Михаил Иманов - Звезда Ирода Великого.Ирод Великий
Ирод встретил отца у ворот лагеря, но Антипатр, заговорив о постороннем, так и не решился сказать о главном. Он тянул и тянул минуту за минутой, как будто пытался замедлить ход времени. Теперь он не понимал, как мог так просто сказать Помпею: «Я пошлю с Гирканом своего сына Ирода». Своего сына — на смерть, на страшную гибель своего любимого мальчика!
Антипатр не был особенно чувствительным, и если бы ему раньше сказали, что он будет так переживать, он бы только рассмеялся. У него вдруг возникла безумная надежда все исправить — идти сейчас же к Помпею, сказать, что он ошибался в своих предположениях и что самое лучшее будет ему самому пойти вместе с Гирканом. Так все просто — пойти и умереть самому. Но он не сделал и шага в сторону римского лагеря, вспомнив глаза Помпея, их холодный блеск, когда взгляд становился неумолимым.
Вдруг Антипатр вздрогнул, услышав голос сына:
— Отец, ты хотел мне сказать…
Не давая сыну договорить, Антипатр резко повернул голову:
— Что?
— Не знаю, отец, но чувствую, что ты хочешь что-то сказать, но находишься в нерешительности.
— В нерешительности? — скрывая растерянность, грозно переспросил Антипатр. Но у него ничего не вышло, растерянность уже явно отпечаталась на его лице, и он тихо выговорил, удрученно покачав головой: — Да, ты прав, но я…
— Говори, отец, — сказал Ирод таким тоном, будто; он на время занял место отца, а Антипатр оказался на месте сына.
— Не вполне понимая, что с ним такое происходит, Антипатр послушно покивал и проговорил виновато:
— Тебе предстоит войти в Иерусалим с посольством Гиркана.
— Хорошо, отец, — просто ответил Ирод, — я пойду.
Антипатр с удивлением посмотрел на него. Слова
сына, взгляд, выражение его лица — все говорило за то, что Ирод вполне понимает, что ему предстоит. Не было ни мальчишеского непонимания, ни мальчишеского неведения о смерти. Антипатр грустно вздохнул:
— Ты вырос, мой сын, а я этого не заметил. Иди, я верю в твою звезду.
Уже через час с небольшим Гиркан и Ирод направились в сторону городских ворот. Ирод, на голову выше первосвященника, шел за его спиной, с трудом смиряя желание идти быстрее. Но Гиркан шел медленно, сгорбившись, глядя в землю.
Когда они оказались у самых ворот, Антипатр, напряженно глядевший им вслед, перестал видеть первосвященника, заслоненного Иродом. Его сын, его Ирод, казалось, шел один, был один перед враждебной мощью стен и ненавистью людей, укрывавшихся за ними. Он подумал, что ворота Иерусалима могут стать для его сына воротами смерти. Не в силах больше смотреть, Антипатр закрыл глаза и еще прикрыл их ладонью, сжав пальцы с такой силой, будто это были глазницы врага, которого он хотел ослепить.
А Ирод и Гиркан стояли перед воротами, осажденные стояли на стенах и молча смотрели на них. Наконец сверху крикнули:
— Убирайтесь! — и вслед за этим по стенам прокатился угрожающий гул множества голосов.
Гул этот показался Ироду плотнее и крепче каменной кладки стен, и он подумал, что сквозь него им никогда не проникнуть в город. Но тут откуда-то справа раздались другие голоса:
— Пусть говорит! Говори, Гиркан! Ты пришел от римлян — скажи, чего они хотят!
И тут произошло невероятное, настолько невероятное, что Ирод невольно отступил на шаг. Гиркан, стоявший до этого сгорбившись, с низко опущенной головой, вдруг распрямил плечи, поднял голову, обвел взглядом стены и крикнул:
— Я пришел в свой город. Я пришел сам от себя. Я — первосвященник иерусалимский и хочу говорить с народом!
Ирод никогда до этого не слышал, чтобы Гиркан повышал голос, и никогда не мог себе представить, что он прозвучит так громко, так властно, так пронзительно искренне.
На стенах опять зашумели, неодобрительный гул перемешался с доброжелательным, и уже ничего невозможно было понять, кроме отдельных слов:
— Римляне!., предатель!., скажет!
Люди на стенах кричали, размахивали руками, потрясали мечами и копьями, — казалось, полностью отдавшись перебранке, они совершенно позабыли и о первосвященнике, и о его спутнике. Гиркан и Ирод, переводя взгляд то вправо, то влево, напряженно прислушивались, но странно — ни тот, ни другой ни разу не оглянулись на римский лагерь.
Перебранка людей на стенах все еще продолжалась, даже стала еще яростнее, когда заскрежетали цепи и медленно опустился мост, перекрыв опоясывавший стены глубокий ров. Не дожидаясь приглашения, Гиркан уверенно ступил на мост и зашагал к воротам так твердо и быстро, что Ирод, чуть замешкавшись, бегом последовал за ним.
На площади за воротами уже собралась огромная толпа. Люди расступились, Гиркан дошел до середины и остановился. Ирод успел подбежать к первосвященнику, прежде чем кольцо людей сомкнулось вокруг них.
Кажется, все присутствующие кричали одновременно, причем каждый свое. Стоя перед воротами, Ирод все же различал отдельные слова, хотя расстояние до стен было внушительным. Здесь же, когда люди подошли вплотную, он не мог разобрать ни единого слова. Он был так оглушен криками, что перестал испытывать страх, он только косился по сторонам растерянно и настороженно. Наконец взгляд его остановился на лице первосвященника: щеки Гиркана порозовели, он со спокойным достоинством оглядывал толпу. Позволив людям накричаться, он поднял правую руку и негромко, но внятно проговорил:
— Слушайте, жители Иерусалима!
Странно, но этот его негромкий голос заставил гул ослабеть, а вскоре и вовсе наступила тишина. Не опуская правой руки, словно произнося клятву, Гиркан заговорил:
— Я скажу, потому что имею право быть выслушанным, скажу, потому что верю в ваше благоразумие. И еще я скажу, потому что хочу спасти вас. Вас и ваших детей.
Проговорив это, он замолчал, как бы предчувствуя, что его все равно прервут. И он не ошибся. Послышались яростные крики:
— Что он думает о себе! Предатель! Он бросил нас! Ты на стороне наших врагов! Уходи!
— Я ни на чьей стороне! — возвысив голос почти до крика, провозгласил Гиркан, слова заставив толпу замолчать, — Я здесь, потому что я иудей, я здесь, потому что я ваш первосвященник. Я пришел и говорю с вами, потому что страшусь гибели наших святынь, гибели наших стариков, наших жен и наших детей. Слушайте же! Каждый обязан отдать жизнь за свой народ, за нашу свободу и наши святыни. Силе оружия всегда можно противопоставить силу духа, и я верю, что дух моего народа непобедим. Но невозможно противостоять судьбе, так же как невозможно противостоять стихии. Когда буря срывает крыши с домов и сотрясает стены, никто не пытается противостоять ей. Никто не выбегает на улицы и не кричит, что нужно сражаться с бурей. Мужчины уводят в безопасное место своих жен и детей и ждут, когда буря стихнет. Римское нашествие — такая же буря, ее нужно переждать терпеливо и благоразумно. Да, она может разрушить наши дома, забрать часть нашего богатства. Но останутся люди, которые сумеют восстановить дома и снова нажить богатство. Римляне не хотят нашей смерти, они не тронут наших святыне если мы впустим их в город. Это говорю вам я, Гиркан, сын царя Александра, первосвященник Иерусалима!
Он замолчал, и толпа загудела снова, но уже без прежней ярости. Из толпы вышел и встал перед Гирканом мужчина лет тридцати в тяжелом плаще и панцире, украшенном золотыми пряжками. Голос его, обращенный к Гиркану, звучал грозно-насмешливо:
— Почему же ты, Гиркан из рода Маккавеев, сын царя Александра, не остался с нами, а бежал к римлянам, чтобы повести их на священный город Иерусалим? Ты говоришь здесь о буре, но ты сам накликал эту бурю. Мы не верим тебе, ты обманываешь нас. Ты предал нас и наши святыни, ты предал своего брата и передал его в руки наших врагов! — Он возвысил голос и крикнул, обводя взглядом толпу: — Кто поверит человеку, предавшему брата своего?!
Гиркан со спокойным лицом выслушал брошенные ему обвинения и вдруг, вытянув руку, коснулся указательным пальцем груди молодого воина, выговорил с неожиданной яростью:
— Я знаю тебя — ты Саул, сын Симона, мужа, казненного еще в правление моей матери, царицы Александры. Его казнили за злоупотребления, за присвоение государственных денег. Богатства, которое нажил не он, а отцы тех, кто стоит сейчас на этой площади. Тебе было что терять, когда умерла моя мать, а я стал первосвященником. Ты и такие, как ты, соблазняли моего брата поднять мятеж. Ты и такие, как ты, ввергли нашу страну в смуту и беззакония. Ты говоришь мне о родине, а сам думаешь о власти, о сохранении богатств, которые тебе не принадлежат. Я не уходил из Иерусалима, я бежал, потому что ты и такие, как ты, искушали моего брата похитить власть, врученную мне Богом. Слушайте, люди! — прокричал Гиркан, снова высоко подняв руку. — Что вы хотите сохранить — независимость или святыни?! Если мы станем противиться судьбе, мы потеряем и то и другое. Если же сумеем переждать бурю, мы сохраним наши святыни. А сохранив святыни, мы останемся избранным народом, потому что без святынь народ — всего лишь толпа, орущая на разные голоса. Такая же толпа, как и та, что поклонялась Золотому Тельцу, когда пророк Моисей сошел с Синайской горы и принес закон, начертанный на скрижалях Богом. Если вы стали толпой, то слушайте искусителей, таких, как этот Саул. Если же вы еще народ, то прислушайтесь к голосу благоразумия! Я буду ждать и верить. А теперь я уйду.
