Андрей Колганов - Йот Эр. Том 1
Желающих, играть «за немцев», конечно, найти было невозможно, но выход из положения нашелся просто – компании ребятишек менялись ролями. Сегодня «немцев» изображаете вы, а завтра – мы. Куда как сложнее оказалось отыскать кого-либо на роль Гитлера. Тут уж все упирались до последнего. Легко догадаться, что в конечном итоге эта роль досталась самому хилому и безответному мальчишке.
Игра началась, и, само собой, «наши победили». Изловили «Гитлера» – и дальше что? А дальше его, вне всяких сомнений, надо повесить. Не без труда, но отыскали веревку, прицепили ее к перилам прямо в подъезде школы, накинули «Гитлеру» петлю на шею, и кто-то из ребят в азарте игры выбил у него из-под ног ящик…
Все замерли, плохо соображая, что же в такой ситуации делать, а кто-то просто ничего не мог сообразить от страха. К счастью, это был все-таки школьный подъезд, а не какое-то более глухое место. Кто-то из персонала школы случился поблизости, и несчастного мальчишку, уже и не хрипящего передавленным горлом, успели вытащить из петли, пока еще не стало поздно.
Другие развлечения младшеклассников были гораздо более мирными. Например, вечерами они ходили в кино. Если вы представите себе, что они шли в кассу, выстаивали очередь, покупали билеты и чинно занимали отведенные им места, то вы опять целиком ошибетесь. Мальчишки считали ниже своего достоинства платить за билеты (да и получить карманные деньги удавалось далеко не всегда и не всем). Девчонки вовсе не хотели отставать от мальчишек, и Нина вместе со своими подружками – татаркой Фирузой, узбечкой Гюльнарой и еврейкой Миррой – присоединялась к большой компании, направлявшейся в парк Кафанова. Достигнув кинотеатра «Ударник», ребятишки далеко огибали кассы и вход со строгим билетером, направляясь в кусты, росшие вдоль стены летнего кинотеатра.
Заросли акации – не самое комфортабельное место.
– Ой! – нередко слышалось оттуда. – Нинка, да отцепи ты ее, она мне всю рубаху порвет! Что я мамке скажу? – да, колючки длиной в палец то и дело заставляли кого-нибудь пищать, а то и взвизгивать. Но это препятствие героически преодолевалось. И в самом деле, зачем платить за билеты, если у летнего кинотеатра есть щели в заборе? Приникнув к ним, можно было и расслышать потрескивающий, слегка дребезжащий звук, доносившийся из динамиков, и разглядеть то, что происходило на экране.
Однако акация немало затрудняла просмотр киносеанса – хотя бы тем, что вызванный просачиванием через колючки шум привлекал строгого билетера…
– А ну брысь отсюда, сорванцы! – раздавался его крик. – За билеты не плачено, так нечего и на кино пялиться! Сейчас вас в милицию сдам!
Тут уж приходилось смываться побыстрее: хотя в немедленное знакомство с милицией никто не верил, но вот быть пойманным и представленным пред родительские очи, чтобы наверняка отведать ремня, не хотелось никому.
Через некоторое время ребятня обнаружила, что так полюбившиеся им щели в жиденькой дощатой стене аккуратно заделаны. И как же быть?
– Полезли на акацию! – предложила Нина. – Если повыше забраться, то поверх стенки глядеть можно!
Хорошее дело! Ребята, выбирая деревца посолиднее, торопливо принялись карабкаться по ним, подсаживая друг друга и вполголоса проклиная вездесущие колючки. Впрочем, помимо этого недостатка, у акации были и достоинства. В пору созревания стручков, если их раскрыть, внутри они оказывались покрыты слоем клейкой, прозрачной, медово-сладкой массы. Когда других сластей вдруг совсем не стало, это хоть как-то возмещало детям недостаток сладкого.
Оседлав акации, действительно, можно было снова наслаждаться зрелищем на киноэкране. Но акация коварна не только колючками. Древесина акации легко колется вдоль волокон, и сучья ее не выдерживают сколько-нибудь солидный груз – обламываются.
– А-а-а-а! – кто был первым в деле использования колючих деревьев для просмотра кино, тот первый и сорвался вниз. Сучок под ногой Нины резко обломился, и она кубарем полетела с дерева, по пути собирая в себя все попадавшиеся навстречу колючки… Сколько из нее вытащили заноз дома – ей было не до подсчетов. Больше суток она провалялась в горячке, но, едва она прошла, Нина снова носилась по улицам, щеголяя многочисленными пятнами зеленки по всему телу.
Да, с акацией вышло не очень удачно. Но оставались запасные варианты – «Зеленый театр» у Комсомольского озера, где тоже можно было совместными усилиями вскарабкаться на стенку, и летний кинотеатр в Парке культуры и отдыха железнодорожников, рядом с их же Домом культуры. Последний был хорош тем, что там помощником киномеханика работал знакомый дяди Кости, который мог запустить ребят в помещение за экраном, где можно было прекрасно, с большими удобствами устроиться. Одно плохо – туда нельзя было запустить всю их большую компанию, и потому Нина пользовалась этим способом лишь тогда, когда в кино могли направиться далеко не все из ее приятелей и подружек.
Лето 1942 года уже не было и не могло быть таким же беззаботным, как в оставшееся позади мирное время. Но, несмотря и на тяжело раненную маму, и на отца, от которого приходили редкие скупые письма с фронта, и на зримые приметы военного времени вокруг, детство продолжалось. Причиной самого опасного события этого лета стал для Нины бутерброд с вареньем.
И белый хлеб, и сладости уже давно стали практически недоступными. Но в тот день передовиков строительства цехов эвакуированного Ростсельмаша премировали кусочком белого хлеба, и Анна Алексеевна решила побаловать дочку редким лакомством. Для этой цели из запасов была извлечена банка варенья, заготовленного в прошлые годы.
Когда Нину позвали с улицы, и она увидала на столе белый хлеб, намазанный абрикосовым вареньем, и услышала мамины слова – «Это тебе!» – удержаться было совсем невозможно. Девочка подлетела к столу, схватила такое заманчивое лакомство и тут же сунула его в рот. Глаза ее, после яркого солнечного света на улице, еще не успели привыкнуть к полумраку дома, и она не успела заметить, что на варенье приземлился здоровенный шмель…
Жало вошло ей прямо в горло. От боли Нина не могла произнести ни слова. Пока взрослые разобрались, что же такое случилось, отек стал стремительно нарастать, грозя перекрыть дыхание. К счастью, вызванный из больницы старичок фельдшер догадался вставить в дыхательное горло трубку, пока это еще можно было сделать. Больше трех суток, пока отек не начал спадать, Нина, будучи не в состоянии ни пить, ни есть, ходила с этой трубкой.
Есть… Есть хотели все. Для большинства основным источником еды были карточки. Кое-что покупалось и на рынке, но цены так стремительно ползли вверх, что на рынок уходил почти весь заработок, а вот продуктов с него удавалось принести совсем немного. Так что и без карточек было нельзя обойтись, и на одни карточки протянуть было очень трудно.
Перед магазинами, к которым были прикреплены снабжавшиеся по карточкам, с самого утра выстраивались длиннющие очереди. Очередей было три: одна общая, одна – для женщин с грудными детьми и одна – для инвалидов войны. Хотя продавцы работали на удивление быстро, почти безошибочно отрезая от хлебного «крипича» положенную порцию, стоять приходилось долго, у кого была возможность – время от времени подменяли друг друга.
С продовольствием становилось все хуже. Недостающее мясо поначалу удавалось добывать за счет охоты на диких голубей. В самом городе их быстро не осталось вовсе, но на окраинах охота еще шла вовсю. Ловили их на нитку, к которой были прикреплены крючки, сделанные из скрепок, с насаженными на них малюсенькими хлебными шариками. Сначала это было неплохим подспорьем – за одну вылазку удавалось поймать пять-шесть штук. Но вскоре и этот ресурс иссяк – ловцов в окрестностях Ташкента стало больше, чем голубей.
Трагедия войны затрагивала не только людей. Осенью пришлось расстаться с Фатькой – ее отдали каким-то знакомым. Кормить стало нечем, а зарезать любимицу семьи не поднималась рука. Следующей жертвой войны стал камышовый кот Васька.
Сначала Васька открыл охоту на голубей, честно принося часть добычи в дом. Переловив всех голубей в округе, он стал предпринимать вылазки на базар, неизменно принося Елизавете Климовне на кухню приличный кусок мяса. Но такой грабеж не мог оставаться без ответа. В один несчастный день Васька, с неизменной добычей в зубах, из последних сил добрался до дома и умер на пороге. Голова его была рассечена тесаком для рубки мяса.
В октябре 1942 года постановлением Совнаркома и ЦК было разрешено половину нормы крупы и макарон выдавать картофелем и заменять картофелем печеный хлеб в соотношении 4 кг картофеля за 1 кг хлеба. Впрочем, для Ташкента, где картофель был значительно большей редкостью, нежели хлеб, это разрешение не имело практического значения.
Вместо мяса, если его вообще выдавали, нередко отвешивали субпродукты или селедку. К концу 1942 года его иногда начали заменять консервами или американским яичным порошком. Сахар по карточкам получить было почти невозможно, а если его и выдавали, то с заменой конфетами – слипшимися комками карамелек-подушечек. Нина так и не нашла ответа на вопрос – где же это было запасено такое количество этих подушечек, что их всю войну выдавали ташкентцам вместо сахара?
