Смертью храбрых - Александр Сергеевич Долгирев
– А я ведь мог его спасти…
– Не начинайте, Лануа. Как бы вы его спасли?
– Я собирался подать прошение о помиловании подписанное солдатами его роты.
– Разрешите взглянуть?
Огюстен не видел причин скрывать эту бумагу от Бореля. Тот внимательно прочитал ее и сказал:
– Жаль, что так вышло. Подобную преданность не так-то просто заслужить. Я, например, не уверен, что в схожей ситуации за меня просило бы столько людей.
– Да, жаль… Столько людей хотело спасти ему жизнь, а он все равно мертв – очень по-французски.
– Это Война, Огюстен, вам ли не знать, что на Войне люди умирают. Мишо погиб как воин, сохранил свою честь, отчего же вы не можете удовлетвориться этим?
– Оттого, что вы спасли его честь, а я хотел спасти его жизнь.
Полковник отложил трубку и пристально посмотрел на Огюстена.
– А для чего вы хотели спасти его жизнь, Лануа? Вы не хуже меня знаете, что такое долг. Во время нашего разговора Мишо рассказал мне, что у его сестры есть сын, но нет мужа – так бывает. Не важно, кем рожден человек – гораздо важнее, кем он вырос. Племянник Мишо вырастет, зная, что его дядя был героем, настоящим Защитником Франции, который своей жизнью оплатил право нашей страны на существование.
Когда с востока в следующий раз подует немирный ветер, когда грянет следующая война, племянник Мишо окажется на развилке между мужеством и желанием уцелеть. Для Франции будет лучше, если в этот момент он вспомнит о человеке, который не дрогнул и не отступил, а не о том, кто был расстрелян за трусость и неподчинение.
Огюстен окинул взглядом фигуру полковника и понял, что проиграл.
– Вы точно сможете замять это дело, господин полковник?
– Да. Официально Мишо погиб в бою утром одиннадцатого ноября во время неудачной атаки на позиции противника у Верт-Равине. Я клянусь вам, что именно это будет написано в личном деле капитана и в письме, которое я напишу его сестре.
Огюстен кивнул и задумчиво произнес:
– Погиб смертью храбрых…
Борель грустно улыбнулся и вернулся к трубке. Коммандан встал, отдал честь и попросил разрешения идти.
– Что бы вы сами не думали, Лануа, я рад, что судьба свела нас, пусть и оппонентами. Надеюсь, вы сможете вернуться к мирной жизни. Зайдите к доктору – хватит мучиться. Ваш зелено-коричневый цвет лица пугает даже меня.
Огюстен не стал заходить к доктору – сегодня он хотел помучиться. Следующие несколько часов коммандан методично напивался в своем номере. Он специально взял с запасом, чтобы у сознания не было никаких шансов. Две бутылки лежали на полу опорожненными, а третья была пуста на треть, но столь желанное забытие все не посещало его измученную душу, хотя восприятие и стало прерывистым, дробя реальность на отдельные осколки.
В один момент Огюстен понял, что испачкал руку в саже от нерастопленной печки, стоявшей в углу комнаты. Что ему потребовалось в печи, Лануа не знал. В левом кармане мундира коммандан нащупал презабавную вещицу, во всяком случае, она вызвала у него улыбку. Огюстен поднес к глазам отрез ткани с рукава немецкого кителя. Он провел по ткани двумя пальцами испачканной руки, оставляя четкий черный след. Сходив к печке за новой порцией сажи, Огюстен принялся методично закрашивать крапивово-хлопковый треугольник черным цветом. Стоило коммандану закончить, как милостивое небытие все же накрыло его с головой.
***
Вопреки всякой логике похмелье было вполне терпимым, а после того как доктор Бодлер сделал ему утренний укол, настроение Огюстена смогло оторваться от дна и теперь уверенно всплывало на поверхность. Автомобиль вновь весело подпрыгивал на прифронтовых ухабах, направляясь к Аррасу.
Проезжая мимо военного кладбища, Лануа вновь увидел священника и двоих солдат рядом с накрытым покрывалом телом.
– Остановите здесь, Безю.
– Так точно, господин коммандан.
Огюстен выбрался из машины и побрел в сторону похоронной команды. Могила была уже выкопана, и священник собирался проводить маленькую панихиду, но увидел коммандана и, как и два дня назад, встал смирно.
– Вольно. Это капитан Мишо, святой отец?
– Да, господин коммандан.
– Простите, что так и не решил вопрос с гробами – я думал, что мертвецов больше не будет.
– Господин коммандан… Я не буду отрезать ткань с формы капитана Мишо, господин коммандан.
– Да вы что, святой отец!.. Если я захочу внимательнее рассмотреть французскую ткань, мне достаточно будет поднести собственный рукав к лицу.
Священник виновато посмотрел на Огюстена. Лануа спросил:
– Вы планировали провести службу, святой отец?
– Да, сын… господин коммандан!
– Разрешите мне присутствовать?
– Конечно, господин коммандан.
Тело капитана Мишо было предано земле, а автомобиль вновь ехал на запад. Огюстену решительно не хотелось оставаться в собственной компании:
– Безю, давно хотел спросить, откуда вы?
– Из Невера. Вам доводилось там бывать, господин коммандан?
– Нет, Безю. Это в Бургундии?
– Так точно, господин коммандан. Фаянсовая столица Франции!
– Механиком работали до Войны?
– Никак нет, господин коммандан. Я за руль-то впервые сел в пятнадцатом году и то случайно. Мы потомственные гончары, господин коммандан. Мой прапрадед еще при Старом порядке17 посуду расписывал! Хотя теперь без автомобиля как-то неуютно буду себя чувствовать – привык уже… А вы ткач, господин коммандан?
– Что, так заметно, Безю? На самом деле не совсем ткач. Я работаю над покраской тканей.
– То есть, вы красильщик?
– Нет, скорее химик. Создаю новые покрасочные смеси. Мой тесть владеет небольшим предприятием в Лионе, а я делаю там краску, чтобы она была яркой и стойкой.
– Интересная работа, наверное, господин коммандан?
– Вонючая, это точно, но вообще – лучшая на Земле, Безю. Благодаря ей я познакомился с супругой… А вы женаты?
– Никак нет, господин коммандан, невесту дома оставил. Я предлагал пожениться до отправки на фронт, но Женевьева встала в позу и заявила, что свадьба должна быть пышной и веселой, поэтому мы отложили на послевоенное время.
– Это же замечательно, Безю! Вернетесь и сразу женитесь.
– Я боюсь немного, господин коммандан, столько времени прошло – я-то ее не разлюбил, а вот она меня? Вдруг я не понравлюсь ей.
– Ну, не попробуете – не узнаете, Безю.
– Это верно, господин коммандан!
***
Дорогая Софи, Любимая, Мой олененок, прости меня за помарки, но я не смогу найти в себе силы вновь написать это письмо, поэтому буду
