Рыцарь Христа - Стампас Октавиан
— А я хотела бы. Говорят, если забраться туда и пожить там, то станешь птицей. А вы какой птицей мечтали бы стать, орлом?
Чем выше мы поднимались по горным тропам, тем величественнее и удивительнее открывались нам горные красоты. Горы являли нашему взору такие причудливые картины каменных нагромождений, что сколько я доселе ни представлял себе их, по сравнению с реальностью воображение мое оказывалось в сильном проигрыше. Вопросы Ульрики не иссякали, но со временем я стал отвечать на них рассеянно, думая о том, зачем господь устроил эту колоссальную горную стену между Италией и Севером. Для того ли, чтобы римляне не могли в свое время покорить земли германцев, чтобы те имели возможность свободно развиваться, затем прийти и покорить римлян, чтобы императорами Римской империи стали потомки германских вождей и в конечном итоге родилось такое чудовище, как Генрих?.. А значит, как только начинают гнить императоры по одну сторону стены, должны зарождаться здоровые вожди по другую ее сторону, и таким образом, центр империи постоянно будет перескакивать туда-сюда, из Цизальпинии в Трансальпинию, из Трансальпинии — в Цизальпинию.
К полудню мы добрались до реки Инн, возле моста через которую раскинулось небольшое селение, которое так и называлось — Инсбрук.note 9 Здесь мы отдыхали ожидая, пока спадет жара. Ульрика повела меня купаться, она знала место, где спокойная заводь, но даже там, в этой заводи, течение было сильнее, нежели в любой другой реке, где мне доселе доводилось купаться, а вода в Инне оказалась холоднющая. В отличие от Ульрики, я не смог долго плавать. Потом девушка повела меня показывать какие-то пещеры, и там, в одной из пещер произошло нечто для меня совершенно неожиданное. Когда мы вернулись в селение, я был несколько растерян и обескуражен случившимся. Для Ульрики же это оказалось как купание в ледяной воде, она стала лишь еще веселее и свежее, чем была, задавала вдвое больше вопросов и придумала новый вариант имени для моего коня, близкое и по созвучию и по смыслу — Гипфельризеон.
Как только солнце перестало палить столь нещадно, мы двинулись дальше в дорогу вдоль реки Зилль вверх по ее течению. На закате мы перешли через перевал Бреннер и сразу же остановились на ночлег в недавно построенной здесь гостинице. За ужином я поинтересовался у Юргена, каким еще путем могла проехать императрица и ее сопровождение. Юрген отвечал, что лучше всего им было бы двигаться именно через Бреннер, ибо это, так сказать, столбовая дорога для всех германцев, путешествующих в Италию. Пути через другие ближайшие перевалы — Гримзель, Сан-Бернардино, Понтебба и Решен-Шайдек — менее удобны и не так хорошо изучены, а кроме того, разбойничья шайка Петера Борсте не рискует объявляться на Бреннере, орудуя на остальных перевалах.
— Вот увидите, — сказал весело Юрген, — пройдет лет двадцать и перевал Гримзель украсится высоким замком, станет называться Борсте-Гримзелем, а разбойник Петер получит рыцарское достоинство и будет посылать своих сыновей на службу к императору или к Швабскому герцогу. Что, разве не бывало такого?
— Сколько угодно, — согласился Аттила. — Да, как говорят, все нынешние господа происходят от потомков каких-нибудь разбойников. Разве что за исключением Зегенгеймов и Вадьоношхази. А скажи, любезный Юрген, правда ли, что в альпийских горах водится некое таинственное существо Мульцибер, все косматое, величиной в три человеческих роста, питающееся камнями и человеческими головами?
— Не знаю, про такого я что-то не слыхал, — пожал плечами Юрген. — А что за прихоть жрать камни да головы?
— Ну, потому, что они твердые, — не моргнув глазом, пояснил Аттила. — Есть же люди, которые любят твердые сливы и груши, а дай им мягкое, они нос воротят. Так и Мульцибер. Он бродит по горам, выискивая не самые твердые камни, а если ему попадается человек, то это для него самое лакомство, поскольку ведь голова твердая и легко разгрызается. Он ее откусывает, хоп, сжирает, а все остальное — руки, ноги и туловище, его не волнует. Может быть, ты, Юрген, и не встречал его лишь потому, что тот, кто с ним встретится, непременно домой без головы вернется.
— Пожалуй, — несколько напугано согласился Юрген.
Ночью, когда все уже вокруг спали, как убитые, Ульрика пробралась ко мне и сказала, что очень боится Мульцибера. Тут повторилось то же самое, что было днем в пещере на берегу Инна, и я вновь остался в некоторой растерянности, не понимая, почему у меня не было ни сил, ни желания сопротивляться ходу вещей. Утром, перед самым рассветом, Аттила растолкал меня и сказал шепотом:
— Если вы, сударь, не желаете, чтобы старина Юрген пришел в ярость, то советую вам растолкать вашу подружку и поскорее выпроводить ее вон из вашей комнаты.
Поняв, наконец, в чем дело, я разбудил Ульрику и с последним поцелуем отправил ее к дедушке Юргену. Через час мы уже прощались с Юргеном и его внучкой. Далее проводник был не нужен, ибо по берегам рек, текущих в ущельях, мы доберемся сами до цели нашего путешествия.
— У вас замечательная внучка, такая милая и общительная, — сказал я Юргену, добавляя ему еще полцены к той, о которой мы договаривались ранее.
— Да, все так говорят, благодарю вас, — весело улыбался бодрый проводник. — Она ведь всегда сопровождает меня, когда я берусь проводить кого-нибудь через Бреннер. Особенно если нужно проводить какого-нибудь славного юношу, как вы. Это для нее самое любимое развлечение.
На прощанье Ульрика поцеловала меня в щеку и задала последний свой вопрос:
— А правда, что Альпы построил Александр Великий?
При расставании с ней я все же испытывал некоторую грусть, но дальнейшая дорога и мысли о том, что вскоре я вновь увижу Евпраксию, развеяли меня. Мы ехали по живописнейшему ущелью вдоль берега реки Изарко, справа и слева от нас стеной вздымались ввысь горные кручи, и небо над нами тоже было как дорога, только более широкая, чем та, по которой мы ехали. До полудня, покуда солнце не стало напрямик бить своими лучами в дно ущелья, ехать было приятно, от реки веяло прохладой, воздух был теплый, но чистый и свежий. Там, где ущелье расширялось, нас встречали уютные поселки, жители угощали нас спелыми фруктами и сладким виноградом, которые в это время года им попросту некуда девать. К полудню мы добрались до места впадения Изарко в Этч, реку, на которой расположена Верона, но до самой Вероны мы доехали уже в густых сумерках, когда солнце закатилось за горы, лежащие у нас за спиной. Величественные очертания столицы Теодориха распахнулись перед нами в виде темных силуэтов на фоне лазурно-синих гор в отдалении. Прямо перед нами на склоне горы темнел неприступный замок Теодориха, угрюмый и грозный, лишь несколько огней светилось в его окнах. Еще дальше слева, где Этч совершает резкий поворот, на излучине реки располагался город, в котором родились Катулл, Плиний Старший, Витрувий. Потом он стал цитаделью Рима, защищавшей некоторое время империю от набегов аллеманов и готов. Затем Теодорих сделал его своей столицей. А в последнее время он стал точкой условной границы между папой и императором, средоточием борьбы за инвеституру. И то, что мы ехали сюда, означало новое обострение этой давней вражды.
Переправившись на другой берег Этча по старинному Торговому мосту, мы очутились прямо перед воротами замка Теодориха, где стояли два стражника, которые сообщили нам, что никакая такая императрица до сих пор в Верону не приезжала. После некоторого допроса нас впустили в замок и предоставили в наше распоряжение две огромные мрачные комнаты.
— Боюсь, Аттила, как бы мерзавец Петер Борсте не напал на Адельгейду и ее сопровождающих, если они решили отправиться через другой перевал, — поделился я своими тревогами с оруженосцем.
— Не думаю, сударь, — отвечал Аттила, — что он рискнет на столь дерзкое нападение. Адельгейда едет под такой надежной защитой, что никакие разбойники не страшны ей. Разве что только ужасный Мульцибер. Но как бы то ни было, нам ничего не остается делать, как только сидеть здесь и ждать. Какой, однако, мрачный замок. Дозвольте мне, сударь, постелить что-нибудь здесь в углу, уж больно не хочется ложиться одному в той комнате. Надеюсь, сегодня-то вы не собираетесь пригреть кого-нибудь в своей постели?
