Геннадий Ананьев - Вокруг трона Ивана Грозного

Имена всех казнённых в так названную пятую эпоху душегубства не сохранились. Известны только знаменитые: славный воевода князь Пётр Семёнович Оболенский-Серебряный, двадцать лет побеждавший и татар, и литву, и немцев, принял гордо мученическую смерть. Тогда же были казнены думный советник Захарий Иванович Овчина-Плещеев. Далее: Хабаров-Добрынинский, один из богатейших сановников; воеводы Иван Воронцов, Василий Разладин, Кирин-Тырков, Андрей Кашкаров, Михаил Лыков — всех разве перечислишь. Только Колычевых казнено до дюжины, а одного из них, князя Ивана Шеховского, Иван Грозный собственноручно убил булавой. Казнены были многие князья Ушатые, Заболтские, Бутурлины.

Утолив свою жажду крови, царь с ближними своими слугами и сыном Иваном поскакал в дом Висковатого, жена и дочь которого славились красотой. Вдоволь насмеявшись над слезами осиротевших, Иван Грозный потешился с вдовой, дочь же сироту отдал сыну.

Опозоренных, сослали их в монастырь, где они скончались от горя и позора.

Весьма доволен успехом Малюта Скуратов, хотя не всех, кого он намечал, удалось убрать с дороги к трону. Особенно опасным для себя считал Малюта князя Михаила Воротынского и его брата Владимира. Как ни пытался Малюта оклеветать их, даже с помощью Тайного дьяка, царь в ответ лишь сослал Михаила Воротынского с семьёй в Белоозеро, а Владимира даже не лишил воеводства своим полком. Стало быть, нужно продолжить гонение на братьев, пока не будет достигнут конечный результат.

Вновь, в какой уже раз, собралась на тайную вечерю тройка «борзых». Искали самый верный путь низвержения Воротынских.

Его в конце концов подсказал Борис Годунов:

   — Не может такого быть, чтобы не было при Воротынских у Тайного дьяка своего глаза. И ещё моё мнение: не стоит гоняться за двумя зайцами — определим для начала одного.

   — Естественно, Михаила, — сразу же отозвался Малюта Скуратов. — Его свалим, брату тоже не поздоровится. С Тайным дьяком я сговорюсь. Поделится он своим глазом и ухом. Если захочет спокойно жить и работать. Или не знает он, что Грозный на меня свалил и сыск и расправу?

   — Только приманку нужно дать основательную соглядатаю, — вставил своё слово Богдан Бельский. — Чтоб заманчиво было поступать так, как нам угодно.

   — Верно. Дворянство пообещаем.

   — Обещанием сыт не будешь, — возразил Борис Годунов. — Лучше, если будет подписанная грамота царём. Условие же такое: он исполняет наше задание, ты, Малюта, ему — грамоту о дворянстве. Не ранее того.

   — Устрою. Как только царь возвратит из ссылки князя Михаила Воротынского, подпишет Грозный грамоту ради глаза моего при Воротынском. Будем ждать.

Ещё по кубку осушили, ещё и ещё, и тут Малюта Скуратов вовсе осмелел:

   — Пора бы и за самого Грозного взяться. И за сыновей его. Особенно за Ивана. Пора.

   — Посильно, если не растопыренными пальцами тыкать, а единым кулаком бить, имея одного за старшего брата, а то и за отца, — согласился не медля Борис Годунов, а Богдан Бельский спросил, не очень поняв на хмельную голову:

   — А кого станем почитать за отца? — потом, спохватившись, добавил: — Считаю самым достойным Григория Лукьяновича.

   — И моё мнение такое же. Я уже говорил Малюте, что по роду своему он — первый. Он — Гедеминович!

   — Я тоже Гедеминович! — неожиданно вырвалось у Богдана Бельского, но, как позже выяснилось, вовсе не случайно.

   — Верно и это. С этим не поспоришь, — согласился Борис Годунов. — Но ты — племянник, а Григорий Лукьянович — дядя.

   — Да я и в мыслях не держу главенствовать.

Не добавил — «пока». Аппетит приходит во время еды. Только Богдан Бельский ещё не приступил к настоящей трапезе.

   — Имею план. На ваше суждение, — продолжил Борис Годунов, вроде бы не обращая внимание на признание Бельского. — Я в ближайшее время, если Бог даст, стану шурином царевича Фёдора. Жениться он собрался на моей сестре Ирине. Получится — я в семье царёвой. Многое тогда смогу на себя взять. Приспособлюсь зельем опаивать Иванов, отца с сыном. Не торопясь. Чтоб без подозрений.

   — А Фёдора?

   — Блаженный он. Кто его всерьёз может принять?

Ого! Не так прост Годунов. Только играет ловко роль подручного, почитающего род Гедеминовичей. И о том, что женить свою сестру на Фёдоре собирается, помалкивал. И то сказать, ни роду ни племени, а уже в царской семье. Уже у трона. Хитёр, бестия. Фёдора Ивановича оставляет для себя. Тот — царь, а он, Годунов, — правитель.

Невольно вырвался вздох у Малюты Скуратова: в его планы подобный расклад не умещался.

«Ничего, день нынешний не без завтрашнего».

Пауза затягивалась. Но выход найден: Малюта Скуратов поднял кубок с фряжским вином.

— Осушим до дна! За мудрое слово Бориса Годунова. Ему исполнять им задуманное. На мне — более решительные меры. Пуля рушницы или отравленная стрела — мои усилия. Тебе же, племянник мой, пока не вмешиваться. По молодости своей можешь опрометчиво шагнуть. Ты от меня — ни на шаг. Каждое своё действие обсуждай со мной.

Согласился Бельский, хотя и кольнула обида: на обочину отодвинули, не спросив его согласия.

«Ничего. Пока по обочине, а там видно будет. Дорога длинная впереди».

За общее дело вроде бы выпила дружная тройка, за главенство Малюты Скуратова, всеми признанное, на самом же деле каждый пил за свой собственный интерес. Вот так и пойдут они дальше по жизни, вроде бы плечом к плечу, но каждый своим путём, им самим избранным.

Для себя Малюта Скуратов чётко определил цель: возвышать свой авторитет в полках опричном и царёвом, убирая всех возможных и даже предполагаемых конкурентов на престол, а к решительным шагам перейти в первом же походе, который возглавит сам царь Иван Грозный. У него уже были отобраны исполнители задуманного. Они пока как сыр в масле купались, не ведая никаких забот, и только неустанно упражняясь в стрельбе из лука и рушниц.

Удобнее всего для осуществления своих планов, как считал Малюта Скуратов, было бы, если Иван Грозный поведёт рать на Оку, дабы встретить большой поход крымского хана Девлет-Гирея, о подготовке которого крымцами от лазутчиков давно уже получали достоверные сведения. Ему даже удалось уговорить государя возглавить Окскую рать, и Грозный вместе с опричным полком выехал в Серпухов.

Малюта потирал руки, предвкушая удачу, но не бездельничал: он послал встретить Девлет-Гирея своего верного слугу, чтобы сообщить о месте нахождения царя Российского, под рукой которого только один полк, остальная же рать разбросана по приокским городам и переправам через Оку. Мудрый расклад. Узнает крымский хан такую новость, и окажется Грозный в его руках, непременно окажется. Тут и конец его царствованию.

Увы, Девлет-Гирей не поверил перебежчику. Да и шёл он на сей раз не большим походом, который намечал только на следующий год, а решил совершить неожиданный крупный стремительный набег на Москву. Задерживаться под стенами Серпухова он не имел желания, посчитал к тому же, что ему подсовывают ложные сведения, чтобы выиграть время для организации обороны Москвы.

Иван Грозный успел выскользнуть из Серпухова и в страхе добежал до Вологды, тут же вернул из ссылки князя Михаила Воротынского, поручив ему оборону своих южных украин. Он, уверенный, что большой поход всё же будет, заранее уехал в Великий Новгород для якобы разрешения спора со шведами.

Малюта Скуратов, понятное дело, был при царе, но без всякой надежды что-либо предпринять: переговоры шли мирно, шведские послы безропотно сносили унижения, принимая вроде бы всерьёз все требования Ивана Грозного, все его обвинения в адpec короля — они даже обещали, что их король не станет больше воевать Эстонию, и даже не возразили, когда Иван Грозный потребовал, чтобы Швеция стала его подданной, а царь Российский помимо других титулов именовался бы Шведским, а герб Швеции вошёл составной частью в герб Российский.

Обоснование удивления достойно: шведы испокон веков варяжили у славянорусских князей целыми дружинами, находясь даже в их подданстве, теперь же настало время подобное положение вернуть.

Послы шведские стремились поскорее покинуть Великий Новгород, ибо они были хорошо наслышаны о нраве русского царя: захочет, затравит медведями, и какой с него спрос? Король явно сейчас не пойдёт на Россию войной, защищая честь своих послов, постарается переждать какое-то время. До выгодного для себя момента. Знал король шведский, что никому из королей католической Европы не хочется отдавать Ливонию России, и заигрывание с Иваном Грозным — явление временное, потому укреплял договорами свою позицию, получая поддержку для увеличения своего войска. Вскоре тон его переписки с Грозным резко изменился. На вопрос Ивана Грозного, когда прибудут послы из Стокгольма для подписания условий, прежде согласованных, король Швеции ответил резким отказом. Он писал, что никогда послы его не приедут в ту землю, где принятое право общения со странами свободными не соблюдается, где послов принимают за своих подданных — на рабских правах. Король, правда, соглашался вести переговоры о мире, только как равный с равным и при условии, чтобы российские послы прибыли бы в Стокгольм или, в крайнем случае, на границу: на реку Сестру.