Владислав Реймонт - Последний сейм Речи Посполитой
— А кто эта чудная блондинка? Прехорошенькая!
— Это английская шляпа и шаль Казимира.
Он посмотрел на нее, ничего не понимая.
— Ну да. А вон та, рядом, маленькая и суетливая, — это пелерина малинового крепа; третья, брюнетка с орлиным носом, — это плюшевая шляпа с донышком в складочках, а четвертая — батистовый лиф и тафтовая пелерина. Я называю наряды, потому что все, что я скажу о лицах, покажется тебе, пожалуй, тоже чепухой, достойной только насмешки, — съязвила она в ответ.
Он не успел отпарировать эту колкость, как на поляне поднялся шум. Оркестр загремел фанфарой, в лесу грянули ружейные залпы. Пенящиеся бокалы шампанского заходили по рукам, и фон Блюм стал возглашать пламенные тосты в честь дам, принимающих участие в пикнике. Не успели отзвучать бурные аплодисменты, как Воина позвонил тросточкой о хрустальную вазу для пунша.
— Воина отвечает! Внимание! Воина провозглашает тост! — раздались со всех сторон возгласы, и все окружили его плотным кольцом.
Воина лениво привстал и, поднимая чашку, которую держал в руке, проговорил простодушно:
— Я хотел только попросить сахару к кофе!
Все на минуту опешили от такого неожиданного пассажа, а потом разразились бурным хохотом. Тереня же, подбежав к Зарембе, стала упрашивать его с жаром:
— Миленький пан Север, пусть Воина ответит Блюму. Ведь Блюм устроил этот пикник и провозгласил тост в нашу честь, — надо его отблагодарить. А то будет невежливо с нашей стороны. Пойдемте со мной, попросите его. Только поскорее!
Волей-неволей пришлось повиноваться, но Воина, рассказывавший в это время какой-то анекдот, от которого слушатели покатывались со смеху, не хотел и слушать о тосте.
— Какой нехороший, какой негодный, какой... Я скажу Марцину... Пусть он... — лепетала она, глотая слез и выплакала на груди камергерши свою горькую неудачу, браня всех, причем досталось и Зарембе. — Тогда вы должны. Всегда офицер отвечает офицеру. Если бы был Марцин! В Козеницах папа сам провозглашал тост в честь гусар.
— Если бы при мне была моя батарея, я бы им отсалютовал!
Она показала ему кончик языка и, так как раздались первые звуки англеза, поспешила утереть глазки, поправила шляпку на голове и через минуту танцевала уже в первой паре с фон Блюмом, розовая, улыбающаяся и такая прелестная в своих па, реверансах и гримасках, что привлекала к себе все взгляды.
— Тереня не на шутку увлечена этим долговязым.
— Самое обыкновенное детское увлечение, очень забавное и совсем безгрешное.
— У меня об этом офицере имеются сведения, как о последнем негодяе.
— Ведь это нежнейший из трубадуров, само вдохновение. Она обожает его.
— У нее ведь есть жених, которого она, кажется, любит, — заметил Север строго.
— Чем же это мешает? Я буду защищать святые права любви, — ответила она вызывающе, прижимаясь плечом к его груди, так как они опять сидели рядом на коврике.
Север вздрогнул и, вглядываясь пристально в ее сказочно красивое лицо, прошептал с бледной улыбкой:
— И не вводи меня в искушение!
— Я хотела, чтобы ты приехал!
Она закрыла глаза, выставляя налитые кровью губы, похожие на натянутый лук. Дышала все порывистее.
— Я был мысленно всегда с тобой! — проговорил он чуть слышно.
— Останься, не уходи, останься со мной! — вылетали отрывисто тихие, жгучие слова.
Вдруг она приоткрыла глаза, впиваясь в него огненным хищным взглядом, и он невольно отпрянул, точно от прикосновения раскаленного железа, и проговорил печально:
— Чтобы опять быть изганным из рая!
— Все случилось вопреки моей воле. Ты не знаешь, в каких я живу мучениях. Ты понятия не имеешь!
— А я? А я? — простонал он, смертельно побледнев и хватаясь за сердце.
— Я люблю тебя! Я должна тебе все рассказать. Все! Пожертвуй мне сегодняшним вечером... Встанем, там идут пани Ожаровская и графиня Камелли.
«Какие новые путы готовит она мне?» — подумал Север, отходя немного в сторону, так как группа дам, приехавших с приема у Сиверса, окружила Изу. Он смотрел на нее уже значительно холоднее, как будто придя в себя от ее страстных намеков, которым он не поверил и одно воспоминание о которых было ему неприятно.
«Она лгала. Завтра она скажет то же самое другому. Она разошлась с Цициановым и думает обо мне: на безрыбье, мол, и рак рыба. Слишком уверена она в силе своей красоты», — угрюмо раздумывал он.
— Ну что, рыцарь? — услышал он позади себя негромкий голос подошедшего к нему Воины. — Крепость вывешивает белый флаг и мечтает о капитуляции?
— Старые фокусы для уловления легковерных, — ответил Север тем же тоном.
— Ты недурно маскируешь любовные карты, еще, чего доброго, скажешь: ва-банк!
— Если бы меня манил выигрыш... — улыбнулся Север апатично.
— Ну а как устраиваются твои дела здесь, в Гродно? — заговорил Воина на другую тему.
— Болтаюсь как неприкаянный. Как знаешь, был я в сейме, был сегодня у короля, был даже у Сиверса. Гляжу, слушаю, взвешиваю и начинаю думать, что или я не совсем в своем уме, или окружающие.
— Почему так? Разреши узнать.
— Сам знаешь лучше меня, — проговорил Заремба печально. — А ко всему вдобавок час тому назад я видел почти всю Речь Посполитую у ног Сиверса. Но я поженил свое отчаяние с надеждой и этим спасаю свои чувства.
— Не время и не место разговаривать здесь на эту тему, — заметил осторожно Воина.
— Этим все отвертываются от того, чтобы смотреть правде в глаза.
— Может быть, и лучше не видеть ее. Как находишь пикник?
— Невыносимо скучным. По крайней мере для меня.
— Ты прав, хотя фон Блюм и его соратники не жалеют труда и расходов, чтобы сделать пикник действительно идиллическим.
— Значит, мы развлекаемся за счет их самоотверженного великодушия.
— Князь Цицианов, Блюм, Арсеньев и другие рыцари того же ордена пожелали отблагодарить все польское общество за непрерывные балы и ассамблеи.
— Какие добрые! Ничего, в убытке не останутся; вернется им сторицей. Блюм имеет в этом уже недурной опыт.
Север рассказал Воине историю с Карпинским. Воина не принял ее слишком горячо к сердцу, а лишь, подперев подбородок золотым набалдашником тросточки, заметил язвительно:
— Из этого вывод, что Блюм — «активный гражданин», — так называют роялисты якобинцев и воришек. А где-то сказано: «Кто не дерет шкуры с ближнего, с того самого будет содрана шкура». Не знаю, верно ли цитирую, надо будет спросить у епископа Коссаковского. Пойдем, однако, отдать должные по чести пани Ожаровской.
Дорогу им преградила панна Тереня, накинувшаяся сразу на Зарембу.
— Так это вы меня опекаете? — воскликнула она с комическим упреком.
— Я вынужден был отступить перед капитанским чином. Куда мне равняться с фон Блюмом.
— Ага, теперь я знаю, откуда ветер дует! Сейчас скажу Изе, как вы ко мне нежны!
Сделала комический реверанс и убежала.
— Жаль беднягу Марцина, если принимает ее всерьез! У нее в голове только забавы да амуры.
— Все одинаковы, — прошипел Воина со злобой. — Я все больше преклоняюсь перед мудростью Магомета. Это единственный из мудрецов, который понял природу женщины и дал ей то, что ей было нужно: тюрьму гарема и виселицу в перспективе. Женщина — прекраснейшее создание природы, но, к сожалению, в такой же степени неудачное.
— Пан Воина опять что-то клевещет на женщин, — засмеялась Ожаровская, подходя к ним, окруженная свитой дам и молодых людей, штатских и военных.
— Напротив, я как раз сейчас восхвалял Магомета и радости гаремов.
— Так вы ненавидите женщин? — спросила графиня Камелли.
— С горя, что не могу их всех сразу любить!
— За такую ненависть он должен быть приговорен к пожизненному супружеству.
— Помилуйте, наказание чересчур жестокое! — воскликнул какой-то щеголь в полосатом фраке.
— Ужасно скучное и к тому же неостроумное! — решил один из братьев Кротовских.
— Вы в самом деле восхваляете гарем? — приставала княжна Четвертынская.
— Я люблю привилегии, которые могу поддерживать хлыстом и лаской! — иронизировал Север, пуская в ход уже, по своему обыкновению, такие ракеты каламбуров и злых острот, что все кругом хохотали, несмотря на прозрачно скрытые в них колкости.
Иза, приблизившись к Северу, шепнула ему:
— Я бы хотела уехать поскорее и незаметно.
— Жду твоего мановения!
Когда она отошла, он подозвал Сташека, который что-то слишком усердно хозяйничал у зеленого фургона, где находились запасы, привезенные офицерами.
— Скажи Мацюсю, чтобы был готов каждую минуту!
— А ведь еще, пан поручик... — он посмотрел с горестью на бочонки, — должна быть иллюминация... еще...
Язык у него уже заплетался, но, встретив нахмуренный взгляд, он вытянулся в струнку, повернулся на каблуках и ушел послушным солдатским шагом.
