Владимир Шатов - Между жизнью и смертью
Ему всегда хотелось жить вольно, беззаботно, не обременяя себя хозяйством и ни в чём себе не отказывая. Поэтому нравилось Коршунову воевать, поэтому подался он после войны в разбойники.
- Негоже мне после семи лет войны землю пахать. – Рассуждал Митька, молодой годами, но старый душой. - Возвращаться домой нельзя, слишком наследил там…Да и не к кому!
После отступления в составе Добровольческой армии на Кубань, он на корабле союзников переправился в Севастополь. Оставаться на милость победивших «красных» не захотел, всё-таки карательный отряд не строевая часть.
- Энто Гришке Мелехову возможно к ним переметнуться! – подумал он, увидав старинного друга на брошенном пирсе Новороссийского порта. - Он завсегда с «краснотою» был…
У барона Врангеля Коршунов продолжил служить по призванию, плёткой, шомполами и петлёй приводя в подчинение неразумное местное население. Вседозволенность нравилась ему, он казался себе всемогущим. У казнённых людей легко забирать имущество, мёртвые не сопротивляются, а совесть его не мучила. В ноябре двадцатого года с лёгкой жизнью пришлось расстаться.
- Даже Перекоп их не удержал, – возмущался Коршунов, пакуя награбленное золото. - Куда зараз податься?
Выбор оказался небольшим. Большинство разбитой армии «белых» на кораблях пугливых союзников переправилось в Константинополь, Митька остался.
- Не хватало нам ищо у басурман жить! – уговаривал он закадычного дружка Ваську Дружилина. - Давай рванём в Москву, там затеряемся…
Он заранее выправил документы уволенного со службы красноармейца и окольными путями добрался до первопрестольной. Встретившись в условленном месте с Василием, он предложил сделать налёт на не успевших смотаться за границу купцов. Потом в ход пошли «нэпманы», работы современным разбойникам хватало…
- Минутные богачи в милицию заявлять не будут, сами боятся. - Милиция им села на хвост только когда они грабанули кассира завода «Серп и молот».
Государство свои денежки оберегало тщательно и через неделю Ваську застрелили на «хате» по наводке местных стукачей. Митька спасся чудом и впредь решил с органами правопорядка в «орлянку» не играть.
- Пора прислоняться к блатному берегу! – благоразумно решил Коршунов. - В одиночку не выжить.
Так бывший потомственный казак стал отпетым уголовником. Криминальная карьера Митьки, однако, тоже не задалась. Для воров в законе он был «мокрушником», убийцей, ведь работал не чисто, с кровью. Использовали его в основном на «делах» связанных с насилием, но на красивую жизнь хватало…
- Где жить мне всё равно. - Пару раз Коршун попадал на «нары», а в середине тридцатых «причалился» основательно.
Даже грабя навороченных советских граждан, он неожиданно для себя оказался в исправительно-трудовой колонии с приличным сроком. Блатные товарищи приняли его как родного и для Коршуна потекли не очень голодные, но серые и холодные годы лагерной жизни. Теперь его постоянно сопровождал тупой, беспрерывный мат. Раздражало окружение озлобленных, погибающих людей, готовых не то что за ломоть хлеба, а за одобрительную ухмылку любого начальника продать, предать, унизить любого и каждого. Естественно и себя в придачу.
***Человек, в отличие от неразумных животных, всегда может приспособиться к любым обстоятельствам, ко всему, что случится с ним. Люди без видимых последствий могут, если захотят, переносить холод, голод и постоянные унижения. Так устроена человеческая психика, что даже в самых немыслимых условиях мы находим что-то хорошее, позволяющее корнями зацепиться за ускользающую жизнь.
- Завтра станет лучше! – верят люди.
Так растут кривые сосны на скалах Соловков, оплетая и разрушая голыми корнями неподкупный гранит. Так мать, экономя каждую копейку, способна без погибшего кормильца вырастить, поднять на ноги троих детей.
- Всё перетерплю. - Приспособившись к новым условиям существования, Григорий постепенно успокоился и укоренился на неласковом Севере.
Время для него вновь потекло размашисто и неумолимо, словно горная река. Подъём, развод на работы, размеренная валка леса и долгожданный отбой. Так для среднестатистического лагерника, без выходных и особых болезней, прошло несколько лет.
- Ежели так пойдёт и дальше, авось возвернусь домой… - загадывал наперёд Шелехов. - Как говориться, на свободу с чистой совестью!
Ему уже виделись картины возвращения в Сталино. Привычная жизнь и работа в удовольствие, только без страха быть разоблачённым.
- А может всё к лучшему? – раздумывал он. - Отбарабаню здесь срок, верну себе фамилию и буду чистым перед законом. Даже смогу приехать в Татарский…
С каждым проведённым в неволе годом росла его тоска по родным местам. Как-то после скудного обеда вышел он к дальней законченной делянке. Квадрат сплошной вырубки выделялся пустотой, на нём остались только низкорослые пеньки. В конце виднелась стена леса, за которой была опять вырубка, потому хилая полоска сосняка просвечивала насквозь. У бывшего казака сверкнуло в мозгу яркое ощущение:
- Там Азовское море. – Ему до боли в сердце, захотелось увидеть место, куда впадает родной Дон. - Кажись зараз перебегу через пустую делянку, затем перемахну узкую полоску леса и откроется морской берег. Там белая полоса прибоя, где на самой кромке воды шуршит галька и свобода... Но не убежишь от конвоя, да и море далеко!
Приходилось терпеть. Единственной ниточкой связывающей его с домом оказались письма. Григорий никогда не любивший писать, теперь тщательно выписывал их и с натугой ждал ответов. Стараниями Антонины он также регулярно получал посылки, два-три раза в год.
- Вот так не повезло. - Однажды это радостное событие сыграло с Григорием злую шутку.
Видимо он с непривычки объелся сала и подхватил кровавый понос. Болезнь, от которой в лагере мало кто поправлялся, человеческий организм часто не выдерживал страшных перегрузок. Больничного стационара, хоть там и служил знакомый врач, он боялся, как и все лагерники, панически. Мало кто возвращался оттуда назад, правда, и попадали туда, как правило, в последней, необратимой стадии пеллагры. Посоветовал матёрый зэк Никифоров:
- Тебе Шелехов, надо срочно достать сильно жирную селёдку!
- Зачем?
- Съешь её сразу и целиком, но не пей ничего…
- Так ведь захочется зверски!
- Весь фокус заключался в том, чтобы сутки не пить ни капли. – Поучал бывший и нынешний политкаторжанин, прошедший не одну царскую ссылку. - Тогда как рукой сымет.
- Ой, ли…
Всё же Григорий достал требуемую селёдку, обменяв её на дефицитное сало. С утра, сказавшись больным, он не вышел на работу. В охотку съел сочащуюся жиром рыбу и лежал на нарах, ожидая обещанного результата. Пить, конечно, хотелось жестоко, но он держался.
- Придёт со смены, убью гада! - на исходе мучительных суток он был готов задушить советчика Никифорова, но сдержался.
Вряд ли рецепт пригоден всем, но ему просто больше ничего не оставалось.
На удивление рыбное средство сработало, и через день Григорий благополучно продолжил валить лес.
- Век не забуду! – поблагодарил он случайного спасителя. - Откудова знаешь такой способ?
- Знающие люди посоветовали. – Скромничал сухой, как обломанный сук каторжанин. - И до нас люди сидели и опосля будут…
После перенесённой болезни Шелехов работал вдвоём с молодым пареньком по фамилии Ермолаев. Как-то оказались они на краю делянки бригады. В полдень перекусили, спокойно сидели, перекуривали и разговаривали. Ермолаев оказался бывшим студентом четвертого курса филфака МГУ. Он рассказывал напарнику о Москве, о красавице-невесте:
- Отличница и умница.
Вдруг из-за кустов выехал, на ухоженной гнедой лошади, добрый молодец в чёрной кожаной куртке, прораб по лесоповалу Чуркин.
- Балдеете?
Выдался на редкость солнечный летний денёк, и как-то по-домашнему отблёскивал мягкий шёлк конского волоса и кожаной куртки прораба. Он тоже был молод, лет двадцати пяти, проворовавшийся петрозаводский официант, тянувший два года лагерного срока. Он пребывал в хорошем настроении, собеседник Григория ему чем-то понравился и, слегка наклоняясь в седле, он сказал:
- Вот, хорошо, что ты научился лес валить. – Чуркин с высоты положения посмотрел на простых работяг. - Работай, как следует, выбьешься в люди. Может быть, когда-нибудь даже прорабом станешь, как я…
Для самого себя в этот момент он казался венцом бытия. Чуркин не сомневался в том, что высшее счастье для всех было бы стать таким, как он. Глядя на улыбающегося прораба Григорий подумал:
- Странно, как сами же заключённые регулируют лагерную жизнь! – дивился он. - Сами слепо подчиняются установленным кем-то правилам. Сами строят для себя жильё, кормят себя, производят различную продукцию, сами принимают её. Сами контролируют качество работ и ругают отстающих.
