там до него дошла эта прекрасная новость. Узнав о победе, император пришел в волнение и воскликнул: "Проклятье больше не тяготеет над нами!"
Над нами не тяготеет проклятье! Глядя на горящие вдали деревни и опоясавшие город огни солдатских стоянок, я не мог отделаться от мысли, что слова генерала невольно заставили меня вспомнить о жулике Лашингтоне. Черт побери, ведь сказать такое мог только игрок!
Когда на кон поставлена Франция, какое имеет значение, делаете вы ставки абсурдные или безумные? Между одним и другим разница не велика.
Утром еще до восхода солнца прозвучала команда: "По коням!"
— Ну вот, д’Арондель, кажется, начинается, — сказал мне Франческас.
Я, как и сержант, полагал, что мы двинемся в сторону Меца или дойдем до Арса, переправимся через Мозель и ударим пруссакам в спину, но вместо того, чтобы двигаться прямо или свернуть налево, мы повернули направо.
— Ну это уж слишком, — пробормотал Франческас. — Когда противник на севере, мы идем на юг, а когда он на юге, мы идем на север. Если же он на севере, на юге и на востоке, мы движемся на запад. Вот повезло так повезло! Все делается как будто специально для вас, д’Арондель. Когда мы доберемся до Ла Манша, а мы обязательно туда доберемся, вы прыгнете — вы ведь хорошо прыгаете — и первым окажетесь в Англии. Пусть меня повесят, если я что-то понимаю во всем этом. Интересно, а эта скотина Пенанрос что-нибудь понимает?
— Не стоило и просыпаться сегодня утром, — отозвался бретонец.
— Когда этот дурачина не говорит глупостей, его устами глаголет сама мудрость.
Совсем недавно мы наблюдали за боями в окрестностях Меца, и
