Джордж Бейкер - Тиберий. Преемник Августа
Смерть Германика стала сенсацией и затронула все римские владения. Ее обстоятельства составляют историческую тайну, которая никогда не выйдет наружу. С момента, как болезнь приняла опасный характер, Германик практически исчезает из вида, и мы погружаемся в туман преднамеренных противоречий и неприкрытой пропаганды, и нам остается лишь гадать об истинных причинах его болезни.
В Антиохии ходили слухи, будто Германик во всеуслышание объявил о том, что его отравили, и на смертном одре поручил своим друзьям наказать убийц.[38] Он не говорил прямо, что Плакиния — преступница, и не заявлял, что Ливия и Тиберий заставили ее совершить преступление, однако дал понять, что можно сделать такой вывод. Его друзьям было приказано позаботиться о его жене и детях (дочери Юлии и внуках Юлии), и все намеки были направлены против Тиберия. Таковы были слухи.
Гней Кальпурний Пизон меньше всего походил на человека, которого можно обвинить в отравлении. Он скорее мог открыто пронзить врага мечом. Намеки, которые витали в Антиохии, наконец стали до него доходить. На Косе он созвал совещание, чтобы обсудить ситуацию. Офицеры, прибывшие из Сирии, уверяли его, что его будут встречать и приветствовать при возвращении. Его сын Марк полагал, что его возвращение в Рим было бы самым мудрым решением. Домиций Целер напоминал, что он — официальный правитель и что симпатии Ливии Августы и Тиберия на его стороне, даже несмотря на то, что их могут на этом основании заподозрить. «Никто, — сказал Целер, — так нарочито и напоказ не оплакивает смерть Германика, как те, кто от нее выиграл». Пизон в конце концов последовал совету Домиция.
Он написал Тиберию, что, по его мнению, его следует отозвать из Сирии, чтобы предотвратить распространение мятежных настроений, и уверял Тиберия, что примет любые распоряжения столь преданно, как и всегда. На пути он встретил корабли, на которых Агриппина возвращалась в Рим. Обе партии были готовы ко всему, однако ничего не произошло. Марк Вибий предупредил Пизона, что ему следует отправиться в Рим для разбирательства. «Времени достаточно, чтобы за мной выслали претора», — отвечал Пизон… Он все еще ничего не понял.
Он вернулся в Сирию и обнаружил, что его место занял Гней Сентий Сатурнин, опытный военный. Пизон попытался силой вернуть себе управление провинцией, но, потерпев поражение в бою, был вынужден иначе оценить ситуацию. Сатурнин приказал ему возвратиться в Рим и сдаться на поруки.
Пизон отправился, все еще уверенный, что поступает правильно.
В Риме Тиберий столкнулся со второй волной беспорядков.
Глава 9
ДОЧЬ ЮЛИИ
Прибытие Агриппины в Брундизий стало событием, способным привлечь внимание любого правительства во все времена. На несколько дней она остановилась на острове Коркира, «чтобы оглядеться», прежде чем продолжить плавание. Эта передышка была не самоцелью и предполагала множество иных, далеко идущих планов.
Тиберия предупредили о возможном повороте событий. Известие о смерти Германика застало всех врасплох. Деловая жизнь Рима замерла. Суды закрылись. Сенат осыпал посмертными почетными титулами наследника принцепса. Он так старался, что, когда поступило предложение занести имя Германика на мемориальную доску среди знаменитых писателей, Тиберий заколебался и отметил, что литературный стиль человека не определяется его статусом. Вполне достаточно включить имя Германика в число классических авторов. Итак, мемориальная доска сохранила прежний вид, но Германик, по крайней мере официально, стал числиться среди классиков, там, где мы теперь напрасно пытались бы его отыскать.
Если Тиберий не понял причины подобных выражений горя, другое событие смогло помочь ему осознать свою ошибку. К несчастью, жена молодого Друза Ливилла как раз в это время стала матерью близнецов. Тиберий не мог скрыть радости и чуть ли не единственный раз в жизни выразил свои чувства.[39] Он заметил на заседании сената, что никогда прежде не рождались близнецы у такого именитого отца. Сенат, уже истощенный своими прежними выражениями лояльности, очевидно, не разделял энтузиазма счастливого деда.
Это замечание Тиберия возбудило подозрения, которым лучше вовсе было не возникать. То, что теперь Друз становился наследником и преемником империи, было очевидно, однако это лишь усиливало раздражение Агриппины. Выражение эмоций, столь необычное для Тиберия, показывает, что он, как и Пизон, не вполне отдавал себе отчет в том, что происходит.
Задержка на Коркире позволила привести в готовность силы сторонников Агриппины. Вполне естественно, Тиберий выслал две когорты преторианцев встретить прах Германика и поручил городским властям оказать им официальный прием. Его представители обнаружили в Брундизии не только всех собравшихся друзей Агриппины, но и целую толпу, присутствие которой требовало отдельных объяснений. Офицеры, которые служили под началом Германика, естественно, прибыли сюда отдать последний долг своему командиру, другие оказались здесь из уважения к Цезарю. Третьи, у которых не было повода появиться, прибыли потому, что приехали другие, — причина обычная для всех времен и народов. Здания и улицы Брундизия были переполнены людьми.
Тщательно спланированное появление Агриппины было настоящим театральным представлением. Когда объятая горем вдова, медленно ступая и держа в руках погребальную урну, в окружении двоих детей появилась перед зрителями, толпа реагировала должным образом. Настроения, возникшие в Брундизии, сопровождали процессию весь путь до Рима.
Похороны Германика были бы обычными похоронами знатного человека, если бы не их некоторые особенности. На каждой остановке пути совершались религиозные церемонии и стекались толпы людей, чтобы отдать последние почести и выразить соболезнования в связи со смертью Германика. В Террацине дожидалась делегация из Рима во главе с Друзом и с участием брата Германика Клавдия (будущего императора) и его остальных детей. Их сопровождали консулы и сенаторы при огромном стечении людей. Хотя было совершенно ясным, что сама церемония явно служила интересам Агриппины, тем не менее она была официальной и отменить ее было невозможно, кто бы от нее ни выигрывал. Однако к тому времени не только Тиберий и Ливия, но и мать Германика Антония устранились от участия в ней.[40]
Германик должен был стать преемником не только по факту усыновления, но и путем прямого назначения. Теперь можно оценить, как прозорливо Август позаботился об интересах наследников по линии Юлии и насколько слабы были позиции кандидатов в императоры с точки зрения наследования власти. Тиберий наблюдал возрождение в новой форме коалиции между претендентами со стороны Юлии и сенатской олигархией, знакомой ему уже по первому году своего правления. Ни одна из партий коалиции не была достаточно сильной, чтобы добиться успеха в одиночку. Влияние фракции Юлии могло расколоть силы империи. Однако если бы Агриппина смогла победить, это означало бы первую стадию разрушения власти принципата, ибо ни один из ее сыновей не мог справиться с задачей контроля над римскими владениями. Власть, естественно, попала бы в руки олигархии, а затем наступило бы и полное безвластие в Риме.
День похорон стал кульминационным днем. Рим был взбудоражен. Город был на грани революции. Марсово поле заполнила толпа, раздавались крики, что с республикой покончено и всякая надежда пропала. Пробил час Агриппины. Симпатии к ней возросли до предела. Ее приветствовали как гордость государства, единственную представительницу рода Августа, образец древней добродетели. Это был очень своеобразный восторг, любительский или профессиональный, смотря как к этому подходить. Шли молебствия богам о пощаде ее детей и их спасении от происков врагов. Были развешаны лозунги «Верните Германика», а вечером их выкрикивали люди, скрывшие лица под покровом темноты.
Тиберий держался спокойно, что само по себе, если учесть накал этих страстей, было замечательно. В конце концов даже участники беспорядков мало пострадали от его реакции. Было замечено, что похороны прошли без особой пышности. Тиберий проявил себя лишь тем, что остудил слишком горячие головы. Он издал прокламацию, которая, может, и не ввела его в число известных римских авторов, однако некоторые ее фразы до нас дошли, и среди них следующая: «Принцепсы смертны, государство вечно»… Вероятно, это был его собственный символ веры.
Интересно, смогла бы Агриппина в более спокойной и разумной атмосфере выдвинуть те обвинения, что исходили от нее и ее приверженцев. Хотя имен не было произнесено, было достаточно очевидно, что Тиберий обвиняется перед всем римским миром в отравлении Германика. Обвинение было нешуточным. Учитывая обстоятельства, в которых он оказался — об этом позаботился не он, а Август, — легко было заявлять, что ему выгодна смерть Германика. Более того, Агриппина, вероятно, знала, что у Тиберия были гораздо более глубокие и сильные, чем у кого бы то ни было, причины для враждебности. Логика заговорщиков весьма своеобразна. И если бы Агриппина не участвовала в заговоре, то ее слова были бы бесполезны, а действия — бессмысленны.
