Андрей Колганов - Йот Эр. Том 1
6. Корней Чуковский
Эвакуированный в октябре 1941 года в Ташкент писатель Корней Чуковский не принадлежал ни к тем, кто спивался с тоски, ни к тем, кто находил себя в мелочных сварах из-за пайков, столовых и квартир. Он нашел себя в активной общественной работе – постоянно носился то в местный Наркомпрос, то в Комиссию помощи эвакуированным детям, помогал устроить больных в санаторий, где хоть как-то можно было подкормиться, хлопотал о выделении какого-нибудь угла эвакуированным, принимал участие в судьбе сирот. У некоторых были живы родители, но они просто потерялись при бомбежках, хаотических пересадках и переездах. Именно Корнею Ивановичу первым пришла в голову идея записывать рассказы таких потерянных малышей, которые не в состоянии были назвать свое имя и фамилию, имена родителей, название города, где они жили, но вспоминали какие-то мелкие детали, по которым родители могли бы опознать своих: покосившееся крыльцо, деревья в саду, приметный дом напротив. Позднее на радио несколько лет шла передача, где читали такие истории, и это позволяло разлученным семьям воссоединиться.
Не оставлял Корней Чуковский и писательских дел – публиковал очерки в местных газетах, читал свои стихи, писал новые… Нередко он выступал перед детьми в школах, в Ташкентском Доме пионеров, занимавшем бывший особняк великого князя Николая Константиновича Романова, двоюродного брата императора Александра III. Там с Чуковским в мае 1942 года, когда он читал только что написанную антифашистскую сказку «Одолеем Бармалея», и познакомилась Нина. Ну, познакомилась – это слишком громко сказано. Чуковский общался с множеством ребятишек, едва ли не с каждым находил время поговорить, поинтересоваться мнением о прочитанных стихах, расспросить о житье-бытье. Вот и девчонку с пионерским галстуком с эмалевой пряжкой, с толстыми косами и пристальным взглядом глубоких черных глаз он спросил:
– Как тебе, понравилась сказка?
– Ребятам весело, – немного скучающим тоном ответила Нина. Дети и в самом деле встречали сказку с энтузиазмом, живо реагировали на все перипетии, истосковавшись среди военного лихолетья по чему-то исконно детскому.
– А тебе невесело? – Чуковский сразу уловил иной, нежели у большинства, настрой.
– Какое уж на войне веселье! – воскликнула она. Потом задумалась и поправилась:
– Про войну можно, наверное, и весело сделать. Но тут не весело, а глупо как-то выходит: всякие белочки и мартышки – и здесь же танки и минометы. Ну, не знаю я…
– Скажи-ка, девочка, а как тебя зовут? – вдруг поинтересовался Корней Иванович.
– Нина Коновалова.
– Слушай, а Ольга Алексеевна Коновалова тебе кем приходится?
– Так это же мою тетю так зовут! – после секундного раздумья обрадовалась девочка.
– Вот и хорошо… – задумчиво произнес писатель.
Мимолетным обменом фразами в Доме пионеров встреча Нины с Чуковским в результате не ограничилась – Корней Иванович несколько раз захаживал к Коноваловым домой. Правда, не только ради Нины. Ее тетя Оля, работавшая медсестрой в эвакогоспитале, до войны была вхожа в местный Союз писателей и участвовала в сопровождении писательских делегаций, наезжавших в Среднюю Азию из Москвы. Теперь же, по рекомендации писательской организации, она время от времени помогала Чуковскому с секретарской работой.
Однако и девочку он тоже вниманием не обделял. Каждый раз он что-нибудь ей читал, в том числе и из вновь написанного, и на полном серьезе углублялся с ней в обсуждение достоинств и недостатков своих произведений. Однако поэму «Одолеем Бармалея» больше не декламировал и обсуждать не пытался. Чуковский и сам чувствовал, что с ней далеко не все обстоит благополучно. Нине, покорившей его своей серьезностью и отсутствием всякого пиетета перед московским писателем, он читал свои очерки, которые публиковал в «Правде Востока». И, похоже, ее мнение задевало Корнея Ивановича за живое. Однажды, после довольно нелицеприятного разговора с ершистой девчонкой, он растерянно пробормотал:
– Значит, этот очерк мне публиковать не стоит…
Побывал он у Коноваловых не так уж много раз, а когда тетя Оля перешла на работу в военно-санитарный поезд, и вовсе перестал появляться. Но однажды она, сама заглянув по каким-то делам к Чуковскому, в его квартиру по улице Гоголя, 56, располагавшуюся не так уж и далеко, вернулась от него с подарками для Нины.
– Вот, смотри, Нинка, не забыл тебя, язву, дедушка Чуковский! Смотри, что просил тебе в подарок передать. Самому, жаловался, совершенно некогда от работы оторваться, но велел кланяться, со словами «это на память моему самому придирчивому критику», – и тетя Оля вручила своей племяннице большую коробку.
Коробка была перевязана роскошной шелковой лентой, которая очень хорошо подошла ей в косу, а внутри лежал подарок уж вовсе необыкновенный – настоящая французская кукла. В глазах девочки она была каким-то чудом: изящные черты лица, натуральный румянец, яркие голубые глаза под пушистыми ресницами, мудреная прическа и совершенно невиданный наряд, с необычайной тщательностью копирующий все детали одежды начала века, вплоть до нижней юбочки, панталончиков с кружевной оборочкой и шелковых подвязочек на ажурных чулочках. Куклу Чуковский некогда привез из Парижа, когда побывал там в 1916 году, для своей дочери, к сожалению, рано умершей. С тех пор кукла пылилась среди его вещей и по неведомой прихоти судьбы оказалась среди скудного скарба, взятого в эвакуацию. А вот теперь Корней Иванович вспомнил про девочку Нину, и кукла перекочевала к ней.
7. Хлопок
Забавляться с куклой девочке пришлось недолго – ее пришлось отложить в сторону. И дело не только в домашних обязанностях, которых стало больше с возвращением домой раненой мамы, и не в учебе. Нина решила присоединиться к группе старшеклассников и уехать с ними на сбор хлопка (а посылали туда только с шестого класса). Ее настойчивость и на этот раз взяла свое, и участие в поездке на хлопок ей разрешили. Причина такой настойчивости лежала на поверхности – сборщиков хлопка неплохо кормили, да еще обещали заплатить за работу большой мешок риса и маленький – сухофруктов.
Перед самым отъездом домой заглянул дядя Савва. Он недолго побеседовал с бабушкой и, выслушав ее рассказ о незваном госте, зло выпалил:
– Вот же паны чертовы! С Гитлером воевать не хотят, войска свои за наш счет оснастили – и в Иран увели! А тут, значит, еще занозы шпионские оставили. Ну, ничего, Филимонов их повыдергивает… Ты, Климовна, этого гладенького пана опиши-ка мне в подробностях: как выглядел да во что одет.
– Одет этот паныч богато, – начала бабушка. – Костюм чесучовый песочного цвета, штиблеты желтые, рубашка белая, накрахмаленная, галстук серый в коричневую полоску. А внешность у него… И не скажешь, какая внешность. Так, волосы скорее светлые, набриолиненные, зачесаны гладко справа налево. Лицо же… Ну, вот те крест, никак не припомню! Обычный такой. Встретишь – не узнаешь.
– Может, приметы какие есть? Шрамы, родинки? – допытывался дядя Савва.
– Да, вроде, и нет ничего такого… – растерялась Елизавета Климовна.
– Разговаривает он чудно, – вдруг вмешалась в беседу старших Нина.
– Да где ж чудно? – не согласилась бабушка. – Гладко говорит, зацепиться не за что.
– А он, как говорить перестает, слегка причмокивает, – пояснила девочка.
– Вот! Это уже хоть какая-то, а примета, – обрадовался дядя Савва. – Сегодня же все Николаю Николаевичу и обскажу. Ну, счастливо оставаться!
На следующий день Нина вместе со старшеклассниками выехала на уборку хлопка. Ехали с комфортом – в автобусе. Надо думать, потому, что в армию гораздо охотнее забирали грузовики. Дорога шла долиной реки Ахангаран, мимо разросшегося за последние годы шахтерского города Ангрен с угольными разрезами в долине и рудниками на склонах Чаткальского и Кураминского хребтов, вершины которых, в том числе и заснеженные, виднелись по обе стороны дороги.
Часа через четыре после выезда из Ташкента и примерно через час после того, как миновали Соцгород под Ангреном, дорога свернула направо и автобус, натужно воя мотором, стал взбираться по шоссе в горы. С перевала открывалась потрясающая панорама окрестных горных хребтов Западного Тянь-Шаня, но вскоре дорога пошла узким ущельем, на склонах которого виднелись узловатые стволы арчи[5], заросли шиповника и барбариса, желтой, красной и черной алычи, жимолости, ежевики. Местами раскинул свои плети дикий виноград, часть листьев которого уже наливалась краснотой, время от времени встречался карагач[6]. Автобус постепенно спускался к Ферганской долине, но, не доезжая километров двадцать до Сырдарьи, круто повернул налево и по широкой живописной зеленой долине снова стал взбираться вверх. Не прошло и получаса, как школьники достигли цели своего путешествия – большого кишлака Чадак, расположенного по берегам речки Чадаксай – с шумом несущегося с гор пенистого потока.
