На день погребения моего - Томас Пинчон
Ночью 30-го июня все неврастеники Европы, выйдя из электрических ванн на прежде темные террасы и тротуары, светились радиоактивной слизью грязевых ванн, с их голов свисали электроды, забытые иглы шприцов торчали из вен, они вышли из лечебных заведений, чтобы в изумлении наблюдать за происходящим на небе. Риф недавно к ним присоединился, он, так уж вышло, путешествовал туда и обратно из рискованной постели некой Магдики, белокурой жены венгерского кавалерийского офицера, славившегося своей готовностью обидеться и профессиональным умением управляться с дуэльным оружием. После его прибытия Риф близко познакомился с кровельной черепицей и бельепроводами отеля «Сплендид», в данный момент он поистине прилип к фасаду этого заведения, словно муха, медленно продвигаясь вперед по опасному подоконнику, пока громкий голос неожиданно вернувшегося мужа медленно затихал, а вместо него раздался другой, полный космического раздражения, что характерно, с неба, сейчас Риф это заметил — на самом опасном шаге своего перехода он отважился посмотреть вверх и замер, затаив дыхание, из-за того, что там увидел: вечернее небо отвергло сумерки и вместо них выбрало перламутровый свет, световой эквивалент приглашения обратить внимание, которое Риф сейчас получил от звучавшего с небес голоса:
— Действительно, Траверс, ты должен отказаться от этого фарсового существования и посвятить себя делам реального мира, например, родовой вендетте — хотя ее порицают воистину добродетельные люди, всё же это более эффективный способ провести свое время на Земле, чем бессмысленные попытки собрать развеянный пепел, с большой долей вероятности в твоем случае это закончиться гибелью от рук разъяренного венгра, чем созданием какой-нибудь долговременной ценности..., — и так далее, но к тому времени Риф уже был на земле, бежал в эксцентричном освещении по бульвару Карноле, понимал, что бежит за своей жизнью, или затем, чтобы как-то ее вернуть.
Яшмин была в Вене, работала в бутике на Марияхильфе-Штрассе, привлекавшем знаменитостей фасонами, еще не известными парижским мидинеткам и, следовательно, еще не разошедшимися по всем рынкам Мира. В один прекрасный день она писала запрос на выплату просроченной задолженности и вдруг почувствовала, что рядом с ней кто-то благоухает духами.
— О! Я не слышала...
— Привет, Пинки.
Гостья говорила таким низким и строгим голосом, что Яшмин не сразу узнала свою старую сокурсницу из колледжа Гертон Ноэллин Фэншоу, она уже была не столь эфирным созданием, как та красавица былых студенческих времен, но по-прежнему без шляпы, ее волосы теперь решительно обрезаны и зачесаны назад, каждый дюйм ее очаровательного маленького черепа, поиск которого среди всех этих белокурых локонов прежде был столь упоительной игрой, теперь жестоко доступен, однозначен, как выстрел или взрыв. Соответственно, ее глаза огромны и несколько смазаны декларативным светом дня продавщицы, жизнь в котором была предопределена нынешней судьбой Яшмин.
— Ноэллин! Я понятия не имела, что ты в городе.
— Зашла вот неожиданно для себя.
— Ты вошла так тихо...?
— Думаю, это благодаря Бесшумному Платью.
— Знаешь, мы ими даже запаслись — пользуются популярностью.
— А ты их еще и перешиваешь, мне говорили.
— Ты носишь вот это? — Яшмин закрыла одно ухо и наклонилась к платью. — Покрутись.
Девушка выполнила просьбу.
— Ничегошеньки не слышно.
— Сейчас день. Дорожное движение. А ночью, когда оно мне особенно нужно, оно барахлит.
— Я вызову специалиста, Facharbeiter, — она сняла с рычага гибкую медно-эбонитовую переговорную трубку. — Габика, зайди.
Ноэллин позволила себе слегка ухмыльнуться.
— Я тоже перестала говорить им «пожалуйста».
— Увидишь.
Техник, явившийся из подсобки, был молодым и стройным, с очень длинными ресницами.
— Домашний питомец, — сказала Ноэллин. — Жаль, что я не особо таким интересуюсь, а то одолжила бы его на вечерок.
— Вернемся в салон примерки. Габика, это нужно нам немедленно.
— Он немного напоминает мне Киприана Лейтвуда. Кстати, ты видела потом этого старого овоща?
Но Яшмин почему-то хотелось делиться только общими новостями. Она повзрослела, думала, что стала чрезмерно осмотрительной, кроме того, существовала вероятность, что Ноэллин здесь по приказу И. П. Н. Т. Или кого-то даже еще более непреклонного.
Яшмин помогла подруге снять затейливый наряд, который Габика затем с почтением унес на свой рабочий стол. Она налила для них кофе из изысканной кофеварки, и они минуту сидели, оценивая друг друга.
— Не могу привыкнуть к этой твоей мальчишеской стрижке. Очаровательно.
— У меня не было выбора. Ты ее не знаешь, мы познакомились в прошлом году в Лондоне, прежде, чем я это поняла, я была полностью околдована. Однажды ночью она привела меня в парикмахерскую на Мэйда-Вэйл, я заметила все эти маленькие ремни и пряжки слишком поздно, и меня мгновенно усадили в кресло. Там были все эти ужасные машинки, сначала я думала, что мне сделают эту новомодную перманентную завивку, но у моей подруги были другие планы.
— Некоторое время ты будешь моим мальчиком-пленником, может быть, я позволю тебе отрастить волосы обратно, это зависит от того, насколько быстро мне наскучит этот твой вид. Женщина с ножницами была очаровательна, но беспощадна, у нее это заняло некоторое время, а моя подруга сидела там с задранной юбкой и бесстыдно ласкала себя. Некоторое время спустя я попросила, чтобы мне освободили руки, чтобы делать то же самое.
— Но она тебе не позволила.
— А я умоляла так нежно.
— Бедняжка Ноэллин, — она легко сжала подбородок девушки большим и указательным пальцами. — Скрести эти прелестные запястья за спиной, всего лишь на секунду, будь хорошей девочкой.
— О, но Яшмин, я
