Александр Барков - Денис Давыдов
«Как быть? – держа руку на поводьях чуткой гнедой лошади, прикидывал вожак партизан – Знать бы, что Царево-Займище занято французами и какой силы неприятель, можно бы пропустить этот разъезд без нападения. Но я этого не ведаю. Решать же надо в считанные секунды, иначе будет поздно».
– Взять языка! – распорядился Давыдов. – Кто пойдет?
Первым вызвался смелый и удалой казак Крючков.
– Будь осторожен, Федор, – предупредил командир. – В случае погони дай знать свистом.
Двадцать казаков во главе с урядником Крючковым тихо спустились в лощину, готовя удар по неприятелю с тыла, а десять поскакали наперехват, дабы остановить его ударом в лоб.
Вскоре разъезд был окружен. Французы вначале пытались оказать сопротивление, но, видя безвыходность своего положения, сложили оружие и сдались.
Разъезд неприятеля состоял из десяти кавалеристов во главе с унтер-офицером.
Пленные рассказали Давыдову на допросе:
– В селе находится обоз, причем прикрытие у него солидное – двести пятьдесят сабель, польские уланы и вестфальские гусары.
– Значит, неприятеля вдвое больше, чем нас, – прикинул в уме Денис Васильевич и обратился к партизанам: – Едем тихо, опушкой. Ночью врываемся в село скопом и крушим сонного врага. Да так, чтоб небу жарко стало!
Поздним вечером отряд спустился в овраг и тихо перешел реку вброд. При выходе из топи на чистое место партизаны заметили конных французских фуражиров числом в сорок человек с награбленным у крестьян хлебом. Действовать надо было быстро, решительно.
«В сабли!» – отдал приказ Давыдов.
Завидев казаков, французы побросали провиант и поскакали во всю прыть к Цареву-Займищу.
Давыдов оставил при пленных тридцать человек охраны (при необходимости охранники могли служить резервом), а сам с двадцатью гусарами и семьюдесятью казаками пустился в погоню. Партизаны вихрем ворвались вслед за фуражирами в ночное село, где безмятежно спали французы. Неприятель был застигнут врасплох. В панике французы начали перебегать от избы к избе. Впотьмах кавалеристы не могли найти оружия, выскакивали во дворы в одном белье. Многие из них сдались на милость победителям.
Лишь небольшая команда сосредоточилась на краю села и вздумала обороняться.
Перестрелка длилась около часа. По приказу Давыдова партизаны окружили горстку французов, защищавшихся с большим упорством. Лишь нескольким солдатам прикрытия удалось бежать и скрыться в лесу.
Штурм Царева-Займища закончился победой партизан. В плен сдались сто девятнадцать рядовых при двух офицерах.
Казаки захватили десять телег с провиантом и одну фуру с патронами и ружьями.
Теперь следовало как можно скорее, без шума покинуть Царево-Займище.
Казаки построили пленных и немедля отправились в обратный путь через деревни Климово и Кожино к селу Скугореву. Уходили быстро, в пути дорога была каждая минута. С рассветом партизаны благополучно вернулись на свою стоянку.
К вечеру погода испортилась: небо густо заволокло тучами, и зарядил нужный осенний дождь. Отряд продвигался узкой раскисшей от сырости лесной дорогой к селу Федоровскому. Кое-кто из казаков хмурился: «Уж больно мало нас, всего горсточка, а французов-то тьма-тьмущая, не перечтешь. Окружат враз да и раздавят, как семечко». Однако, глянув на своего бравого командира, скачущего рядом, гнал прочь страх и мрачные мысли.
Внезапно из лесу навстречу всадникам выбежал солдат с перевязанной головой.
– Стой-ка, служивый! – окликнул его Давыдов. – Далеко ль путь держишь?
– От супостата, из плена спасаюсь, – отвечал солдат на бегу. – Вон оттель... – махнул он рукой в сторону села.
– А что там? – поинтересовался командир.
– Француз-лиходей вчерась перегнал туда пехотинцев Московского полка.
– Да много ль наших-то?
– Человек двести, а французов в конвое не более тридцати.
– Так-то, – кивнул Давыдов и подозрительно оглядел беглеца. Сквозь повязку на голове солдата проступили пятна крови. – Сказывай, как к недругам угодил?
– В бою осколок чиркнул меня по голове. Вот я и потерял сознание. Тут вскорости меня и поволокли. Когда очнулся, то уразумел, что редут наш захвачен. Кругом французы судачат меж собой.
– Долго ль в плену пребывал?
– Долгонько! – нимало не смутился солдат. – Цельную ночь. Переночевал, значит, а наутро обратно к своим.
– А дальше что делать собираешься? – Денис Васильевич хитро прищурил карие глаза.
– Как что? – не сплоховал солдат. – Отблагодарить надо бы супостата за ночлег!
Давыдов хохотнул. У него мигом созрел дерзкий план освобождения пехотинцев из плена. Выдвинувшись вперед, он выдернул из ножен саблю и, повернувшись к партизанам, крикнул:
– За мной! Отблагодарим-ка, братцы, француза за солдатский ночлег!
– Рады стараться! – дружно раздалось в ответ. – От-благо-дарим!
Казаки вихрем помчались к селу. Не успели они на рысях ворваться в Федоровское, как в стане врага поднялся невообразимый переполох.
Заслышав издали победное «Ура!», пленные бросились на конвоиров и обезоружили их. В считанные минуты обстановка круто переменилась: теперь уже в плену оказались французы.
Партизаны славно «отблагодарили» неприятеля за солдатский ночлег. Освобожденные из плена солдаты наперебой стали просить зачислить их в отряд. Но вожак партизан не мог да и не имел права брать всех подряд.
Давыдов велел построить пленных пехотинцев Московского полка. После осмотра и беседы с ними он оставил в отряде только шестьдесят солдат, тех, что показались ему наиболее сильными и выносливыми. А остальных велел переправить в Юхнов для пополнения гарнизона города и для охраны пленных французов.
Партия насчитывала теперь не сто тридцать казаков и гусар, а сто девяносто человек. Под знамена Давыдова, кроме кавалеристов, пришли и пехотинцы, которые безусловно увеличивали боевые возможности отряда.
«Кто не выручал своих пленных из-под ига неприятеля, тот не ведал и не чувствовал истинной радости», – горячо сказал по этому поводу Давыдов.
Не успел отряд расположиться в леске близ столбовой дороги, как крестьяне из ближней деревни донесли, что в сельце Семлеве остановился на ночлег большой обоз неприятеля с какими-то бочками. И обоз этот будто бы продвигается к самой Москве.
До ночи оставалось часа три, и Денис Давыдов, закурив трубку, решил побеседовать с партизанами.
– Без смекалки да хитрости, братцы, в нашем деле часа не проживешь! Ну-ка, Кузьма, – обратился он к степенному казаку Жолудю, – держи ответ! Вдоль опушки идет батальон пехоты. А у тебя всего десяток солдат. Как бы ты поступил?
– Поступил? – Жолудь потупил взгляд, призадумался. – Значит, так... Перво-наперво я бы робят на елки посадил. Оттель и палил бы по супостату.
– На елки, говоришь, посадил? – Давыдов выпустил из усов облако густого едкого дыму, недовольно передернул плечом. – А я тебя под арест!
– Смилуйтеся! – взмолился казак. – За какие такие грехи?
– Тебе что казаки? Скворечники? Как они там, на елках, карабины заряжать будут? Французы их всех по очереди перестреляют, как галок. Ну а ты, ротмистр Чеченский, что бы предпринял? – обратился Давыдов к чернявому казаку, известному в отряде отчаянной храбростью и запальчивым характером.
Состоявший по кавалерии ротмистр был чеченом. Его вывезли из Чечни младенцем, родины он почти не помнил, ибо вырос в России.
– Сабли – в небо! И вперед! – выпалил сухощавый, горбоносый Чеченский. Орлиные черные глаза его вспыхнули дерзким огнем. – На врага-а-а! Раз-два...
– «Раз-два», – горько усмехнувшись, оборвал его командир. – То, что ты смел и полезешь к черту на рога, знают все. Да велика ль будет польза для общего дела, ежели ты по горячности своей сломишь себе голову? Раз-два – и нет десятка казаков. А у нас в партии, сам знаешь, каждый воин на вес золота!
– Как не знать...
– Раз и навсегда запомните, братцы, – продолжал Давыдов. – Главное достоинство нашего отряда – подвижность. Только она делает нас неуловимыми. А неуловимость отряда есть его первейшая, самая грозная для врага статья. – Денис Васильевич помолчал, раскурив погасшую было трубку: – В том месте, где проскакал всадник, должна пройти незамеченной вся партия. Где бы ни пришлось действовать партизану: в бору ли, в поле, у реки – повсюду должен он держать ориентир на местности. Взять верное направление и идти кратчайшим путем к цели, а не блуждать вокруг да около. Партизан, ежели довелось ему хоть разок побывать в незнакомых местах, обязан запомнить их по ориентирам. А потом без промаха опознать днем иль ночью. От соколиного взгляда казака не укрыться ни конному, ни пешему неприятелю. Ухо его ловит малейший шорох, а чутье подсказывает, где надобно остановиться и осмотреться.
В конце беседы Кузьма воспрянул духом и задал вопрос командиру:
