Польский бунт - Екатерина Владимировна Глаголева
– Понимаю, – произнес тот серьезно, – но кем я его заменю? Сапега слишком молод и неопытен, да и семья его отнюдь не состоит из патриотов; Юстас Сангушко – герой, но был на русской службе, за ним не пойдут; Мокроновский мне нужен здесь. Кстати, он недавно женился, но с радостью сбежал на войну!
Костюшко рассмеялся, и Огинский тоже улыбнулся шутке. Но Начальник снова заговорил о важном:
– Нет для нас сейчас ничего дороже Отчизны – ни родичи, ни друзья, ни имения, ни сама жизнь наша ничто в сравнении с нею, а еще вольностью, единством и независимостью. За них положим свои животы, за них будем драться до последнего! Но это нам, старикам, умирать, а вам, молодым – принимать у нас знамя Речи Посполитой и нести его вперед, чтобы выгнать врага из ее пределов и восстановить ее в прежних границах! Успех же зависит от стойкости и подъема на борьбу всех жителей нашей страны, будем едины – будем непобедимы! Не печалься, что не имеешь достаточно военного опыта, опыт – дело наживное. И не беда, если побьют тебя – за одного битого двух небитых дают, да и то не берут, как русские говорят. План твой – врываться в русские пределы – очень хорош! Не давать им покою, чтоб не чувствовали они себя хозяевами на нашей земле! Более того, хорошо бы учинить диверсию в Динабург, в Курляндии: раз они у нас хозяйничают, то и мы у них станем! Большого обоза с собой не бери, скрытность и быстрота – вот твои главные товарищи! И главное – народ пробудить, ободрить, чтоб загорелось в нем сердце! Варшаву отстоим – оттолкнемся от нее, как Антей от матери сырой земли, и дальше пойдем, не остановимся!
Обратно в Воронов Огинский летел, как на крыльях.
* * *
В последний день июня Гродненская порядковая комиссия из семи человек, включая председателя, земского судью и аббата, опять заседала с самого утра, решая множество разнообразных вопросов; секретарь добросовестно вел протокол. Из Центральной депутации Литовской, из Вильны, пришли два предписания: починить хотя бы самые главные дороги и снимать копии со всех рассылаемых документов, оставляя оригиналы в канцелярии. Ну, с копиями проще, хотя бумажной работы и так слишком много, а вот как быть с дорогами? Население обременено работой сверх меры: помимо покоса и пашни, его гоняют копать рвы и строить прочие оборонительные сооружения. За это полагается платить: пятнадцать злотых в месяц мужчинам и десять – женщинам, да еще по три и два злотых соответственно на одежду. Одежду, впрочем, выдавали натурой, а часть денег – квитанциями, но даже так это обходилось слишком дорого… Ладно, после померекуем, как быть. Войсковой отдел вновь прислал запрос о законности военной пекарни под Лососной – эту бумагу перешлем магистрату, он такими делами ведает. Генерал Ельский требует прислать ему восемь жидов для произведения разведки и восемь же хирургов – это пусть решает депутация по снабжению. Рассмотрели жалобу обывателя Ефима Скродского из Лидского повета, которого ограбила гродненская шляхта из команды ротмистра Волмера, и написали генералу Ельскому, чтобы принял меры и обывателю ущерб возместил. Комиссар Шумковский, посланный в сгоревшее местечко Ляпуны, представил описание ущерба; велел канцелярии вставить это описание в протокол и отослать для сведения в Наивысшую народную раду. Записку обывателя Левсевича о том, что его человека забрали в кантонисты, передали в депутацию безопасности. Гражданкам Михалине Чехиловской, Авдотье Кирмановой и Марьяне Марыновской, просящим избавить их от государственных повинностей, поскольку их мужья находятся на воинской службе, ответили, что их мужья за службу получают плату, а они сами обязаны исполнять повинности, наложенные на их дома. Двух фельдшеров, прибывших из-за прусской границы, направили в отдел безопасности, чтобы им там выдали паспорта, и назначили каждому месячный оклад в пятьдесят четыре злотых. Генерал-майор Казановский подал список рекрутов на тридцать девять голов; ему выдали ассигнацию на 394 злотых. Приняли решение заплатить жидам из Дуброва за взятые у них кожи, но, по предложению депутации по снабжению, засчитать им эту оплату как причитающиеся с них государственные подати. Из собранных податей ассигновали две тысячи восемьсот восемьдесят злотых в уплату за сукно, взятое с гродненской фабрики. Комиссар Бенедикт Булгарин привез из Варшавы пояснения Наивысшей народной рады по поводу некоторых ее распоряжений. Поветовым властям предписывается склонять землеробов трудолюбиво отбывать панщину, наемный день оплачивать сразу: за день пахоты с сохой – один злотый шесть грошей, за день работы с конем, возом или бороной – один злотый, косарю – тоже один злотый, за день молотьбы – восемнадцать грошей, жнице – пятнадцать грошей, за прополку – десять грошей. Помещик, у которого на фольварке меньше десяти крестьянских хат, может принимать годового или месячного наймита с хат, в которых живут трое работоспособных мужчин в возрасте от пятнадцати до пятидесяти пяти лет. В дни панщины крестьянина нельзя увозить дальше чем за восемьдесят четыре версты от дома, а если он уедет дальше без харча и фуража, помещик должен заплатить ему три злотых за каждый день панщины. День, потраченный на возвращение крестьянина домой, засчитывается за день панщины. Далее: для нужд страны и работы на пашне надлежит использовать нищих попрошаек и бродяг, шатающихся без дела, людей, не занятых на службе, а также евреев обоего пола, – короче, всех без исключения людей, не имеющих земельного надела, кроме самых умелых ремесленников и купцов, занятых важной для государства торговлей в Гродно и других местечках и деревнях. В ближайшие четыре месяца, то есть с первого июля и до конца октября, оных лиц следует забирать по доносу и использовать для полевых и прочих работ, за чем полагается строго следить городским властям и старостам фольварков. Ксендзам в недельный срок провести перепись тунеядцев. Любой бездельник, выявленный в местечке или деревне, сразу сдается начальству, а то бесплатно передает его в работники доносчику с обязательством кормить его во время работы на государство. Ну вот и решился вопрос, на какие средства и чьими руками ремонтировать дороги.
* * *
С башни Лидского замка раздались хриплые звуки горна: тàтата-тарата-тà-таратàта-тарата – боевая тревога. Подхватив полы сутаны, ректор Флориан Крушевский поспешил к дому бургомистра, рядом с которым собиралась порядковая комиссия. По улицам
