Валентин Рыбин - Закаспий; Каспий; Ашхабад; Фунтиков; Красноводск; 26 бакинских комиссаров
- Отправьте лошадей в Асхабад, на конюшню, - распорядился Куропаткин и занялся обедом.
Но его ждала еще одна неприятность - ее до поры до времени скрывал Калмаков, понимая, что она вовсе выведет из себя губернатора. Не хотелось начальнику области заканчивать генеральский вояж «горькой пилюлей». Уже ночью, на обратном пути, он вошел к Куропаткину в купе и расстегнул полевую сумку.
- Не хотел огорчать вас, Алексей Николаевич, - сказал со скорбной улыбкой. - Но что поделаешь - не я, так дорожный жандармский начальник фон Франкенштейн все равно бы вам доложил. Уж лучше, решил я, взять вину на себя. Вот-с, полюбуйтесь. - Он вынул несколько прокламаций и положил на столик.
Куропаткин, бледнея от недоброго предчувствия, прочел: «Долой войну!.. Долой царское самодержавие!..»
- Откуда взялась эта мерзость? Она для нас сейчас опаснее вражеских пушек! - сказал сердито.
- Эти прокламации изъяты командиром маршевой роты у солдат, ехавших на Кавказский фронт, здесь, в Красноводске. Но подобные листовки найдены и в госпиталях.
- Дознание произвели?
- Я распорядился, чтобы любой ценой вышли на след провокаторов... С больных солдат спросу мало. Им забросили листки - они и читают, как глупые дети.
- Да, это не только призыв к революции, но и пособничество врагам, - рассудил генерал-губернатор.- Следовательно, и судить надо виновных, как изменников Родины!
Оставшись один в купе, он почувствовал дрожь во всем теле и накинул на плечи шинель. «Старость мерзкая донимает, - подумал тоскливо. - Старею с каждым днем... Силы не те, и ум уже никуда не годится... Уйду скоро - вспомнить некому будет. Потомки - совсем иные люди, не похожие на нас, революциями бредят... Стараюсь понять - что же оно такое - революция? Обновление мира или его разрушение? На чем можно воздвигнуть новое, если будет разрушен старый фундамент? Не утонет ли в трясине будущее?»
Куропаткин ежился под шинелью, не желая ложиться, ибо сон к нему не шел. Слишком обнажены были его чувства, и слишком чутко улавливал он своим старым обостренным чутьем противоречия быстронесущегося времени...
Часть вторая
I
Далеко не каждому было дано разобраться в страшной неразберихе буржуазной народно-демократической революции.
В Асхабаде она началась с телеграмм. Железнодорожный телеграфист Вецкальянин, заступив на дежурство утром первого марта, неожиданно принял от члена Государственной думы Бубликова ошеломляющего содержания текст, обращенный ко всем железнодорожникам России, с просьбой оказать поддержку революции. Растерявшийся телеграфист забегал было по аппаратной, путаясь ногами в телеграфной ленте, но, увидев, что за ним наблюдает его помощник, смекнул: «Молчать - и никому ни слова, иначе убьют!» Немного поразмыслив, Вецкальянин смотал ленту, завернул в обрывок газеты и отправился к и. о. начальника Среднеазиатской железной дороги Щеглову. Тот, выслушав телеграфиста, с расширенными от любопытства и страха глазами принял телеграфную ленту, прочел ее и спрятал в стол.
- Тс-с, - предупредил он телеграфиста. - Никому ни единого слова.
Дежурный ушел, а Щеглов отправился с телеграммой к начальнику жандармского полицейского управления. Среднеазиатской железной дороги генерал-майору фон Франкенштейну. Тот, читая, насупил кустистые брови, затем деловито похмыкал и распорядился:
- Господин Щеглов, значит так-с. Велите телеграфистам все сведения, поступающие из центра, немедленно доставлять мне. Впрочем, - остановил он в дверях Щеглова, приподняв руку. - Пожалуй, я телеграфную возьму под свои контроль, выставлю туда дежурить жандармов...
В последующие три дня жандармами фон Франкенштейна была получена целая серия телеграмм о революционных событиях в Петрограде: забастовке двухсот тысяч рабочих и выборах в Совет рабочих депутатов, восстании в войсках и взятии Выборгской тюрьмы, наконец, об отречении от престола Николая II. Но перетрусивший жандарм все это от рабочих и служащих железной дороги скрыл.
Несколько телеграмм о петроградских событиях по лучил и начальник области Калмаков - сначала от начальника штаба Туркестанского округа генерала Сиверса, затем от самого Куропаткина: «...Примите все меры к поддержанию среди населения, особенно городского, полного порядка, спокойствия. Добивайтесь спокойной, безостановочной деятельности всех правительственных учреждений, предприятий и частных лиц, особенно работающих на оборону. Внушайте начальствующим лицам, представителям населения, что в тяжелые дни, переживаемые Родиной, только поддержание полного порядка в тылу, только самая напряженная работа на оборону могут обеспечить нам победу».
В другой телеграмме генерал-губернатор предупредил: «Впредь до распоряжения не помещать в повседневной печати никаких сведений о происшедших в Петрограде событиях».
Был полдень, на улице моросил дождь. Калмаков ходил по кабинету, затравленно выглядывая в окно: видел кружащихся над колокольней собора Михаила Apхистратига крикливых ворон, и осенял себя крестом:
- Господи Иисусе, пронеси, помилуй мя. Да что же это такое деется на свете божьем!
Со стороны Штабной улицы выскочил небольшой конный отряд во главе с начальником асхабадского гарнизона генералом Нарбутом. Генерал соскочил с седла, бросил поводья адъютанту и почти бегом ворвался в штаб командующего Закаспийской области. Войдя в кабинет к Калмакову, подал телеграмму.
- Революция, господин генерал-майор. Отечество в опасности. Генгр Куропаткин приказывает мне вследствие отречения от престола государя-императора и передачи такового великому князю Михаилу Александровичу подчинить в командном и дисциплинарном отношениях на правах начальника дивизии все воинские части и команды, не входящие в состав бригады.
- Действуйте, генерал, - благословил Калмаков начальника бригады и гарнизона. - Если эта мера принесет хоть какую-то пользу для подавления восставших, я буду молиться на вас.
Сообщения о событиях в Петрограде закаспийские власти прятали в стол и под сукно, но с пассажирским поездом прибыла в Асхабад газета «Правда», с Манифестом Центрального Комитета российской социал-демократической партии. Над станцией и городом призывно разнесся гудок, поданный рабочими железнодорожного депо. «Всем на митинг!» - понесся клич по перрону, по слободке, по коридорам управления дороги. Через час огромный цех был переполнен железнодорожниками. Избрали президиум собрания. На паровоз поднялся с газетой слесарь Пашка Макаров, прокричал на все депо:
- Ко всем гражданам России!
Граждане! Твердыня русского царизма пала. Благоденствие царской шайки, построенное на костях народа, рухнуло. Столица в руках восставшего народа. Части революционных войск стали на сторону восставших. Революционный пролетариат и революционная армия должны спасти страну от окончательной гибели и краха, которые приготовило царское правительство...
На следующий день газета «Асхабад» поместила небольшую заметку: «7 марта организован Совет рабочих депутатов, избрано 24 человека членов из рабочих и мастеровых депо Асхабад. Цель Советов: организация рабочих, наблюдение за спокойствием и разрешение конфликтов между рабочими и администрацией, политическое образование рабочих, ознакомление с программами партии, социально-демократическим строем жизни».
Игнат Макаров, как всегда, утром приковылял на вокзал за газетами. Увидел у киоска очередь и удивился:
- Что там в газетах-то, что так все давятся?
- Да вчерась собрание в депо было, а нынче написали о нем в газете. Между прочим, твой младший орал на весь цех, зачитывал манифест.
- Слышал, - небрежно отозвался Игнат. - Митинговать он у меня любит, медом не корми... А что - разве и о Пашке прописали в газете? - заинтересовался Игнат и полез, расталкивая очередь, к окошку. - Дайте пару газеток старому скобелевскому солдату, граждане!
- Бери, бери, чего уж!
Взяв газеты, Игнат отошел от киоска, и тут встретился с телеграфистом Вецкальяниным, вышедшим покурить из своей конторки.
- Эка давится народ почем зря, - сказал он с усмешкой. - Между прочим, я еще первого марта узнал о захвате Выборгской тюрьмы и об отречении Николашки.
- Знал, а почему никому не сказал? - удивился Игнат.
- Попробуй, скажи, когда жандармы над тобой. Сам фон Франкенштейн за спиной у меня стоял, когда я телеграммы принимал из Питера. Он, этот жандарм и скрыл все сообщения о революции от народа.
- Трус ты, однако, Вецкаль, - обругал Игнат телеграфиста. - Таких, как ты, угодничков царя-батюшки мы давили в окопах, когда край этот усмиряли.
- Но-но, тоже мне - герой!
Телеграфист, бросив окурок, скрылся в своей аппаратной, а раздосадованный Игнат отправился в слободку. Дома он появился, когда Марья подавала на стол завтрак старшему сыну Василию и Лесовскому. Ермолай с Павлом позавтракали еще раньше и ушли в депо.
