Тимур Литовченко - Орли, сын Орлика

– Эй, де Бруси, не так быстро, прошу!

– Наверное, вы сошли с ума?! – вознегодовал тот.

– А вдруг это только мираж?

Француз так и замер, а персиянин успокоительно похлопал его по плечу и сказал:

– Ну, что вы, месье, что вы! Не надо сразу же впадать в отчаяние.

– А если это в самом деле не море, а?

– Ну так пойдем и посмотрим. Только вот бежать не нужно: ведь если это в самом деле вода, мы возле нее чудесно отдохнем. Если же это лишь видение – вы рискуете бесцельно растратить остаток сил, очень необходимых для дальнейшего пути.

Однако все кончилось хорошо: через полтора часа они, как были в одежде, так и бултыхнулись в теплую, словно парное молоко, воду.

– Только не пейте ни в коем случае, – сурово предупредил француза Дариуш. – Жажду этим не утолите, только хуже себе сделаете.

Де Бруси пренебрежительно поглядел на спутника, потом отвернулся и погрузился в море с головой.

Конечно, жажда продолжала мучить их, причем все ощутимее. И все же теперь путешествовать стало немного легче: ведь время от времени можно было намочить одежду. А после полудня далеко впереди на побережье вырисовались контуры бедной рыбацкой хижины…

Лишь несколько серебряных монет понадобилось, чтобы их не только накормили-напоили вволю, но и отправили на облезлой лодочке к самому Мантаню.

– Может, не следует рисковать? – осторожно спросил де Бруси, как только они ступили на каменные плиты набережной. – Благодаря вам мы не померялись силами с местными разбойниками, потом милостью Божьей не поджарились в пустыне, а теперь…

Не ответив на этот упрек, Дариуш решительно мотнул головой и нырнул в лабиринт узеньких городских улочек. Французу только и оставалось идти следом. Нужный дом нашли довольно быстро, и все же буквально на пороге де Бруси вновь остановил спутника и попробовал отговорить от явного безумия.

– В случае чего становимся спина к спине, – холодно сказал персиянин.

– Да, разумеется! Но ведь…

– Вы так мечтали померяться силами с разбойниками, а здесь вдруг испугались смерти? Не узнаю вас, месье сорвиголова.

– А если здесь засада?

Но предупреждать было уже поздно: Дариуш несколько раз постучал в двери. Минуту было тихо, потом внутри дома послышались шаги. Дверь отворилась, и за порогом француз увидел смуглого подростка, худого и долговязого.

– Здравствуй, Кемаль, – вежливо поздоровался персиянин. – Твоя госпожа дома? Как она себя чувствует – лучше?

Не сказав ни слова, подросток лишь рукой махнул: дескать, заходите. И направился в глубь дома. Дариуш последовал за ним. Де Бруси немного потоптался на пороге, но, вспомнив о своей обязанности, все-таки вошел. Только шпагу из ножен на всякий случай вытащил…

Кажется, кроме них троих, больше никого в доме не было. Эхо шагов зловеще отдавалось от голых стен.

– Где госпожа Лейла, Кемаль? – настойчиво повторил персиянин. Однако подросток молча вел их в глубь дома.

– Где твоя госпожа? Где остальная прислуга?

Кемаль не отвечал.

В конце концов они оказались в одной из внутренних комнат, освещенных тремя факелами – ведь ни единого окошка здесь не было. Только стол и четыре стула посредине.

– Что за таинственность такая, можешь наконец объяснить?! – рассердился Дариуш. Вместо ответа подросток молча указал на запечатанное розовым воском письмо, одиноко лежавшее на столе. Персиянин взял его, сломал печать, развернул и прочитал послание, написанное по-турецки:

Это последнее в моей жизни письмо к тебе – ведь жить мне осталось уже недолго…

Все поплыло перед глазами. Пальцы невольно выпустили листок, который с тихим шелестом упал назад на стол.

– Что произошло, месье Дариуш?

Обеспокоенный де Бруси сделал лишь пару шагов к нему, но персиянин загородил собою письмо и в то же время сурово обратился к Кемалю:

– Ты скажешь хоть что-то или и дальше будешь молчать?!

– Все, что моя госпожа хотела сказать – все написано там…

Это были первые слова, произнесенные Кемалем. Француз замер на месте, переводя настороженный взгляд с него на своего спутника. Персиянин подобрал распечатанное письмо и, чувствуя, как невидимая ледяная рука все крепче сжимает сердце, безумно колотившееся в груди, продолжил чтение:

Это последнее в моей жизни письмо к тебе – ведь жить мне осталось уже недолго. Потому должна сразу же признать свою огромную вину перед тобой, любимый.

Прости, но одинокой беззащитной вдове тяжело выжить в этом неправедном мире, и поэтому я вынуждена была сделать то, что сделала: меня подкупил резидент российской короны Неплюев, чтобы я шпионила за тобой. Иначе мне не жить, сказал он.

Не знаю, почему Неплюев столь люто ненавидит тебя, не знаю, какое зло ты ему причинил. Знаю лишь одно: он – безжалостный резидент огромной империи, ты – его лютый враг, возможно, даже злейший в мире. А я – лишь слабая женщина, которая оказалась перед выбором: либо умереть в жестоких мучениях и обречь на смерть всех моих близких – либо взять предложенное золото, заманить тебя в ловушку и отдать твоим врагам на растерзание.

Сначала я испугалась – поэтому молю тебя, любимый: прости мне столь досадную слабость! Я взяла золото и пообещала сделать все именно так, как прикажет Неплюев. Но потом жестоко раскаялась в неправедном выборе, поэтому остается одно: жестокая смерть. В Стамбуле сейчас неистовствует чума. Мой дом она, к счастью, обошла стороной, однако я уже раздобыла рубашку только что умершего от беспощадной болезни и сегодня надену ее. Я все решила, мой возлюбленный, – ведь никак не могу простить себе, что поддалась на увещевания твоего кровного врага. Надеюсь лишь, что ты когда-нибудь простишь непутевую свою Лейлу.

Итак, не ищи меня в Мантане: я нарочно заманила тебя сюда. Ведь Неплюеву известно, что ты приплывешь в Стамбул по морю из Смирны. Хотя сам господин резидент покинул город, спасаясь от чумы, его люди караулят в порту, проверяя каждый корабль из Смирны. Но ведь не из Мантаня! Поэтому надеюсь, что ты без препятствий доплывешь сюда и сделаешь то, что тебе надлежит сделать и за что тебя, наверное, ненавидит смертельно Неплюев. Последние мои молитвы к Великому Аллаху будут не о том, чтобы он помиловал в вечности предательскую мою душу, а о любви моего измученного сердца. О тебе, мой безраздельно любимый, – чтобы ты добрался из Смирны в Мантань, а также чтобы доплыл живым и невредимым из Мантаня в Стамбул.

Только когда окажешься здесь, ни в коем случае не заходи, пожалуйста, в мой стамбульский дом: вероятно, здесь все будут мертвы. В мантаньском же тебя встретит Кемаль – ты знаешь этого мальчика, он по-собачьи предан своей хозяйке, значит, пусть в дальнейшем служит тебе. Остальные слуги, надеюсь, поумирают от чумы вместе со мной – так что никто не сможет выдать тебя Неплюеву или его коварным прислужникам.

Прощай же навеки, любовь моего измученного сердца! Не поминай злым словом изменщицу Лейлу – ведь на алтарь нашей недолгой, но пылкой любви я приношу достойную жертву: и себя саму, и вместе со мной – всех моих слуг, кроме юного Кемаля.

В комнате было тихо, точно в глубокой могиле…

Словно могильный холод непостижимым образом вполз сюда через ужасное письмо, принесенное подростком из умирающего от чумы дома.

Только факелы изредка потрескивали, напоминая, что на самом деле все присутствующие до сих пор живы.

– Так что произошло, месье Дариуш? – вновь поинтересовался обеспокоенный де Бруси. – Можете вы наконец сказать, или и дальше будем играть в молчанку?

Персиянин перевел на него глаза, полные слез.

Покачнулся, но на ногах устоял.

Согнул верхнюю часть листа, тщательно оторвал ее, подошел к одному из факелов и поджег.

Бумажную полоску мигом охватила огненная вспышка, она кометой упала на пол.

Дариуш сразу же затоптал пламя и растер ногой пепел, потом протянул письмо французу.

– Прочтите сами, будьте любезны.

– А что это вы сделали, если не секрет?

– Ничего особенного.

– И все же?

– Просто уничтожил ту часть, где было написано мое настоящее имя.

– О-о-о, так вы у нас не месье Дариуш?

– Конечно, нет. Этого господина зовут Мехметом[23].

Персиянин взглянул на подростка недоброжелательно и в который раз похвалил себя: в самом деле, молодец он, что ни разу не назвал настоящего своего имени в присутствии слуг его любимой.

Плохо лишь, что сама Лейла это имя знала…

В дальнейшем придется быть еще более осторожным.

– Ничего себе! Итак, месье Мехмет?..