Повесть о самурае - Дмитрий Иванович Богуцкий
Могли бы и ограбить, но что у меня брать, кроме источенного короткого меча? Я сбежал на войну вовсе не подготовленным. Но обратного пути не было, я переплыл пролив, ступил на берег острова Девяти Провинций, и мирная жизнь осталась на том берегу. А я был уже здесь. Я не мог вернуться, как не мог родиться обратно.
Теперь я не пытался оказывать непрошеные услуги, блюл себя и свое достоинство, шел по краю дороги, где было не так истоптано и изгажено, собирал еще не сорванные ягоды, подбирал объедки в оставленных лагерях, искал чистые родники в лесу.
Я не был готов отбирать еду у крестьян в придорожных деревнях, как поступали многие, но я уже не гнушался подобрать там что-то брошенное другими грабителями. Так я обзавелся тыквенной флягой для воды, куском конопляной веревки, горстью несваренного риса, парой сухих корней белого дайкона и застиранным платком-фуросики, куда сложил весь этот небогатый скарб. А также подобрал тяжелую палку – отбиваться от деревенских собак. Хорошая была палка, увесистая, слегка изогнутая. Почти как меч.
Я не удивлялся, что заметившие меня крестьяне, собиравшие в лесу хворост, бежали, едва меня завидев. Для меня это было к лучшему, как я теперь понимаю.
А люди, двигавшиеся со мной в одном направлении, не вызывали желания взять с них пример, а скорее вызывали сомнения в выбранном направлении. Уставшие, злые, нетерпимые, вороватые, бесцеремонные, равнодушные.
И чем ближе к войне, тем становилось мрачнее, разореннее, и запах тления становился различимее. И приближаясь к войне, я словно медленно погружался в этот дух и сам им пропитывался.
Но чем ближе к войне, тем больше в идущей к ней толпе недовольных, опасных людей проявлялась сила, собравшая сюда их всех. Появлялось больше личных флагов, на холмах стояли конные разъезды, по дороге, расплескивая грязь и расталкивая людей, гнали лошадей вестовые в доспехах, и никто не смел преградить им дорогу.
Я с завистью смотрел им вслед, многие были младше меня. Но им больше повезло с местом рождения и семьей.
Карма. Живи, с чем родился.
И вот здесь, на этой грязной дороге на войну, я и встретил старика Такэдзо.
В ту пору ради пропитания я совершил несколько деяний, о которых и сейчас не хочу рассказывать, но самое постыдное, о чем мне и сейчас тяжело вспомнить, это несколько бронзовых монет, затоптанных в грязь во дворе ограбленного бродягами маленького буддийского храма, которые я поднял. Я бы не решился ни на что подобное в святилище местного бога, опасаясь мести божества, но тут я не вернул эти несчастные монеты в ящик для пожертвований, а унес с собой в надежде на бесконечную благость Будды, на которую, возможно, уповали предыдущие грабители.
И видимо, это она и была, бесконечная милость, ведь именно с этими монетами я решился войти в придорожную корчму, охраняемую от разграбления проходящими войсками флагом Мацукура, правящего князя этих земель. И именно в этой корчме я встретил старика Такэдзо.
Уже на входе я услышал:
– У старика деревянный меч, чего ты боишься? Он платил серебром, не пропьет же он все здесь. Нужно только его дождаться.
Это довольно громко шепталась пара ободранных пехотинцев с мечами на скамье рядом со входом. Я вошел в корчму прежде, чем они недовольно обернулись, уловив, что их слышат.
Внутри я еще не увидел того, о ком они говорили, а он уже видел меня.
– Кого я вижу! Какая редкость в наше время – встретить человека с деревянным мечом! Да вы еще и обоерукий, судя по развитию кистей рук, восхитительно, большая редкость в наши времена! Присаживайся сюда, юный собрат, нам нужно обмыть столь радостную встречу!
Я был озадачен его напором, но приблизился.
– Прошу тебя, садись. Эй, на кухне! Повтори все для моего гостя!
– Я боюсь стеснить вас… – промямлил я.
– Да брось и садись. Стеснять здесь могу только я. Садись же.
Я сел.
А он усмехнулся в седеющие усы и бросил:
– В свое время я тоже сбежал на войну. Не с деревянной палкой, конечно, нет. Так что просто не мог тебя упустить, отважный молодец. Что это там у тебя? Лиственница? Да, доступно, отважно и неосторожно, разлетится от первого же удара по достаточно крепкой голове. Я предпочитаю красный дуб. Говорят, черное дерево просто бесподобно, но тяжеловато, на мой вкус.
Под эту болтовню он впихнул в меня порцию риса, кусок жареной рыбы и три чашки саке. Меня, конечно, развезло, и я ему все рассказал, конечно. Ну, почти все…
Не могу поручиться, что он слушал меня хоть как-то внимательно, но поддакивал и подливал. А на словах о злоумышленниках у входа он прямо оживился:
– Так ты говоришь, Бэнносукэ, парочка этих грабителей ждет меня у входа? Как славно! Вечер наливается красками! Идем, мы же не можем заставлять их ждать вечно! Они могут замерзнуть и уйти! Меня, кстати, в юности тоже Бэнносукэ звали, чтоб ты знал. Прямо как тебя.
– А как вас зовут теперь, почтенный?
– Зови меня старик Такэдзо. В самый раз будет.
С тем мы вышли под темнеющее небо.
Парочка на скамейке уставилась на нас, веселых и пьяных, а затем вскочила, испуганно оскалившись.
– Эти, что ли? – невежливо ткнул в них пальцем старик Такэдзо. – Гм!
Он окинул их пытливым взором.
– Так, ну вот этот мелкий сам сбежит, а у здоровяка есть дурацкая манера выставлять локоть вперед при замахе мечом, тут-то его нужно брать. Ничего особенного.
Упомянутый здоровяк утробно зарычал, вытаскивая свой меч, он возился так долго, что даже я в своем хмельном состоянии заждался. И он действительно по-дурацки выставил локоть, задрав руки с мечом над головой, и, когда Такэдзо, ткнув пальцем, рявкнул: «Бей!» – я совершенно бездумно выдернул свою палку из-за пояса и ударил. Палка и рука здоровяка сломались одновременно. Здоровяк, выронив меч, подхватил свою повисшую руку и с воем умчался в темноту, туда, куда уже умчался его приятель.
– Куда? – возмущенно воскликнул старик Такэдзо. – А поговорить?
Но они не вернулись.
– Меч-то какой убогий. – Такэдзо повертел в руке подобранный меч здоровяка. – Ума не приложу, как ты с ним будешь обходиться. И ножны сбежали!
Он обернулся, прищурившись, с мечом в руке, когда из темноты выступили несколько вооруженных воинов в лаковых доспехах. Первый среди них, еще юноша, едва-едва старше меня, с серебряным полумесяцем на шлеме, окинул нас внимательным взглядом и внезапно, сняв шлем, низко поклонился Такэдзо:
– Я рад вас видеть, почтенный господин…
– Сэммэй Такэдзо
