Елена Съянова - Гнездо орла
На следующее утро Лей поблагодарил Юнити за ценную информацию, предоставленную Маргарите.
— Мы посмеялись только, — удивилась та. — Боже мой, да будь тут хотя бы намек на правду, я бы и в гестапо рта не раскрыла.
— Еще новости!
— Уже не новости, Роберт! Тебе, Гессу, Буху… пора бы как-то отреагировать.
Лей молча вперил в нее запрещающий взгляд. Митфорд отвела глаза. Ее яркий румянец проступил еще сильнее, голубые глаза потемнели от нахлынувшего раздражения. Стал бы он так ее одергивать, будь она женой Адольфа?!
«Австрийский триумф» Гитлера сводил ее с ума. Умная, тонкая, рассудительная Митфорд ощущала себя как на сносях: ее честолюбие выросло до такого размера, что начинало искать выхода, угрожая порвать плоть. А выход был один — естественный, природный — брак с Адольфом и как следствие — то, что она уже примерила на себя и что пришлось ей впору — право быть собой. И не где-нибудь в Австралии или на ее затянутом туманами острове! Здесь, вблизи Гитлера, история была осязаема, материальна! До нее можно было дотянуться, дотронуться, даже стиснуть, как она это сделала вчера с рукой Адольфа, когда они вечером встретились в президентском дворце.
…Она сжимала его руку что было сил, а он, морщась от боли, одновременно улыбался и не отнимал руки. Вот так она желала бы поступать с ним! И с Робертом — так же и еще сильней, чтоб кости хрустели и слезы из глаз! И чтоб улыбался!
— Чистота идеалов национал-социализма не должна быть запачкана брызгами крови и вышибаемых из жертвы мозгов, даже если жертва виновна, — сказала она, резко шагнув вплотную к Роберту. — Я могу предоставить доказательства.
Лей, окинув ее пустым взглядом, отвернулся и пошел прочь.
Посмел бы он так… с фрау Гитлер!
А ведь она собиралась и еще кое-что сообщить Лею, точнее предупредить его. Дело было в том, что месть «ничего не забывающего» Бормана могла настигнуть Роберта гораздо раньше, чем он предполагал. Правда, даже среди обид на первом месте стояла у Мартина обида за фюрера; собственную он пока отставил.
В эти дни из Соединенных Штатов возвратился Вальтер Бух — Председатель Высшего Судебного комитета НСДАП, или Верховный судья партии, как любил титуловать своего тестя Мартин Борман.
Бух был несколько странной фигурой в окружении фюрера. Аристократ и интеллигент, мягкий, любезный в обществе друзей, на службе это был, пожалуй, самый несговорчивый человек в партии — законник, не признающий ни авторитетов, ни дружеских связей. Он позволял себе не выполнять личных распоряжений фюрера и сдался лишь дважды: во время репрессий против руководства СА (которые именно он со злой иронией окрестил «ночью длинных ножей» на манер американских вестернов) и в расследовании против Эриха Коха, гауляйтера Восточной Пруссии.
«Нелепый человек!» — возмущался по поводу Буха Гитлер. Тогда, в тридцать пятом, вовсю шла подготовка к ремилитаризации Рейнской зоны, и затевать какие-то «расследования» в самом деле казалось нелепо. Гитлер лично распорядился прикрыть «дело Коха» и изъять все документы. Судья обиделся и, демонстративно оставив пост, уехал в Америку, чему фюрер был тогда очень рад.
Но авторитет Буха в партии оставался высок, с этим всем приходилось считаться. И вот теперь, когда тесть вернулся в Берлин, Мартин, жалуясь на общие беспорядки, показал ему копии документов, подтверждающих факты незаконных сделок, подкупа должностных лиц, одним словом махровой коррупции, процветающей в ГТФ. Документы были таковы, что, как и в деле Коха, их можно было бросить в мусорную корзину лишь рукою фюрера.
Для вдохновения Мартин показал тестю и те злополучные стенограммы заседания Финансовой комиссии, в которых Лей «издевается над всем и вся и даже над чувствами самого фюрера».
…Гитлер стенограммы читал. Борману удалось-таки выцарапать их у Гесса, и, когда ехали в поезде из Берлина в Мюнхен, он несколько раз подкладывал их на видные места, пока Гитлер не заинтересовался.
Мартин наблюдал, как реагирует фюрер: губы растянулись в нитку, на скулах выступили два неровных красных пятна…
— Он ничего не сказал, но я видел, — прокомментировал зять тестю реакцию Гитлера. — Лей зашел слишком далеко. К тому же сейчас мы победители, и фюрер позволит себе некоторую передышку. Самое время почистить эти… как их… конюшни.
Юнити всех коварных планов Бормана не знала, однако, находясь в том же поезде, приметила, как усиленно Борман что-то подсовывает Адольфу, и тоже сунула нос. Она пришла в ужас. Она искренне стремилась предупредить Роберта, чтобы он был готов как-то смягчить впечатление, оправдаться, хотя бы напомнить о том, что говорил с высокой температурой… А он повернулся к ней спиной.
Через час, проглотив обиду, Юнити все-таки разыскала Лея в здании венского муниципалитета и кратко сообщила то, что собиралась. Он поблагодарил, объяснив, что все прекрасно соображал и знал, что делает. И с усмешкой добавил, что если фюрер обиделся «лично за себя, а не за дело, так Грета давно об Австралии мечтает».
Нет, она его совершенно перестала понимать. Какая «Австралия», если мир вот-вот перевернется?!
Они находились сейчас в конференц-зале венской мэрии, где руководители австрийских профсоюзов, включенных в состав ГТФ, собрали тысячу человек для получения инструкций о «поведении рабочих кадров рейха вне границ рейха». Юнити не смогла отказать себе в удовольствии тоже послушать.
«…Немецкий рабочий — самый счастливый рабочий в мире…. Партия твердой рукой ведет немецкого рабочего к еще большему счастью — быть хозяином на всей земле. …Счастливый немецкий рабочий должен готовить себя к этой великой роли и излучать счастье на весь мир». Иными словами, счастье на лицах немецких рабочих нужно периодически вывозить (вместе с лицами) за границу, чтобы приучить мир к грядущему счастью, когда немецкий рабочий станет его хозяином…
Послушав четверть часа, Юнити ушла из зала. Она дождалась Лея в машине и спросила, чем это он только что занимался?
— Проповедовал, — ответил Роберт. — Здесь, в Австрии, мы в кратчайшее время должны создать такие же храмы труда, как в Германии.
Она уточнила, что он именует «храмами труда»?
— Улицу, клуб, площадь, плац… Любое место, где молятся.
— Что ты называешь молитвой?
— То, что разделяет разум и волю. «Господи, помилуй…», например, или «Зиг хайль!» — любые повторы, лишь бы многоразово. Для детей — речевки… А что? Хочешь написать об этом? Так не стесняйся.
Статья Юнити для «Дейли Ньюс» была почти готова, однако условие, которое она себе поставила, — рассказать всю правду о технологиях воздействия на массы — не могло быть выполнено без учета того, что она только что услышала. Но до такого цинизма еще никто из вождей не доходил. Как его переработать для цивилизованного читателя?!
Юнити попросила дать ей полный текст речи. Лей усмехнулся — никаких текстов он не писал.
— Постой, а в Академии права у тебя ведь был текст, — припомнила Юнити. — Тот, что за тебя читал Борман.
Лей снова усмехнулся. Юнити догадалась:
— Так ты его решил повоспитывать?
— Просто дать почувствовать. Чтобы не забывался. А то он одного себя мнит полезным фюреру, а всех прочих — болтунами.
— Борман не забудет, — заметила она.
Машина остановилась на вокзале (решено было возвращаться в Берлин поездом, чтобы продлить триумф). Проехать по перрону оказалось уже невозможно: весь он и площадь вокруг были забиты военными и гражданскими чинами, провожающими, сопровождающими и проч. Части австрийской армии вперемежку с частями рейхсвера и СС, в парадном строю, со знаменами вытянулись вдоль поезда, украшенного огромными венками из лапника и красных гвоздик.
Увидев подобную «аранжировку», Лей предложил Юнити пройти в его вагон, к Маргарите, а сам отправился распорядиться, чтобы срочно убрали эти «похоронные венки» хотя бы с вагона фюрера.
Гитлер прохаживался по перрону в обществе президента Австрии Микласа, канцлера Зейсс-Инкварта, Гиммлера, Вильгельма Штуккарта[5] и еще целой свиты функционеров, угодливо ловивших каждое оброненное слово вождя, каждый его улетевший в сторону взгляд.
Встав ногами на диван, маленькая Анхен долго глядела из окон вагона на эту прогулку толпы взрослых вокруг Гитлера и наконец спросила тетю Юнити, что сейчас делает «мой фюрер»? Юнити ответила, что ей не видно, а предложение тоже влезть на диван и посмотреть отклонила. Но девочка была так заинтересована, что, взяв за руку зашедшего по делу Геббельса, подвела его к дивану с тем же вопросом и тоже предложила взглянуть.
Геббельс, бывший с Анхен почти одного роста, снял ботинок, встал здоровой ногой на диван и таким образом понаблюдал минутку со стороны. Если бы его сейчас попросили изобразить свое впечатление, он нарисовал бы орла, ступающего по земле с прицепленным и широко раскрытым павлиньим хвостом, а вокруг — стаю умильных псов, поводящих носами в ожидании подачки. Но как выразить подобное впечатление словами?!
