Родник Олафа - Олег Николаевич Ермаков
И Сычонок закивал и даже крутанулся на одной ноге. Степка еще пуще засмеялся.
– Стой! – сказал он. – Айда на реку? У меня лодка тама ёсть.
Сычонок замешкался на мгновенье.
– Да успеешь ишшо лоб порасшибить в кельне своей монастырской, отцик Цветик, хы-ы-ы!
И не доходя до Торга, они повернули и побежали к другим вратам, главным, через кои Сычонок впервой в град сей входил.
7
– Степка Чубарый! – крикнул стражник, когда они пробежали мимо по гулкому помосту.
– Здорова, дядька Осин! – ответил на бегу Степка.
– Куды скачешь?..
– На реку, дядька Осин!
– А попенок твой чиво без бороды? – спросил с ухмылкой другой стражник.
– Видать, ён из латынской веры, – сказал дядька Осин.
– Эй, мнихшек[165]! Степка не израдец[166], нашенский.
Стражникам со скуки еще хотелось позубоскалить, да мальчишки уже были далеко.
Они пошли берегом вверх по течению. На плёсе бабы и молодые девки стирали.
– Портомойницы! – крикнул Степка.
Некоторые обернулись, морщась, прикладывая мокрые ладони ко лбу, чтобы лучше разглядеть крикуна.
– Ах ты, пащенок! – ответила одна. – Ащеул[167]!
– Степка Чубарый! – кликнула другая и погрозила ему скрученными портами и рубахой.
Степка и заржал, аки жеребец настоящий.
– Вот дурень-то! Горлодер! – ругались бабы.
Степка довольно улыбался и внушал Сычонку:
– Оне все керасти[168], аки баит поп Филипп, что у нас суседом на горе Мономаховой. Его попадья ох и керасть так керасть! Малинку, как поспеет, только попробуй у них хучь вот едину съисти. Бяжить с поленом. Ёна, поди, и попа Филиппушку стёгаеть. Он дюже до баб охочий-то, даром, что поп. А глазы-то так и шустрят. Вота ей и чуется всегда израда[169]. В кустах малинника трясца – а не с девкой ли Филиппушка кувыркатца?! Да и ягоды жалко.
В другом месте два мужика отплывали на лодке.
– Здоровы будьте! – крикнул им Степка.
Мужики оглянулись, кивнули сдержанно.
Степка лыбился, мигал то одним, то другим глазом.
– Вишь, ёны уже за рыбою почухали, и сами молчком, аки рыбы. Чтоб не распужать. Твой батька на какой реке плоты-то гонял?.. На Днепре?.. Не? На Дюне?
Сычонок махал рукой куда-то.
Степка лоб наморщил.
– Не, погодь. На Вязьме? На Соже? На Вопи?
Мальчик все отрицал. А Степка разгорелся. Ему интересно уже было отгадать. И он продолжал, поглядывая для верности на небо, морщиня нос и загибая грязные пальцы.
– Десна?.. Мм… Ино[170]… Угра? Не? Так якая ишшо? Каспля, что ль?!
Сычонок кивнул, но тут же и покачал отрицательно головой.
– Тьфу! Ну чиво ты? Дурной, чо ли? Каспля же, а?
Сычонок попытался показать, что Каспля, но не Каспля, а река, впадающая в нее.
Степка Чубарый смотрел на его знаки, напрягши шею, сжавши кулаки, – изо всех сил старался уразуметь. И ничего не понял. Двинул кулаком в плечо Сычонка.
– Кощунствуешь[171], каженик[172]?
У Сычонка в глазах потемнело. Он оскалился и кинулся на Степку, ударил его в нос. Тот от изумления аж присел. Тронул нос, а с него алые капельки западали.
– Ох… – пробормотал Степка Чубарый, быстро выпрямился и огрел Сычонка по уху так, что его черная скуфейка слетела на землю.
Тот отскочил, ища на земле камень или палку, ведь ясно было, что Степку этого Чубарого ему не одолеть ну никак. Степка утирал нос, смотрел на кровь на руке все еще изумленно.
– Во сице отцик Цветик… – бормотал он.
И снова пошел было в наступление, сжав кулаки, но вдруг остановился и сбежал к Днепру, присел и умыл лицо. Над Днепром носились с криками чайки. Сычонок стоял наверху, не зная, что ему дальше-то делать. Степка Чубарый смывал капли крови и с рубахи. Смыл, встал, оглядываясь.
– А ты зельный[173]! – воскликнул. – Зельный отцик! Токо вам жа дратися не леть?.. Али ты отметник[174]? Расстрига?
И Степка Чубарый заржал по своему обыкновению. Он выбрался наверх и протянул руку к Сычонку, тот отстранился. Но Степка шагнул вперед и дотянулся, ударил его несильно по плечу.
– Не пужайся. И то, якой ты каженик? Кощуна то. А вот не кощуна… – И он наклонился к уху Сычонка и прошептал: – Владыко Мануил, гречанин-то, каженик и есть, сказывают. – Он оглянулся и приложил палец к губам. – Токо тссс, чуешь? За то не нос расквасят. А всю голову взобьют квашней. Да яко ты и сказать-то могешь?! – вспомнил он и рассмеялся. – Эх, лепота бысть немко. Язык блудлив яко коза. Щи хлебай, да поменьше бай. А так-то мне за язык все время перепадает на орехи! То мамка прибьет, то попадья-суседка поленом перетянет, то робята бока намнут. Ну, ну, мнихшек, оставим нелюбие, мир!
И он протянул ладонь с мозолями. Сычонок охотно ее пожал. Ему по душе на самом деле был этот Степка Чубарый. В нем чуялось простое и доброе сердце.
И, замирившись, они пошли дальше, пока не достигли сараев на берегу. Степка Чубарый пошарил под камнем возле одной дощатой дверцы, достал ржавый огромный ключ и отпер большой ржавый же замок.
– Тута у мине мрежа, – говорил он, – весла, ведра и однодеревка. Сице!
И он раскрыл скрипучую щелястую дверь. Сычонок заглянул внутрь. На него пахнуло рыбьим и древесным духом. Он сразу сглотнул слюну. Глаза его разгорелись. Отец только еще обещал ему подарить лодку-однодеревку. А у Степки Чубарого уже бысть своя. Они вошли в сараюшку.
– Ишо батя строил, – говорил Степка. – И лодку ён сам долбил долотушкой да топором выбирал сердцевину. Скоко годов ушло, а все ишшо ключима[175]. Но я хочу новь, да поболее. Чтоб туды хлебцов накласть, крупы насыпать, милоть[176] взять, дерюжкой все покрыть, да и пойти вниз, до Кыёва, али вверх, на… на… эту… Вазузу, слыхал?
Сычонок ответил, что нет.
– Знать, ты не с Вазузы, – проговорил Степка Чубарый. – А с откудова жа ты?
Сычонок насупился.
– Точно не с Каспли?
Сычонок махнул рукой, вызывая Степку наружу. Они вышли. Сычонок расчистил землю перед сараюшкой
